26 июня, четверг. Репетиция «Сада» с остановками. Потом прогнали два акта. На репетиции сидел Элем Климов – ему это все скучно. Он, видимо, как и Любимов, не признает такого Чехова.
Опять интересные замечания Эфроса.
Многие не берут его рисунок, хотят делать по-своему. Эфрос показывал, например, возмущенную Аню: «Мама живет на пятом этаже… Накурено!.. Какие-то французы!» Она это Варе кричит, как будто Варя во всем виновата. Чуб в этом куске играет Аню медленно, со слезами, но эфросовского нерва нет. Но, может быть, Эфрос и прав – выше своих способностей актер не прыгнет. А некоторые актеры такие упрямые и самоуверенные!
Лопахин. «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что была за картина!»
Лопахин тоже не чужд прекрасного. Раневская любит вишневый сад, а у него – маковое поле. Но! Он за него получил доход. А Красоту продать нельзя. То есть можно, но это уже другое отношение к красоте. Красота у него – изначальная выгода. У Лопахина не было счастливого безмятежного детства, как у Раневской. Он труженик.
У Чехова тоже не было счастливого детства. Он всю жизнь зарабатывал, чтобы содержать не только себя, но и всю свою многочисленную семью. Он, как и Лопахин, тоже знал, что сколько стоит.
Почему Лопахин не мог выкупить Вишневый Сад и подарить его Раневской, ведь на торгах он заплатил в 5 раз больше, чем Сад стоил до торгов? А почему сестры в «Трех сестрах», если уж так рвутся в Москву, не купили билеты и хотя бы не навестили Москву?
Потому что не об этом пьеса. И «Сад» и «Москва» – символы. Москва в «Трех сестрах» – символ, куда рвутся люди, но куда никогда не попадут.
Недостижимая цель.
Кстати, у Лопахина тоже есть эта «недостижимая цель» – Раневская. Она поразила его, когда ему было 15 лет. «Такая молоденькая, худенькая», – вспоминает он. А Высоцкий на этих словах еще и жестом одной руки делал этот зигзагообразный росчерк при слове «худенькая». Ради нее он разбогател, чтобы быть вровень, но у него хоть и «тонкая душа и пальцы, как у артиста», но душа не беспечная.
Чехов писал Книппер в 1903 году: «Ведь это не купец в пошлом смысле этого слова…» И ей уже через два дня: «Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек». А Станиславскому в тот же день, 30 октября: «Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов…»
Почему Лопахин сомневается – узнает ли его Раневская. Ведь прошло всего 5 лет с тех пор, как она уехала. Но за эти 5 лет он разбогател, заматерел. «В белой жилетке, желтых башмаках».
Петя Трофимов про него: «Вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен», – заканчивает он шуткой, переходя с «вы» на «ты», и все смеются.
А Гаев про Лопахина роняет реплику походя: «Хам!»
Он, а не она, стал другим. А она? Изменилась, живя во Франции? Думаю, нет. Эта жизнь для нее привычна.
Но если предположить, что «любовник из Парижа» – это кто-нибудь из талантливых художников начала века, то, конечно, она изменилась. Аромат парижских кафе. У нее другие реакции, чем у обитателей «Вишневого сада». Они на нее смотрят, как на диковинного зверя, а иногда даже как на сумасшедшую.
У Чехова Лопахин пародирует шекспировского Гамлета. С самого начала у него в руках книжка, – может быть, Шекспир – правда, он заснул, читая ее. Варю посылает в монастырь, назвав ее «Охмелией». И попытки его рассуждений о жизни во 2-м акте тоже напоминают Гамлета.
Правда, потом, когда Высоцкий играл Лопахина, уже давно играя Гамлета, я у него не встречала этой сопричастности. Думаю, что это ему просто не приходило в голову. Только две роли у него оставались без дублеров – это как раз Гамлет и Лопахин. И он к этим ролям относился как-то очень особенно, личностно. Ревностно.
Кто-то из критиков потом заметил, что «Вишневый сад» начинается с того, что не разбудили будущего хозяина сада – забыли разбудить. И заканчивается пьеса тем же – забыли Фирса, многолетнего слугу имения. «Вишневый сад» закольцован гамлетовскими словами: «умереть, уснуть и видеть сны». Забыли разбудить, забыли отправить в больницу – правда, слуги – в первом варианте Дуняша, а в финале – Яша. Но забывчивость – свойство безразличия. Это как патина – она накрывает всех персонажей.
У Лопахина, конечно, есть то, что называют комплексом неполноценности. Он все время относится к себе критически. «Пишу я так, что от людей совестно, как свинья». С одной стороны, он родом из простых (отец торговал в лавке), но уже чуть ли не барин. Но он только подражает господам. «Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком», – говорит он про себя.
Слуги, как правило, подражают господам. Дуняша и Яша – это пародия на господ. Лопахин тоже подражает, но он это осознает и от этого сам себе отвратителен: «…а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд…»
Эти желтые башмаки хорошо использовал актер, играющий Лопахина в спектакле Питера Штайна, во 2-м акте «Вишневого сада». Когда они втроем возвращаются из города после обеда и Лопахин опять за свое, напоминая им о торгах, но его опять никто не слушает, тогда он снимает с себя башмак и, как Хрущев в свое время, чтобы заставить себя слушать, стучал на заседании ООН башмаком по трибуне – так и Лопахин у Штайна стучит башмаком, этим жестом хочет привлечь к себе внимание, но его опять никто не слушает.
