Конечно, идеалы красоты лица в разных культурах и в разные эпохи совсем не схожи. Абрахам Каули написал в XVII веке:
Красота, ты фантастическая дикая обезьяна, в каждой стране являющаяся в ином облике.
Но, в общем, мы, вероятно, ищем в облике сочетания зрелости и незрелости: большие детские глаза, пробуждающие в нас покровительственное отношение, и высокие скулы и другие черты полностью развитых мужчины или женщины, вызывающие сексуальное чувство. Стремясь выглядеть сексуально, мы прокалываем себе носы, удлиняем мочки ушей и шеи, наносим татуировки на кожу, бинтуем ступни, стягиваем корсетами ребра, красим волосы, откачиваем липосакцией жир с бедер и меняем тела бесчисленными другими способами. На протяжении всей истории западной цивилизации от женщин ожидали округлых плавных форм, мягкости и сладострастности – чтобы они были истинными земными матерями, лучащимися чувственной плодовитостью. Для таких предпочтений имелись серьезные основания: тела полных женщин обладали бо́льшими запасами жира и питательных веществ, необходимых при беременности, имели лучшие шансы пережить голод и были способны сохранить растущий плод и грудного младенца. Во многих областях Африки и Индии быть жирным (как для женщин, так и для мужчин) считается не только красивым, но и престижным. В США в 1920-х годах, а потом и в 1970–1980-х, когда в моду вошли особо тонкие фигуры у женщин, мужчинам нравились женщины, похожие на мальчиков-подростков; с психологической точки зрения, это отражало перемены роли женщины в обществе и условий труда. В наши дни большинство знакомых мне мужчин предпочитают женщин с плавными формами в меру развитого тела, а знакомые женщины все-таки желали бы «не в меру» похудеть.
Но первый взгляд поклонника всегда привлекает лицо, особенно глаза, взгляд которых может быть чрезвычайно красноречивым и пылким; поэтому люди издревле пользовались косметикой, чтобы усилить выразительность лица. В Древнем Египте, по данным археологов, парфюмерные мастерские и салоны появились за четыре тысячи лет до нашей эры, а косметические принадлежности и того ранее, за шесть тысяч лет. Древние египтяне любили подкрашивать веки зеленым, а поверх наносить блеск из растертых надкрыльев особых жуков, пользовались контурным карандашом для глаз и тушью для ресниц, иссиня-черной губной помадой, румянами, а пальцы и ступни красили хной. Брови они сбривали и рисовали фальшивые. Египетские модницы той эпохи прорисовывали синим вены на груди и покрывали соски золотом. Отполированные ногти говорили о социальном статусе, а их красный цвет подчеркивал его высоту. Мужчины тоже не отказывали себе в изысканных снадобьях такого рода, и не только на ночь: в гробнице Тутанхамона нашлось множество флаконов с разными кремами и косметическими красками, которые должны были пригодиться ему в загробной жизни. В Древнем Риме мужчины широко использовали косметику; полководцам перед боем делали надушенные прически и маникюр с лаком. Римлянки же не представляли себе жизни без косметики. Марциал в I веке н. э. писал одной из них:
Хоть ты и дома сидишь, но тебя обряжают в Субуре,
Косы, пропавшие, там, Галла, готовят тебе,
Зубы на ночь свои ты вместе с шелками снимаешь
И отправляешься спать в сотне коробочек ты:
Вместе с тобой и лицо твое не ложится, и только
Поданной утром тебе бровью и можешь мигать[108].
Во II веке римский лекарь изобрел кольдкрем, состав которого с тех пор почти не изменился. Можно вспомнить также Ветхий Завет, где Иезавель перед злодеянием «нарумянила лицо свое», чему научилась от высокородных финикиян примерно в 850 году до н. э. В Европе XVIII века среди женщин были популярны вафли с мышьяком для улучшения цвета лица – мышьяк снижал уровень гемоглобина, из-за чего кожа приобретала призрачную, лунную бледность. В румяна часто входили такие опасные металлы, как свинец и ртуть, которые быстро попадали в кровь через слизистую оболочку, если краски использовали для губ. А в XVII веке европейцы, и женщины и мужчины, носили «мушки» в форме сердец, солнц, лун и звезд, которые приклеивали на грудь или лицо, чтобы отвлечь взгляды поклонников или поклонниц от дефектов внешности, среди которых в ту эпоху часто встречалась оспенная сыпь.
