Нечего и говорить, что этот жанр тематически для нас совершенно неиссякаем. Более того: хороший советский научно-фантастический роман есть в самом лучшем смысле слова роман утопический. В самом лучшем смысле слова — ибо утопия в смысле какого-то пассивного мечтания о том, чего никогда не будет или что будет через тысячу лет, для нас, практических строителей социализма, не представляет ничего заманчивого. Зато нам нужен, так сказать, плановый роман. Нам дозарезу нужно изображение того, как будет через десять лет жить человек в тех самых социалистических городах, которые мы строим. Мы начинаем мучительно работать над вопросами того быта, который будет вытекать из технических наших завоеваний, который без технической базы не может быть осуществлен.
Писатель-беллетрист найдет здесь обширное поле для развертывания своей творческой фантазии. Может быть, взлетая на крылья художественного воображения, он наделает ошибок.
Не беда! Подчас даже неверное действует так возбуждающе, создает вокруг нас ту атмосферу РЕАЛЬНОЙ МЕЧТЫ, о которой с таким уважением и симпатией говорил наш великий учитель.
Мы начинаем планирование новых индустриальных и аграрных городов. Мы начинаем пересоздание всего нашего быта. Мы хотим, чтобы те армии, которые отрядит на все это наша партия, наша страна, были бы особым отрядом легкой кавалерии или авиаторами марксистской мечты, которые, легко поднимаясь над действительностью, постарались бы заглянуть в будущее, каким бы туманом оно ни было закрыто.
Советская утопия, советский научно-фантастический роман должен сделать упор на технику. Рационализация нашей техники, новые могучие изобретения, на пороге которых стоит наука, вопросы социалистической конкуренции, состязаний, своеобразных подвигов в области индустрии и агрокультуры, вторжение машины в самые дебри СССР и перевороты, которые оно там производит, — все это мы уже видим, но многое еще — дело завтрашнего и послезавтрашнего дня. А этот завтрашний и послезавтрашний день нам хотелось бы видеть уже сегодня. Мы жаждем заглянуть за грани текущего момента.
Оба эти пути — роман авантюрный и роман научно-фантастический — представляют широчайшие и плодотворнейшие возможности и для писательского актива «Следопыта», и для подрастающего писательского пролетарского молодняка.
ИЗ ВЕЛИКОЙ КНИГИ ПРИРОДЫ
Смена дня и ночи, привлечение насекомых, помогающих опылению, — все это выработало у растений в борьбе за существование всевозможные усовершенствования и специальные защитные приспособления Стремление к свету, называемое в биологии гелиотропизмом, у некоторых растений выражается в любопытной периодичности.
Немалый интерес представляют цветы обыкновенных водяных лилий (кувшинок), у которых очень сильно выражен гелиотропизм. Если просидеть несколько часов у пруда, заросшего цветами кувшинок, то удастся обнаружить любопытные особенности в движении их лепестков. Цветок кувшинки раскрывается в полдень и закрывается с заходом солнца. В 9 часов утра лепестки венчиков лишь слегка приоткрываются. В 12 часов дня цветок бывает уже более заметно раскрыт Полного раскрытия он достигает в 4 часа пополудни, но в 6 часов 30 минут вечера лепестки снова закрываются и остаются забытыми до утра.
У одуванчиков соцветия-корзинки раскрываются в 6 часов утра и закрываются при хорошей погоде около 10 часов утра. Не менее оригинальны голубые цветы близкого родственника одуванчика — дикого цикория (семейства сложноцветных). Цикорий, зацветающий во второй половине лета, открывает свои прекрасные цветы только по утрам и вечерам, избегая дневной жары и ночного понижения температуры.
Нарядные цветы подсолнечника всегда бывают обращены в сторону восходящего солнца. Лимонно-желтые корзинки соцветий козлобородника неизменно поворачиваются, следуя движению солнца по небесному своду. Если проходить по лугу лицом к солнцу, то, пожалуй, не удастся заметить цветов этого растения. Однако стоит повернуться спиной к солнцу, как луг покажется золотистым от множества цветов козлобородника. Эти своеобразные цветы распускаются на рассвете, в 3–5 часов, и нередко закрываются к 9—10 часам утра.
Днем за солнцем тянутся скромные венчики шиповника, желтые цветы огурцов и тыквы, воронковидные белые венчики дурмана, трехцветные анютины глазки, «крученый паныч»; на ночь эти цветы всегда закрываются (защита от потери тепла). По сырым и тенистым еловым лесам цветы обыкновенной кислицы[8]) раскрываются в полуденные часы, когда их охотно посещают мухи и жуки, но к вечеру цветы и листья поникают. Возможно искусственно вызвать складывание листьев кислицы, если днем накрыть растение шляпой. Любителями сильного зноя являются разводимые в цветниках разноцветные портулаки. Красивые ярко окрашенные венчики портулаков бывают раскрыты исключительно в солнечную погоду. Также любят солнечный свет разнообразные вьюнки, оплетающие те или иные растения.
