форме.
А где и как живет Лопахин? В пьесе этого нет. Высоцкому это неважно. Он идет от себя. Очень мягок только с Раневской и срывается на остальных. А в третьем акте в монологе «Я купил» тянет длинные согласные звуки – как в своих песнях.
Интересную ремарку оставил Черчилль на полях конспекта своей речи: «Довод слабоват – надо кричать!»
Обычно громко говорят люди, которые не уверены, что окружающие услышат их слова и примут к сведению. Как, например, кричат дети. А их не слушают.
Лопахин только один раз срывается на крик – в монологе 3-го акта: «Я купил…»
Хорошо, что Высоцкий резко начинает 1-й акт. Поэтому после него истеричность и крики других воспринимаются правильно. Динамика поступков и конфликтность ситуации. Аня кричит возмущенно – «Мама живет на пятом этаже»!!! Гаев кричит Фирсу – «Замолчи»!!! Раневская – «Как ты постарел, Фирс»!!! На этих криках разрядка напряженности. «Солнце село, господа»!!! – «Да»!!! Не про солнце, а про потерю всего. Незначительные слова вдруг приобретают конфликтный смысл. Нервность передается от одного к другому. В эту тревогу надо включаться за сценой, до выхода.
7 июня, суббота. Черновой прогон «Вишневого сада». Эфрос первый раз сидел в зале. Потом – замечания. После репетиции Высоцкий, Дыховичный и я поехали обедать в «Националь»: забежали, второпях поели, разбежались. Я заражаюсь их ритмом. Мне это важно для «Вишневого сада». Я ведь домосед-одиночка, а Раневская совсем другая. Правда, мне не привыкать играть роли, не похожие на меня, но чтобы до такой степени, когда во мне нет ни одной черточки той Раневской, какую предлагает играть Эфрос! Полагаюсь на свое чутье и безошибочность Эфроса.
Высоцкий к Эфросу – нежен и внимателен. Хорошо играет начало – тревожно и быстро. После этого я вбегаю – мой лихорадочный ритм не на пустом месте. Если до моего выхода ритмом не закручивается начало акта – я получаюсь просто сумасшедшей и мои резкие перепады вычурны. Жукова – Варя, по-моему, излишне бытовит, играет неплохо, но сразу другой жанр, другой спектакль. Главное – стремительность. После репетиции, как всегда, замечания Эфроса.
ЭФРОС. «В природе бывает так, что воздух сгущается, кажется, вот-вот что-то случится. Но все равно, когда вспыхивает молния, ударяет гром и внезапно разражается ливень, это кажется неожиданным и невероятным. Все как-то фантастически меняется. И цвет всего, что вокруг, и запах. В „Вишневом саде“ такой момент наступает во втором акте, когда Раневская вдруг прорывается исповедью о своих грехах. Она просит Господа быть к ней милостивым, не наказывать ее больше. До этого все накапливалось и накапливалось, но было скрыто особой манерой. Раневская от всего защищается легкомыслием. Идет по самому краешку, уже и песок осыпается под ногами, а все легкомысленна. Но в какой-то момент вдруг, как ливнем, прорывается слезами и стонами. И начинается нечто неправдоподобное. Как в природе в тот миг, о котором я говорил. Фантастика. Вдруг откуда-то слышится оркестр. Раневская тут же просит организовать бал. Лопахин поет что-то из вчерашнего водевиля, затем насмешничает над Петей, произносящим небывалый по гневности монолог. Но тут же Лопахин произносит свой откровенный монолог, почище Петиного. Садится солнце. Как некий уродливый символ, проходит мимо Епиходов. Точно с неба раздается странный звук. Фирс бормочет, что точно так же было перед несчастьем. Пьяный Прохожий читает стихи Надсона. Лопахин, коверкая слова, вспоминает строчки из „Гамлета“. И наконец в последний раз он предупреждает всех, что назначены торги. Раневскую знобит, и все маленькой толпой уходят в дом».
