– И еще я хотел бы поужинать у вас, – добавил Егор. – Здесь слишком тоскливо, а в ресторан меня не отпустят…
Он вопросительно посмотрел на Ожогина.
– Увы, это пока исключено, – подтвердил тот.
– Значит, здесь, – невесело заключил Егор. – Что ж, я не против. У себя как хочешь, а в гостях – как велят.
Он нарочно ввернул пословицу, надеясь вызвать ею дополнительный интерес у Ожогина, который, как он заметил, испытывал особую тягу к этому спасительному жанру народного творчества – как и все, кто неспособен генерировать мысли самостоятельно.
– Ну почему же? – возразил Ожогин, немного подумав. – Хороший гость хозяину в почет.
Егор улыбнулся:
– Если вы имеете в виду меня, то я польщен.
– Вас, – кивнул Ожогин. – Идемте.
Выйдя из комнаты, он повернул в сторону своего кабинета. Егор последовал за ним. Курбатов и два амбала потащились следом.
Они вошли в приемную, где за столом неподвижно восседала сухопарая секретарша. Очков она не надевала, но ее выучка и не предполагала, что она нарушит приказ, даже случайно взглянув на гостя.
– Доставьте ужин сюда, – распорядился Ожогин.
Он вошел в кабинет, дождался, пока Курбатов впустит Егора, затворил за ним дверь и снял очки.
– Ужасно глупо ходить в этой штуке, – сказал он со смешком. – Но ничего не поделать, надо. То, на что вы способны, просто не оставляет надежды на возможность что-либо скрыть от вас.
– Вы преувеличиваете мои возможности, – скромно сказал Егор, останавливаясь возле бюста Цицерона.
Знаменитый оратор был высечен простыми, точными линиями, кажущимися несколько наивными, чуть ли не ученическими, но на самом деле отражающими как нельзя лучше характер благороднейшего из римлян и эпоху, в которой он жил.
– Мне кажется, преуменьшаю, – возразил Ожогин, становясь рядом с ним.
– Прекрасная скульптура, – сказал Егор. – Простота и изящество – как раз в том стиле, в котором говорил сей великий муж. Кажется, он сказал: загляни в самого себя?
– Да, – кивнул Ожогин. – Introspice in mentem tuam. Светлый и тонкий был ум. А грубиян Антоний убил его и приколотил его руки к воротам сената.
– Превратности судьбы, – вздохнул Егор.
Он покосился на часы-башню, тяжеловесным ходом маятника отсчитывающие секунду за секундой. Было десять минут девятого.
– Как мои прогнозы? – небрежным тоном спросил он. – Оправдались?
– На сто процентов! – воскликнул Ожогин. – Ничего подобного нельзя было представить. И тем не менее я сам стал тому свидетелем. До сих пор не могу прийти в себя. Чудо – иначе не назовешь. Мои аналитики были в шоке. – Он посмотрел на Егора. – Скажите, как вы это делаете?
Егор вспомнил Чернышова, пристававшего к нему с этим же вопросом.
– Никак, – сказал он. – Это не есть плод моего физического усилия. Это приходит извне, а я лишь принимаю сигнал. Поверьте, я ничто по сравнению с ним. – Он кивнул на бюст Пушкина. – Вот кто творил настоящее чудо. «Дни мчались, в воздухе нагретом уж разрешалася зима…» Из ничего создавал красоту, которая переживет века. Это ли не чудо?
– Да, – рассеянно согласился Ожогин. – Чудо.
Поэзия была явно не его стезей, и ответной цитаты не последовало.
– Что мы будем делать дальше? – спросил Егор.
– Как что? – удивился Ожогин. – Ужинать.
Они рассмеялись.
– Занимательные часы, – сказал Егор, подходя к тикающей готической башне. – Старинные?
Минутная стрелка стояла на четырнадцати, и он боялся отвести от нее глаза. У него будет всего минута, и это без учета расхождения часов. Тут, без преувеличения, важна каждая секунда.
– Восемнадцатый век, – сообщил Ожогин, следом за ним подходя к часам.
– Их реставрировали? – поинтересовался Егор. – Вид как у новеньких.
– Нет, такими их сохранил прежний хозяин.
– Какой-нибудь разорившийся граф?
– Герцог Девонширский, если точнее, – улыбнулся Ожогин. – Его семья распродавала обстановку одного из замков, вот я и приобрел по случаю.
– Приятно, наверное, сознавать, что эти часы были современниками Трафальгарской битвы? – спросил Егор, следя за ходом маятника и дожидаясь, когда острие минутной стрелки, сделанное в виде наконечника копья, встанет на тройку.
– Мне доставляет большее удовольствие думать, что они отсчитывали время, когда под ножом гильотины лежала Мария-Антуанетта, – отшутился Ожогин.
Минутная стрелка сравнялась с отметкой «3». Егор, еще немного выждав, поднял глаза и посмотрел на Ожогина.
– Где же наш ужин? – спросил он.
– Сейчас принесут, – ответил Ожогин, продолжая смотреть на часы.
Маятник равнодушно бил секунды, отбирая у Егора единственную возможность осуществить свой план.
– Вы меня убьете? – вдруг спросил он.
Ожогин быстро повернул к нему голову:
– С чего вы взяли?
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – и Егор едва сумел сохранить свои чувства при себе, настолько его поразило то, что он увидел во взгляде Ожогина.
– Не знаю, – медлительно сказал он, отводя глаза и опасаясь, что Ожогин что-нибудь поймет: слишком долго он пялился на него. – Но мне кажется, вы не расположены сохранить мне жизнь.