Лопахин – деловой человек, для него время – деньги. Первая его реплика: «…Который час?» Он напоминает Гаеву и Раневской, которые занимаются воспоминаниями, что «время идет». В первом же акте он озвучивает дату продажи вишневого сада – «На двадцать второе августа назначены торги». Он все время прерывает начавшийся разговор, потому что думает о другом. Это, кстати, хорошо получалось у Высоцкого – некоторая отстраненность от происходящего. Конечно, все понимают, что «время идет», только одни от этого загораживаются, а Лопахин чувствует бег времени кожей. Когда Высоцкий начинал резко, быстро 1-й акт, эта мысль о беге времени была ясна, но когда он играл «в полноги», ритм падал, и все остальное казалось надуманным.
Лопахин предлагает Раневской дать деньги взаймы, но они не берут. Он мог бы, в конце концов, выкупив вишневый сад, подарить его Раневской, но не сделал этого, понимая лишний раз, что он чужой, а от чужих не берут.
Лопахин получил то, что ему не принадлежит от рождения. За этим, по справедливости, должно последовать наказание.
Чехов писал жене: «…для чего переводить мою пьесу на французский язык? Ведь это дико, французы ничего не поймут из Ермолая, из продажи имения и только будут скучать».
Почему это не поймут? Они так же продают и покупают, как это делается во всем мире. Но дело в том, что они продают то, что им принадлежит в реальной жизни. И всякие символические покупки-продажи детства, «райского сада», действительно в начале века им еще неведомы. Пьесы Беккета появятся намного позже.
А если к продаже Вишневого Сада относиться с функциональными понятиями торгов, векселей, процентов – то лучше взять пьесу Островского «Бешеные деньги», например. Или «Банкрот». И тогда действительно главным героем пьесы был бы Лопахин. Но «Вишневый сад» не о нем.
Россия стоит на пересечении восточного мистицизма и западного прагматизма, как часто пишут умные люди.
Кстати, на пересечении дорог и случаются всяческие катаклизмы. Революции. Войны. Перевороты. Перестройки. Передел собственности. И это будет вечно продолжаться. У нас место такое – нам никуда не деться.
Первый акт начинается рассветом. «…скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник», – пишет Чехов в ремарке.
Лопахин спрашивает: «Который час?» – и Дуняша отвечает: «Скоро два. (Тушит свечу.) Уже светло».
Обычно в мае в 2 часа ночи темно, но если прибавить два часа разницы (мы не знаем, где этот сад – в средней полосе или на юге), то в 4 часа ночи начинается рассвет.
Я помню, в театральной школе Парижа мы с Табаковым проводили мастер-класс по «Вишневому саду». Табаков предложил Дуняше за неимением свечи войти в темную комнату, где предварительно погасили свет, с горящей зажигалкой. Студентам это понравилось – необычно, но когда она сказала: «Скоро два. Уже светло», – в комнате раздался смех.
Лопахин досадует на себя, что заснул, но срывается на Дуняше, кричит на нее. – «Хоть бы ты меня разбудила!» Он с ней почти вровень, во всяком случае, рассказывает про Раневскую ей. Вспоминает Раневскую – «…еще молоденькая, такая худенькая» и делает какой-то особенный акцент удовольствия, подчеркивая его жестом, очерчивая фигуру Раневской.
Но, с другой стороны, здесь нет диалога в привычном понимании («петелька – крючочек»). Каждый говорит про свое, не слушая друг друга.
Лопахин: «Пришел поезд, слава богу. Который час?… Я-то хорош, какого дурака свалял! Нарочно приехал сюда, чтобы на станции встретить, и вдруг проспал. Сидя уснул».
Он не проспал, а его сморил сон от волнения и усталости.
27 июня 1975. Прогон «Вишневого сада». Опять смотрел Любимов. Вошел в зал хозяином, стал делать замечания осветителям. Вместо Высоцкого – Шаповалов. Очень трудно. Сразу быт, замедленные ритмы. Я на этом фоне излишне суечусь. Пытаюсь искусственно поднять упавший ритм. От этого излишняя экзальтация. Мы с Шаповаловым очень разные по манере игры. Получается два разных жанра.
Любимов позвал всех в свой кабинет. Замечания. Спор Эфроса – Любимова (Чехов – Толстой). Прекрасная речь Эфроса о Чехове-интеллигенте. Любимов, я видела, раздражался, но сдерживался. Они, конечно, несовместимы. И очень разные приоритеты. У меня были билеты на гастроли Шведской оперы на вагнеровское «Золото Рейна», я все время смотрела на часы и чувствовала, что опаздываю. Встала, извинилась и пошла. Любимов взорвался, стал кричать о равнодушии актеров, что им ничего не интересно, что больше не хочет разговаривать, и выгнал всех из кабинета. По-моему, расхождения с Эфросом у них серьезные. Я умчалась.