Фирс. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.
Гаев. Перед каким несчастьем?
Фирс. Перед волей.
Воля – свобода. Свобода – несчастье. Свобода – это когда ты сам должен о себе заботиться и организовывать вокруг себя быт. Это потеря детства. Потеря счастья. Они не готовы к этой свободе. Они дети, которых выгнали из привычной жизни, из отчего дома.
Лопахин рассказывает о том, как можно вишневый сад разбить на дачи. А Фирс вспоминает, что когда-то люди знали прекрасный способ, как вишню сушить. Раневская спрашивает: «Где же этот способ?» Фирс отвечает с укором, что способ этот забыли.
Конечно, во всем этом так много смысла, что, кажется, произнеси как угодно текст, только чтобы слышно было, и вот уже смысл стал ясен всем. На самом деле чаще всего бывает иначе. Идет какая-то жизнь на сцене, актеры будто стремятся к ее сохранению, но смысл ее непонятен. Да, жизнь течет, но о чем она говорит, неизвестно.
Пускай Фирс глухой, но он глазами и кожей слышит. Он слышит и видит, что все идет прахом. Он даже знает, что все пошло кувырком именно «с воли». Тогда на месте все было, а теперь все «враздробь». А вкусная вишня – лишь часть того целого. От той, бывшей истины снова уводит Лопахин. Фирс это чувствует, даже если не слышит. Его рассказ о вишне – противодействие дачам. Недаром Гаев кричит Фирсу: «Замолчи!» Не потому, что старик мешает никчемным бурчанием. А потому, что в неясность Фирс вставляет что-то свое, обращая их к прошлому.
Но Фирс на окрик чуть обернулся и, промолчав, упрямо закончил про прелесть прежней жизни, про старый способ сушки и варки.
Никто не может теперь вернуть то, что было. Все предали старое, только не он; но он, к сожалению, бессилен.
ЭФРОС. «Все заботятся о Фирсе, все его жалеют, только и слышно – а Фирса не забыли отвезти в больницу? В конце концов все уезжают, а Фирс забыт. Ну, это как будто бы по вине плохого человека – Яши. А вот другой пример. Лопахин хочет взять в жены Варю и не когда-нибудь, а сейчас ей об этом хочет объявить. Зовут Варю, оставляют их вдвоем. Но ничего не получается, даже слова об этом друг другу не сказали.
В самый разгар, кажется, необходимых разговоров бесконечно врываются какие-то отвлекающие мелочи. Даже у очень близких людей, кажется, нет никакого желания объединяться, хотя бы на мгновение, для решения важного вопроса. Нет желания, или умения, или нет возможности. Все происходит, с одной стороны, как бы закономерно, но в то же время как-то случайно. И никто не может ничего предотвратить или остановить. Пищик все время одалживает деньги у людей, которые сами сидят без денег. Затем внезапно он разбогател, у него радость, но в это время Раневская уже уезжает, ибо сада нет, сад продан за долги. Пищик может только беспомощно покряхтеть, да и то наспех, так как куда-то спешит. Отсутствие логики во всем. Несобранность какая-то перед лицом беды. Рассеянность. Разнобой. Кто в лес, кто по дрова. Никто ни с кем не может сговориться, и часто как бы по совершенно непонятным причинам. Беда, да и только. Но притом все происходящее достаточно смешно или, во всяком случае, забавно.
Удивительная стилистика».
11 июня 1975, среда. Втроем, с Высоцким и Дыховичным, ездили в Ленинград. Сегодня вернулись. Я опоздала на репетицию минут на двадцать. Эфрос ничего не сказал. Высоцкий и Иван, как ни странно, пришли вовремя. Обедали у Дыховичных. Раки. Вспоминали с Высоцким, какие прекрасные красные раки в синем тазу принес нам Карелов в Измаиле, когда мы снимались у него в «Служили два товарища». Много вспоминали. Хохотали. Вечером «Гамлет» – хорошо.