В наших парках и садах разводятся различные виды декоративных Табаков, цветы которых раскрываются с наступлением сумерек для привлечения насекомых, помогающих опылению. Цветы «зорьки», как показывает название, раскрываются по утренним и вечерним зорям. Общеизвестны также цветы ночного левкоя с характерным запахом, разносящимся с наступлением вечера. Из диких растений, регулярно распускающих венчики под покровом темноты, можно назвать белые звездчатые цветы мыльнянки лекарственной, розовую степную гвоздику и многие другие.
В южной части Советского Союза, по степям Украины, в Крыму и на Северном Кавказе растут красивые крупные цветы крокусов (шафранов) и некоторые виды тюльпанов, которые?то вечерам и в сырую погоду закрываются под действием низкой температуры. Красные лесные горицветы, растущие на сырых лугах и в рощах северной лесной полосы, очень восприимчивы к ночному, понижению температуры и складывают на ночь лепестки. По берегам речек в Приазовских степях до поздней осени встречаются заросли сиреневых цветов мелколепестника. Подобно горицветам, цветущий днем мелколепестник очень чувствителен к ночному похолоданию. Да это и понятно. Легко ли собрать драгоценное тепло за короткий осенний день и сохранить его для борьбы с заморозками в холодные осенние ночи!
Имея список таких «растений-часов», свойственных той или другой местности, можно по ним сравнительно точно определять время. Для этого необходимо лишь знать час распускания или закрывания цветов. Люди, умеющие читать великую книгу природы, — опытные путешественники, кочевники, охотники, трапперы и следопыты всех стран — могут по окружающему растительному миру ориентироваться в незнакомой местности. Они умеют не только находить север благодаря растениям-тенелюбам, открывать присутствие воды по зарослям влаголюбивых растений или предсказывать погоду по расположению цветка и листьев, но и мастерски пользоваться местными «цветочными часами».
Около Чарджуя мало хороших мест для ловли рыбы бреднем или удочкой. Аму — огромная, но весьма несуразная река. Дикое течение, вода коричневая, как кофе со сливками, и мели, мели на каждом шагу, вдобавок меняющиеся чуть ли не каждый день, — вот основные черты ее ехидного характера. Чистое наказание рыбачить в Амударье!
Маленькую «охотницкую» лодку-байдарку кружит в «вертунцах», большой же каюк то и дело зарывается в илистое дно на перекатах; бредень или сеть скручивают бешеные струи и водоворотики, и нередко так, что распутать их на берегу можно только пользуясь ассортиментом хороших проклятий. Ловить на удочку тоже не лучше — крючок с приманкой очень скоро, во всяком случае раньше рыбы, съедает вязкое илистое дно. К тому же около Чарджуя по берегу на несколько километров тянутся пристани — сотни каюков загромождают воду, а на них от зари до зари суетливо копошатся грузчики и лоцманы…
Но в составе нашей экспедиции были слишком яростные любители рыбачить, и поэтому, несмотря на все контробстоятельства, однажды мы раздобыли бредень и рано утром, когда солнце еще сидело где-то за Черными песками, отправились на нижнюю пристань. Здесь последнее время производилась мойка шкурок каракуля, вынутых из дубки, и мы знали по рассказам рыбаков-специалистов, что лещи-чебаки и сазаны очень любят вертеться тут же, у самого берега, подбирая всякую дрянь, выполаскиваемую из меха.
Выбрав место, где около берега меньше бунтовали водовороты и тянулась илистая отмель, поросшая редкими водяными травами, мы живо раскинули бредень и зашагали, по колена увязая в тине.
Первый завод прошел неудачно. Сеть принесла нам, как в сказке, только клубок водорослей и несколько кустиков ряски. Не унывая, второй раз провели мы бреднем вдоль берега несколько десятков шагов, и тоже пустой пришла мотня.
Лица — прекрасный барометр настроения — сразу же показали плохую погоду, а тут еще, как на грех, Ваня Попов рассадил ногу о старый якорь и, морщась от боли, стал уговаривать нас подарить все рыбьи души аллаху, а самим наплевать на Амударью и итти в общежитие пить кок-чай с дынями.
Все же большинством голосов решили провести еще раз. Раскинули снасть и, забравшись в реку по горло, пробрели этак метров двести. Затем, стремительно выбежав на пологий берег, выволокли мотню. Там опять ничего не было. Сухая камышинка запуталась в ячеях сети, и только.
Ваня Попов торжествовал, а нам больше ничего не оставалось, как смотать бредень и шагать домой не солоно хлебавши.
Я поднял мотню, выпутывая камышинку и… тут-то увидел скафиринхуса!
Читатель, ориентируясь на диковинное имя, наверное подумает: «Ну, напоролись ребята на какое-то чудище. Сейчас, как полагается, в дело пойдут ножи и револьверы». Но, увы! читателя придется разочаровать: замеченное мною животное было всего сантиметров пятнадцати длиной и принадлежало к классу рыб. Вид этой рыбки к тому же был сонный и абсолютно безобидный, хотя и не совсем обычный. Голова широкая, приплюснутая сверху, оканчивалась носом-лопатой