Светотерапию используют при лечении псориаза, шизофрении и даже некоторых форм рака. Шишковидное тело (или «третий глаз», как с мистическим почтением именуют эту железу), по-видимому, непосредственно связано с нашим ощущением времен года, благополучия, наступления половой зрелости, количества производимого тестостерона или эстрогена и некоторых более тонких реакций организма на смену сезонов в природе. У мужчин наивысшая концентрация тестостерона наблюдается в начале второй половины дня (около 14 часов) в октябре; предполагаю, что дело здесь в том, что ребенок, зачатый в это время, родится летом, и у него будут наивысшие шансы на выживание. Конечно, далеко не все мужчины ждут для занятий любовью этого апогея осенней погоды, ведь либидо постепенно нарастает и в сентябре, а некоторое снижение происходит лишь к Рождеству.
Одна из главных особенностей нашего вида – это способность не только приспосабливаться к окружающей среде, но и приспосабливать ее к своим запросам. Мы неплохо переносим холод, но и не позволяем сильным морозам вынуждать нас к миграциям – строим жилища и носим одежду. Мы откликаемся на солнечный свет и научились получать искусственный для тех случаев, когда света нет или недостаточно. Мы используем энергию огня и сами создаем энергию. Все это мы предпочитаем – в отличие от других существ – делать вне своих тел. Хотим осветить окружающий мир – делаем лампы. Многие насекомые, рыбы, ракообразные, головоногие моллюски, грибы, бактерии и простейшие способны к биолюминесценции: они испускают пульсирующий свет. У рыбы-удильщика даже прямо перед пастью висит светящаяся приманка, привлекающая добычу. Самцы светлячков холодным желтовато-зеленым сиянием выражают свое желание, и если самка тоже нуждается в партнере, она ответной вспышкой сообщает о своем согласии. Распаленно перемигиваясь в летней ночи, они похожи на любовников, гуляющих по улице от одного фонаря к другому. Свет появляется благодаря соединению двух веществ – люциферина и люциферазы (Люцифер означает «несущий свет».) Если ночью плыть на лодке по Фосфоресцирующему заливу у юго-западного побережья Пуэрто-Рико, за кормой протянется длинный сияющий след, а с весел будет капать холодное пламя; причиной этому микроскопические водные беспозвоночные, которые, если их побеспокоить, выделяют светящуюся жидкость. Джеймс Морин, морской биолог из УКЛА, изучал крохотных – с рисовое зернышко – рачков из рода Vargula, которых назвал «огненными блохами». Представители этого рода (в котором известно тридцать девять разновидностей) используют свет не только для брачных игр, но и для отпугивания врагов. «Включая» свет, они становятся лучше видимыми, но точно так же поступают и охотящиеся на них мелкие хищники, которых, в свою очередь, легче разглядеть более крупным. Во время ухаживания каждая разновидность общается на собственном световом диалекте. Рачки Vargula светятся куда ярче светлячков. «Раздавив на кончике пальца всего одну огненную блоху, можно десять минут читать газету», – сообщил Морин. Моряки рассказывали о кораблях с охваченной огнем кормой. Это не огни святого Эльма (атмосферное явление, при котором на мачтах появляются сияющие зловещим зеленым светом потрескивающие огоньки), а зарево, способное соперничать с лунным светом, растекающееся по воде, когда судно проходит скопления мириад крохотных светящихся существ.
С приближением Хеллоуина магазины заполняются холодно светящимися в темноте ожерельями, палочками и другими пластиковыми поделками. Они созданы на основе биолюминесценции, содержат люциферин и действуют точно так же, как и огоньки светляков. А чтобы стало еще интереснее, можно взять конфету «Wint-О-Green Lifesaver». Если, находясь в темноте, разгрызть ее, она раскрошится голубовато-зелеными искрами. Некоторые вещества (определенные виды кварца и слюды и даже клейкая лента, когда резко отрываешь ее от некоторых поверхностей) оказываются триболюминесцентными: испускают свет, если их помять, сломать или разбить. Некоторые вересковые растения (которые применяют при изготовлении «Wint-О-Green Lifesavers») на изломе флуоресцируют, а в конфете, содержащей и сахар, и масло растения под названием зимолюбка, получаются голубовато-зеленые вспышки. Предлагаю игру: набейте рот «Wint-О-Green Lifesavers», залезьте в шкаф, взяв с собой кого-нибудь из друзей, и подождите, когда у вас посыплются искры изо рта.