– Чепуха! – возразил Ожогин. – Вы даже представить себе не можете, насколько нужны мне. Не знаю, откуда взялись ваши страхи, но они совершенно беспочвенны, уверяю вас. Потерпите еще немного, и вы увидите, как я умею ценить нужных мне людей.
По его тону Егор сделал вывод, что он ни о чем не догадывается, и начал потихоньку успокаиваться. Только бы Жанну не засекли. И тогда ему будет что рассказать Чернышову!
– Надеюсь, вы со мной искренни, – пробормотал он.
– Можете мне верить, Егор, – торжественно заявил Ожогин, кладя руку ему на плечо.
Они снова посмотрели друг другу в глаза, но на этот раз Егор ничего не увидел.
Защита снова была включена. Он успел вовремя.
В дверь предупредительно постучали.
– Вот и ужин, – сказал хозяин кабинета. – Входите, Аглая!
Сухопарая Аглая внесла поднос с кастрюлями и судками. Пока она сервировала стол, Егор и Ожогин продолжали разглядывать статуи, состязаясь в остроумии и со стороны, наверное, напоминая добрых друзей.
– Прошу, – увидев, что Аглая удаляется, пригласил Ожогин.
Они принялись за ужин, добротный, изысканный, как нельзя более соответствующий роскошной обстановке кабинета.
– Что у вас с Жанной? – поинтересовался Ожогин, прожевывая нежнейшую, приготовленную на пару семгу. – Серьезно?
Егор насторожился.
– Да, в общем, – уклончиво ответил он.
– Завидую, – сказал Ожогин. – Интересная девушка. Умница, красавица…
– Комсомолка, спортсменка, – подхватил Егор.
– И характер у нее весьма независимый, – не поддался на шутку Ожогин. – Что вы не едите? Аппетита нет?
– Думаю, что лучше взять, – отозвался Егор.
«К чему он гнет? – подумал Горин. – Просто так болтать о Жанне он не станет, не тот человек. Значит, что-то хочет выведать. Осторожнее, Егор».
– Возьмите семги, – посоветовал Ожогин. – Не пожалеете. Как говорится, поешь рыбки, будут ноги прытки.
– Рыбу ешь, да рыбака не съешь, – ответил в тон ему Егор. – Ладно, последую вашему совету. Тем более что рыбка, кажется, хороша.
– Хороша, – кивнул Ожогин. – А Жанна не обладает скрытыми талантами наподобие вашего?
«Вот оно», – подумал Егор.
– Только одним, мне известным, – ответил он. – Все время исчезать без моего ведома.
– Ясно, – кивнул Ожогин, не выказывая разочарования. – Как семга?
– Превосходно, – ответил с набитым ртом Егор.
Какое-то время они молча ели, изредка посматривая друг на друга. Не знай Егор того, что вскоре должно произойти, он бы решил, что тем все и закончится. Однако Ожогин приготовил ему на сегодняшний вечер не только один ужин. Был у него еще один сюрпризец, думая о котором Егор испытывал одновременно негодование и бессилие, так как снова ему приходилось выступать в роли человека, оглашающего приговор и не имеющего возможности его отменить. Единственное, чем он себя успокаивал, это тем, что действительно ничего не в силах изменить и он должен пройти это испытание ради того, чтобы иметь возможность закончить дело гораздо более важное для него и для страны.
После ужина Аглая принесла кофе и сигары. Они устроились в креслах, закурили. В сущности, если бы не извращенность ситуации, Егор мог бы признать, что вечер проходит замечательно. Он мило побеседовал с гостеприимным, образованным человеком, хорошо поел и предался изысканной неге, венчаемой пахучей сигарой и чашкой превосходного кофе. Чего еще желать? Это была его привычная жизнь, и почему он должен думать, что она отличается от жизни таких вот Ожогиных? Все они, в сущности, стремились к одному: пользоваться самым лучшим и считать это главным достижением своей жизни. А какими средствами оно доставалось, не столь важно. Кто-то пишет книги, кто-то произносит речи, кто-то готовит покушения…
– Я не буду больше вас мучить проверками, Егор, – сказал Ожогин. – Но у меня есть одна просьба перед нашим расставанием.
– Да? – спросил Горин.
Он потянулся и осторожно стряхнул пепел с сигары. Ему не хотелось, чтобы Ожогин видел выражение его лица.
– Сейчас я покажу вам одного человека, и вы скажете мне, что его ждет в ближайшем будущем. Надеюсь, это не затруднит вас?
Он внимательно посмотрел на Егора.
– Нисколько, – ровным тоном отозвался тот. – Одним человеком больше, одним меньше…
– И я так думаю, – засмеялся Ожогин. – Идемте.
Они вышли из кабинета, и чиновник сразу же надел очки – бдительность не покидала его ни на секунду. К ним присоединился Курбатов с охранниками, и они все прошли в «рабочий кабинет» Егора.
Ожогин включил компьютер.
– Прошу вас, – сказал он Егору.
Тот сел на стул, глянул на экран.
Это была запись, идущая онлайн. Она изображала полного мужчину средних лет. Он был одет в модный обтягивающий костюм и рубашку с распахнутым чуть не до пупа воротом. Характерные черты лица выдавали его кавказское происхождение. Запись велась в ночном клубе, освещение было неяркое, порой прерываемое бликами огней. Но тот, кто снимал, был мастером своего дела, и небритая физиономия кавказца, веселящегося в кругу полуголых девиц, все время держалась в ракурсе.