12 июня, четверг. Репетиция «Сада». Высоцкий быстро набирает, хорошо играет начало – тревожно и быстро. После этого я вбегаю – я как бы подхватываю этот ритм. Вечером 600-е «Антимиры». Вознесенский читал после нас.
13 июня, пятница. Утром репетиция. Прогнали все четыре акта. Очень неровно и в общем пока плохо. Смотрела Наташа Рязанцева – ей понравилось. Днем продолжение собрания. Любимов кричал, что покончит со звездной болезнью у актеров… Вечером «Гамлет». С Володей друг другу говорим: «Ну, как жизнь, звезда?»
19 июня, четверг. Прогоняли для Любимова «Вишневый сад». Любимов смотрел вполоборота и недоброжелательно, ибо все его раздражало. От этого, конечно, мы играли отвратительно. Вечером – «Кони». Любимов зашел за кулисы, спросил меня, почему я играю Раневскую такой молодой, ведь она старуха. Я ему ответила, что Раневской, видимо, всего 37–38 лет (старшей дочери 17 лет). Он удивился, наверное, никогда не думал об этом. Спросил, почему такой загнанный у всех ритм – я что-то стала объяснять, он прервал и стал говорить про Чехова, но совершенно про другого…
ЛЮБИМОВ (замечания после прогона). «Начало самое (песня), мне кажется, надо петь от театра. Это работает на замысел, так как мы все тоже беспечны и так далее. И тогда ясно становится, что все дальнейшее – условность. Условное оформление – как бы дом, но и улица. Хотя меня многое тут смущает. Например, мороз в 3 градуса, а они все ходят в легких платьях и не играют, что им холодно. Я ведь должен все понимать, а эти вопросы мешают. Или, например, в 3-м акте после выхода Лопахина Антипов (Пищик) должен хотя бы подойти к Высоцкому – его ведь по голове ударили – и тогда только ему ясно, что пахнет коньяком. А так издали, через сцену даже милиционер не учует. Я за условность, но так уж совсем неясно».
На следующий день Эфрос нас всех собрал и сообщил (из стенограммы): «Ю.П. сказал, что ему было не слышно многих реплик. Ю.П. спросил про сцену с кофе для Раневской в 1-м акте. Ему было неясно, мол, почему пьет, как наркотик. Я реалистически не мыслю, у меня нет бытового оправдания, я мыслю настроенчески. Кофе для Раневской то, чем нужно закрыться. Ю.П. сказал: а нет ли в этом ломания? Может быть. Я ничего бы не менял, но сделал бы понятнее, раз есть вопросы. И еще. Алла, мне очень нравится, как вы играете, я это люблю, люблю такое искусство, а что будут говорить те, кто не любит этого, не любит искусство изломанное, гротескное – бог с ними. Я это не ощущаю как излом. Но другие могут в спектакле видеть не драму, а излом. Что же делать? Быть в очень хорошем настроении. Купаться, плавать в хорошем творческом настроении, и тогда будет объем. А кто этого не приемлет, то и пусть. Вот, например, в моем театре Дуров, который все делает в предельно нервном рисунке. Это отталкивало, а теперь его только таким и ждут. Это нужно просто знать, немного страшиться, а спасение только в спокойном, радостном настроении. Я ужасно люблю гротеск, но он должен абсолютно лежать на сердце. И не ради взвинченности выполнять его. Еще, Алла. Сцена с Прохожим очень хорошая. Но я впервые услышал от Ю.П. замечание: а верно ли она к нему относится – мол, должна быть брезгливость. Я хотел объяснить, что она идет тут навстречу опасности, готова к смерти в момент, когда мужчины испугались. Нужно, вероятно, помнить все время про смысл. Когда они смотрят друг другу в глаза, она думает, что ей все равно, она не боится. Они понравились друг другу. Это редкостно, но символически очень интересно.