На закате над вершинами холмов трепещут розовые крылья, а над озером танцуют пурпурные тени. Когда свет падает на красный автомобиль, проезжающий поворот дороги, от него в наши глаза отражаются только красные лучи, и мы говорим: «красный». Все остальные цвета краска поглощает. От синего почтового ящика отражаются только синие лучи, и мы говорим: «синий». Мы видим только отраженные цвета, а не те, что поглощает поверхность. Точно так же мы скажем «яблоко красное», а на деле оно какое угодно, только не красное.
Даже на закате, когда качество, количество и яркость света уменьшились, мы все равно распознаем синий почтовый ящик как синий, а красный автомобиль как красный. Мы видим не совсем так, как фотоаппарат. Наши глаза не только измеряют длину световых волн. Эдвин Лэнд, изобретатель известной по всему миру Polaroid Land Camera и мгновенного фотопроцесса, пришел к выводу, что мы определяем цвета по их окружению. Мы сравниваем их между собой и уточняем в зависимости от времени суток, источника света, собственных воспоминаний[104]. Без этой способности наши предки не могли бы находить пищу в сумерках или в пасмурные дни. Глаз оперирует относительными, а не абсолютными цветами. Лэнд не был биологом, зато внимательно изучал процесс наблюдения, и его теория константности цвета, сформулированная в 1963 году, до сих пор не утратила значения. Каждый студент рано или поздно задается вопросом, что означает «знать что-то», и не является ли такое знание попросту субъективно понимаемой истиной, которой люди делятся друг с другом. Цветныетелепередачи мы смотрим потому, что нашим предкам потребовалось, чтобы их глаза могли оценивать спелость фруктов, да еще и распознавать ядовитые растения и животных (обычно выделяющихся яркой окраской). В среднем человек различает 150–200 цветов. Но люди видят не одинаковые цвета – особенно те из нас, у кого нарушено или отсутствует цветное зрение[105], – а таких много (в основном среди мужчин). Голубой корабль может выглядеть по-разному, если смотреть на него с разных берегов реки, а также в зависимости от ландшафта, облачности и других обстоятельств. Эмоции и воспоминания, ассоциирующиеся с теми или иными цветами, тоже накладывают отпечатки на мир, который мы видим. И все же, как ни странно, мы обычно сходимся во мнениях о том, что считать красным, или бирюзовым, или кремовым.