Совсем недавно ученые Луисвиллского университета расспрашивали коллег-мужчин о том, что те считают идеальными элементами женского лица. Ответы обрабатывал компьютер. Выяснилось, что у идеальной женщины должны быть высокие скулы, высоко и широко посаженные глаза, маленький носик, высокие брови, маленький аккуратный подбородок и улыбка на пол-лица. На лицах, признанных «хорошенькими», каждый глаз соответствовал одной четырнадцатой высоты лица и трем десятым ширины, нос занимал не более 5 сотых лица, расстояние от нижней губы до кончика подбородка – одна пятая часть высоты лица, а расстояние от середины глаза до брови – одна десятая высоты лица. На рассчитанные компьютером параметры наложили лица многих известных красавиц, и оказалось, что ни одно им не соответствовало. Зато эта геометрия сводится к портрету идеальной матери – молодой, здоровой женщины. Матери следовало быть плодовитой, здоровой, энергичной, чтобы сохранить молодость и вновь и вновь вынашивать детей, многим из которых было суждено умереть в младенчестве. Мужчины, связанные с такими женщинами, имели самые высокие шансы на сохранение своих генов в будущем. Пластические хирурги, спекулируя на неувядающей популярности этого типа внешности, размещают рекламу, которая порой изумляет своей тупостью. Калифорнийский хирург доктор Винсент Форшан однажды поместил в журнале Los Angeles цветную рекламу на разворот, где эффектная молодая женщина с большой высокой грудью, плоским животом, тугими выпуклыми ягодицами и длинными стройными ногами позировала около красного Ferrari. Заголовок над фотографией гласил: «Автомобиль от Ferrari… тело от Форшана». Вопрос: что делать нам, попрощавшимся с юностью, не обладающим высоким ростом и безупречным телосложением? Ответ: утешайтесь тем, насколько красота относительна. Поначалу мы восхищенно и безропотно дарим ей свое внимание, но она может и исчезнуть в мгновение ока. Помню, как я, увидев Омара Шарифа в фильмах «Доктор Живаго» и «Лоуренс Аравийский», сочла его поразительно красивым мужчиной. А когда через несколько месяцев посмотрела его телевизионное интервью, в котором он объявил, что его интересует только игра в бридж и он посвящает ей все свободное время, то, к моему изумлению, он сделался для меня непривлекательным. Оказалось, что глаза у него слезятся, и подбородок торчит слишком сильно, и все телосложение непропорционально. Эту алхимическую реакцию я наблюдала и в обратном порядке, когда несимпатичный, в общем-то, незнакомец открыл рот, заговорил и превратился в красавца. Слава небесам за пробуждение качеств ума, живости, остроумия, любознательности, добродушия, страсти, таланта и достоинства. Слава небесам за то, что, хотя миловидная внешность сразу привлекает внимание, настоящее ощущение красоты человека проявляется постепенно. Слава небесам, что, как отметил Шекспир в «Сне в летнюю ночь», «любовь глядит не взором, а душой»[109].
Конечно, мы любим не только внешность человека, но и его сущность. Пристрастием к красивым цветам мы обязаны исключительно насекомым, летучим мышам и птицам: именно ради опыления с помощью этих крылатых существ природа наделила растения цветами с яркой, привлекающей их внимание раскраской. Хотя мы и выводим новые сорта цветов ради потрясающей окраски или приятного запаха и своими делами заметно меняем облик природы, но по-настоящему восхищаемся природой только в ее самых диких, неприрученных проявлениях. На нашей «нежной стихийной земле», как назвал ее Э. Э. Каммингс[110], мы находим поразительные, волнующие душу красоты, которые наполняют нас экстазом. Возможно, мы, как и он, «замечаем скорчившийся оранжевый дюйм луны, / взгромоздившийся на эту серебряную минуту вечера», и пульс у нас внезапно разгоняется кавалерийским галопом, или глаза закрываются от удовольствия, и, словно во сне наяву, мы вздыхаем, даже не успев понять, что происходит. Сцена до боли прекрасна. Лунное сияние может внушить уверенность в том, что в этом свете удастся найти дорогу через темные равнины или ускользнуть от ночных чудовищ. Неистовое зарево заката напоминает о тепле, в котором мы нежились когда-то. Умилительная пестрота цветов говорит о весне и лете, когда можно есть досыта, а жизнь щедра и плодородна. Ярко окрашенные птицы пробуждают в нас определенное сочувствие их ослепительной и ослепляющей сексуальности, поскольку в душе у нас гнездятся атавизмы, и любая пантомима сексуального содержания напоминает нам о своей собственной. И все же суть природной красоты – это новизна и неожиданность. В стихотворении Каммингса – это оригинальный «скорчившийся оранжевый дюйм луны», пробуждающий внимание прохожего. Когда это случается, наше чувство всеобщности расширяется – мы принадлежим уже не только друг другу, но и всем видам живого, и всем формам материи. «Отыскать красивый кристалл или цветок мака значит стать менее одиноким, – писал Джон Бергер в «Искусстве видеть» (The Sense of Sight), – погрузиться в существование глубже, чем позволяет поверить одинокий образ жизни». Натуралисты часто говорят, что им никогда не надоедает видеть один и тот же участок дождевого леса или бродить по одной и той же тропе в саванне. Но, если расспросить понастойчивее, они добавят, что эти места никогда не бывают одинаковыми, что там всегда можно заметить что-то новое. Как заметил Бергер, «красота – всегда исключение, она всегда – вопреки. Потому-то она так трогает нас». Тем не менее мы страстно отзываемся на высокоорганизованный способ наблюдения за жизнью, именуемый искусством. В некотором смысле искусство – это попытка загнать природу в стеклянное пресс-папье. Некое место или абстрактная эмоция вдруг делаются доступными для рассматривания на досуге, выпадают из потока, их можно поворачивать и разглядывать с разных сторон, они замирают и, можно сказать, делаются столь же значимыми, как и пейзаж в целом. Бергер сказал об этом: