— У тебя нет никакого сходства с Чарльзом Мортоном — если не считать, конечно, что у вас обоих два глаза, два уха и один нос, — неловко пошутил он и был удостоен внимательного взгляда и даже легкой усмешки. — Седина у него яркая, стало быть, в молодости он был блондином, а не шатеном. Глаза у него голубые, а у тебя — голубовато-зеленые.
Ребекка пожала плечами и с удвоенным усердием взялась за пиццу.
— Впрочем, — продолжал Джейк, — глаз и волос такого цвета в мире хоть отбавляй, так что доказательство это ненадежное.
Она подняла голову.
— Если мой отец — Чарльз Мортон, наверно, я должна была бы почувствовать, что между нами есть какая-то связь?
— Вряд ли, — отозвался Джейк, подавляя в себе желание согласиться с Ребеккой, утолить мольбу, блестевшую в ее глазах. — Уж в этом-то я разбираюсь, можешь мне поверить — у меня полным-полно родни любого пола, роста и масти. — Он откинулся на спинку жесткого стула и невесело ухмыльнулся. — Когда меня отправили в детский сад, я звал воспитательницу мамой. Мне тогда казалось, что все женщины — мои мамы, а все мужчины — папы. Другие дети были сплошь моими братьями и сестрами. Черт подери, когда я начал ухлестывать за девушками, мне пришлось всерьез следить за тем, чтобы не втюриться невзначай в одну из своих сводных сестричек.
— И сколько же отчимов и мачех было у тебя к тому времени, когда ты пошел в детский сад?
— Дай-ка подумать… Кажется, отец тогда как раз женился в третий раз, а мама подыскала второго мужа, и у тех людей тоже были свои дети, которые жили с их бывшими супругами. Совершенно точно помню, что пару месяцев я жил у первого мужа второй жены моего отца и его второй жены.
Ребекка с сомнением поглядела на Джейка, словно пыталась понять, шутит он или говорит всерьез.
И Джейк разразился хохотом. Он смеялся над ее озадаченной гримаской, над нелепостью своей и ее жизни, над целым миром, и Ребекка, не выдержав, тоже расхохоталась, вторя ему чистым мелодичным смехом.
— Да, — сказал Джейк, — забавно. И самое забавное, что это чистая правда.
Ребекка вмиг посерьезнела.
— В самом деле?
— Угу. Я же говорил тебе, что всей моей родни с избытком хватило бы на нас обоих. Прошло немало лет, прежде чем я точно затвердил, кто же из всей этой толпы мои настоящие родители. И, кстати, это оказались совсем не те, кто мне больше всего нравился.
Ребекка не сводила с него пристального взгляда.
— Тебе не кажется, что ты все-таки чего-то лишен?
— Как и всякий человек в этом мире. Одинокими мы приходим на свет, одинокими и уходим.
Девушка ничего не сказала. Теперь она смотрела на окошко, задернутое занавеской, — словно пыталась разглядеть в вечернем сумраке нечто непостижимое. Казалось, ее изящный профиль выточен умелым резцом античного скульптора — чистая, без следов косметики кожа, прямой нос, полные розоватые губы, тонко очерченный подбородок…
Издалека донесся телефонный звонок.
Ребекка резко повернулась к Джейку. В ее глазах все еще застыло отрешенное выражение — мысли ее явно были далеко.
Звонок повторился, и она очнулась от грез.
— Кажется, это телефон в моем номере?
— Да, похоже на то. Ты ждешь звонка?
Ребекка помотала головой, и они разом бросились к двери. Если это опять звонит неизвестный «доброжелатель» — Джейк предпочитал быть рядом, услышать таинственный голос и, возможно, поговорить с его обладателем.
Трясущимися пальцами Ребекка отперла дверь своего номера, рывком распахнула ее и бросилась к телефону.
— Алло!
Джейк нагнал ее, придвинулся ближе к трубке, чтобы слышать каждое слово разговора.
— Ребекка, это Дорис Джордан.
— Здравствуйте, миссис Джордан. Как приятно, что вы позвонили.
Судя по голосу Ребекки, она действительно была искренне рада этому звонку. Связь, подумал он. То, в чем сейчас отчаянно нуждается Ребекка. Если не родная бабушка, то хотя бы ее замена.
Вопреки всему, что уже случилось, вопреки всем его наставлениям девушка по-прежнему верила в сказки со счастливым концом: «И после этого жили они долго и счастливо»… А ведь покуда события разворачиваются так, что надежда на сказочный финал тает на глазах.
— Не могли бы вы снова принести мне это голубое платье? С тех пор, как вы ушли, оно все не выходит у меня из головы. Это было так давно, но все же мне кажется, что такими платьями мы торговали в шестьдесят восьмом году. Мода в те дни менялась так стремительно. Мини, миди, макси — очень трудно было идти в ногу со временем. Ничего не могу обещать, но если вы не против, мне хотелось бы еще разок взглянуть на платье.
— Да, конечно! Когда нам его принести?
— Я была бы рада, если б вы и мистер Торн-тон завтра пришли ко мне на ланч.
Не дав Джейку ни малейшего шанса выразить свое согласие либо несогласие, Ребекка радостно выпалила:
— С удовольствием!
— Скажем, где-нибудь около часу дня — это для вас не слишком поздно?
— Нет, что вы! Значит, увидимся завтра.