Далеко не во всех языках есть названия для всех цветов. В японском лишь недавно появилось слово для синего. В былые времена слово «aoi» служило обобщающим понятием для целого ряда цветов – и зеленого, и синего, и фиолетового. В примитивных языках сначала появляются обозначения для черного и белого, затем добавляется красный, потом желтый и зеленый; во многих языках синий и зеленый объединяются, а некоторые народности не видят смысла различать остальные цвета спектра. У греков было очень мало слов для обозначения цветов, и ученые ведут ожесточенные споры о том, что именно Гомер имел в виду, говоря о «винноцветном море». Уэльсцы словом «glas» описывают цвет горного озера, которое может быть и голубым, и серым, и зеленым. На суахили «nyakundu» – и коричневое, и желтое, и красное. Племя яли с Новой Гвинеи не имеет прилагательного «зеленый», и листья у них бывают темными или светлыми. Английский язык может похвастаться множеством слов для синего и зеленого (в частности: лазурный, морской волны, бирюзовый, темно-синий, изумрудный, индиго, оливковый), мы часто спорим, синим или зеленым следует считать предмет, и, как правило, прибегаем к сравнениям: зеленый как трава или как горошек. Колористический запас английского языка заметно хромает, когда дело доходит до процессов, связанных с жизнью. Полагаю, нам стоит последовать примеру новозеландских маори, имеющих множество прилагательных для красного – всех оттенков красного, ярких и бледных, какими бывают цветы и фрукты, текущая и запекшаяся кровь. Нам требуется описать все разнообразие зеленых, от почти тыквенно-желтой с зеленоватым отливом поздней зимней травы до немыслимой яркости листвы в разгар лета, и все варианты распределения хлорофилла между этими крайностями. Нам нужны слова для множества цветов облаков, от жемчужно-розоватого во время заката над океаном во время штиля до электрического серо-зеленого цвета торнадо. Нужно обновить набор слов для коричневого, чтобы охватить все изыски древесной коры. И еще нам остро требуются обобщающие слова для изысканных цветов, которые меняются при ярком солнечном освещении, или бледнеют в искусственном, или насыщены чистым пигментом, или нежно купаются в лунном свете. Яблоко, где его ни увидишь, остается в нашем сознании красным, но только подумайте, насколько различается красный под лампой дневного света, в тени листьев на ветке дерева, ночью посреди патио или в рюкзаке.
Цвет существует не в мире, а в мозгу. Помните старую загадку-парадокс: если в лесу падает дерево, а вокруг нет никого, кто услышал бы, как оно упало, – то был ли вообще звук? Аналогичный вопрос возникает в отношении оптики: может ли в действительности быть красным яблоко, на которое некому смотреть? Ответ: нет, не может; по крайней мере в том смысле, в каком мы понимаем слово «красное». Животные воспринимают цвета не так, как мы; дело тут в химии организма. У многих зрение черно-белое. Некоторые видят цвета, недоступные нам. Но многие способы использования цветов, их идентификации и практического применения присущи только человеку.
Однажды в Нью-Йорке, в зале драгоценных камней Американского музея естественной истории, я остановилась перед большим куском серы настолько яркого желтого цвета, что я расплакалась. Не потому, что была хоть в чем-то несчастлива. Совсем наоборот: я ощущала всплеск удовольствия и восхищения. На мою нервную систему подействовала интенсивность цвета. Тогда я определила эту эмоцию как встречу с чудом и задумалась: не изумительно ли, что мы живы и обитаем на планете, где существует столь яркий желтый цвет? Кто-нибудь из нынешних «консультантов по цвету», наверно, мог бы сказать, какую именно чакру или энергетическую точку стимулирует желтый. В последнее время в моду входят теории цветотерапии, а за немалые деньги масса народу вызовется «узнать, какие цвета требуются вашему организму», как выразился один из этих гуру. Новейшие книги наперебой рассказывают о единственных и неповторимых цветах, которые сделают вашу внешность неотразимой или поднимут упавший дух. Но издревле известно, что определенные цвета вызывают у людей определенную эмоциональную реакцию. Рисующие дети используют темные цвета, чтобы выразить свою печаль, а яркие цвета – счастье. В помещениях, выкрашенных в цвет розовой жевательной резинки (в больницах, школах и других учреждениях его называют «пассивным розовым»), малолетние шалуны делаются спокойнее. Техасский университет провел исследование, в котором измеряли силу рукопожатия человека, глядящего на горящие лампы разных цветов. При созерцании красного цвета, возбуждающего мозг, рукопожатие оказывалось на 13,5 % сильнее. В другом исследовании пациенты больницы, страдавшие тремором, смотрели на успокаивающий мозг синий цвет, и тремор делался слабее. В древних культурах (греческой, египетской, китайской, индийской и других) существовали разные виды цветовой терапии; различные цвета предписывались при определенных расстройствах тела и души. Цвета могут тревожить, возбуждать, успокаивать, возвышать. Артистические гримерки в телевизионных студиях и театрах стали называться «зелеными комнатами», идея окрасить их в зеленый цвет оказалась удачной, потому что он успокаивает. Традиция