Ребекка положила трубку на рычаг и, сияя, повернулась к Джейку.
— Дорис хочет еще раз взглянуть на платье! Она что-то вспомнила!
— Возможно. Или же ей просто скучно одной. Она ведь говорила, что любит гостей.
Эти слова не произвели на Ребекку никакого впечатления, и Джейк понял: ей абсолютно все равно, с какой целью Дорис Джордан пригласила их на ланч. Само это приглашение воодушевило ее ничуть не меньше, чем возможность того, что Дорис вспомнила нечто касательно голубого платья.
— Что ж, отлично, — сказал Джейк. — По крайней мере, нам не придется обедать в «Барбекю с дымком» и снова столкнуться с шерифом Фарли.
Ребекка улыбнулась этой немудреной шутке, и Джейк лишь сейчас осознал, как она близко, как его дурманит аромат ее чистой кожи, аромат лесных цветов на согретой солнцем лужайке…
Он поспешно отступил к двери, потому что иначе сделал бы очередную глупость, например, поцеловал бы Ребекку, сжал в неистовых объятиях, увлек бы за собой в омут желания, не думая о том, как это бессмысленно и опасно для нее…
Потому что она ищет не страсти, а защиты от одиночества.
— Нелегкий выдался денек, — сказал Джейк. — Пойду я, пожалуй, спать. Если кто-нибудь еще позвонит — разбуди меня.
— Хорошо.
Ребекка захлопнула дверь за Джейком, радуясь и одновременно печалясь тому, что он все-таки ушел.
От усталости она валилась с ног. День и вправду выдался не из легких, да и предыдущая ночь тоже. Целых две нелегкие ночи.
Сейчас Ребекке хотелось только одного — забраться в постель и уснуть мертвым сном. Но вот если бы в этой постели оказался Джейк…
Девушка стянула ленточку с затянутых в конский хвост волос, тряхнула головой и присела на край кровати, чтобы как следует причесаться. Ее стул так и остался в номере Джейка, и в глубине души Ребекка остро жалела, что не может так же просто и непринужденно остаться там сама.
В ее жизни изредка появлялись мужчины — но это была как правило дружеская приязнь, которая к обоюдному удовольствию завершалась в постели. Не более того. Хорошо, когда есть спутник для вечеринки либо для делового обеда, хорошо, когда есть с кем поболтать — и все. Сейчас, оглядываясь назад, Ребекка даже не могла вспомнить, почему она рассталась с тем или иным приятелем. Разрыв совершался так же легко и небрежно, как начало связи.
Связи, а не любви.
До сих пор ни один мужчина не сумел перевернуть всю ее жизнь.
До сих пор ни к одному мужчине не влекло ее так, как влекло к Джейку.
Они даже не друзья, и Ребекка твердо уверена, что, окажись они в постели, это событие вряд ли можно будет скромно назвать «обоюдным удовольствием». «Безумие», «неистовство», «бурная страсть» — это так, но вот «удовольствие» — чересчур ручное, чересчур скромное слово.
Она до сих пор не понимала, отчего ее так тянет к Джейку, и уж верно не доверяла этому слепому влечению. Весь ее мир превратился в хаос, и нужно поскорей навести в нем порядок, а не впускать в свою жизнь человека, который только перевернет все с ног на голову. Не Джейка Торнтона, который чересчур желанен, который завладеет всеми ее мыслями и чувствами, а потом как ни в чем не бывало уйдет прочь. Если вспомнить, что он рассказывал о своей бесчисленной родне, то Ребекка решительно не хотела стать еще одним проходным персонажем в суматошной пьесе о жизни Джейка Торнтона.
В дверь постучали… и девушка подпрыгнула как ужаленная.
— Ребекка!
Это Джейк.
Он вернулся, и вряд ли у нее хватит сил прогнать его.
— В чем дело?
Если не открывать двери, не смотреть на него, не вдыхать чистый и пряный, истинно мужской запах его сильного тела, не дрожать от желания, чувствуя, как твердеют, изнывая от предвкушения, соски напрягшихся грудей, быть может, тогда Ребекка и устоит.
— Ты одета?
Как будто это имеет хоть какое-то значение.
— Да.
— Тогда можно мне войти?
Лишь сейчас она расслышала в голосе Джейка тревожные нотки — и поспешила к двери.
Волна тяжелого липкого жара, которому нипочем были все кондиционеры, ворвалась в номер вместе с Джейком и окутала их обоих. Джейк стоял на пороге, опершись одной рукой о косяк, и мир за его спиной казался сумрачным и невообразимо далеким. Как будто нестерпимая июльская жара была порождена только страстью, бушевавшей в их крови.
Видно, Джейк ощутил то же самое, потому что глаза его опасно сузились, но тут же он овладел собой, расправил плечи и нахмурился.
— Ты брала платье?
— Какое платье? — не поняла Ребекка.
— Голубое. То, что принадлежало твоей матери.
— Нет, оно у тебя. Вчера в доме Дорис Джордан ты сам положил его в кейс.
— Нет, я имел в виду — после того. Прошлым вечером я вынул платье из кейса и положил в ящик ночного столика.
— Тогда почему ты спрашиваешь у меня, где платье?
— Потому что его там нет.
Ребекка непонимающе потрясла головой.
— Да зачем бы мне сдалось это платье? Где оно? О чем ты говоришь?