к Тряпичных Энни и Энди[77]. Эта больница, старая и ветхая, содержится в идеальной чистоте, которую наводит множество преданных нянечек. Им платят мало – а иногда и вообще не платят по неделям, – но они продолжают приходить на работу. В том же самом синем платье, в котором она приходила с ребенком на осмотр, мать Исабель кормит свою дочку из пипетки. Рот девочки, теперь нормальный, обрамлен следами тонких стежков. Картонные шины на ее руках не дадут ей расчесывать швы до тех пор, пока они не рассосутся. Когда только можно, врачи используют для швов саморассасывающиеся материалы, потому что они не могут полагаться на содействие родителей, у которых, может быть, не хватит денег, чтобы приехать в больницу еще раз. Мать, не выпуская из рук Исабель, пеленает ее, крепко прижимая к себе. Женщина уже успокоилась и улыбается. На прощание она от души, с чувством, благодарит каждого, а потом возвращается – и благодарит снова. Как только она уходит, нянечки тут же чистят освободившуюся детскую кроватку и меняют на ней белье. Вскоре приходит другая молодая мать с младенцем и устраивает его в этой кроватке. Под вьющимся золотистым хохолком волос на голове девочки выпячивается уродливая опухоль; завтра врачи ее удалят.
Закончив последнюю в этот день операцию, врачи собираются в ординаторской, чтобы переодеться в обычную одежду, и пытаются найти для себя свободное место, чтобы отдохнуть на скамейках и школьных стульях. Некоторые садятся прямо на стол или прислоняются к стене. Мы закончили раньше, чем ожидали: всего половина седьмого. Черные пушки на небе стреляют яркими молниями, дождь идет стеной. Он такой плотный, что, как мы шутим, тут нужен мачете, а не зонтик, чтобы с ним справиться. Никому не хочется бежать под этим ливнем на парковку, чтобы посмотреть, ждет ли нас там водитель в синем микроавтобусе. Схватив рюкзаки и сумки, забитые медицинской одеждой, лекарствами и личными вещами, мы в конце концов мчимся к автобусу и, смеясь, добегаем до него, промокнув насквозь. Мы, все четырнадцать человек, втискиваемся в салон. Поужинав в ресторане в центре города, мы направляемся на дискотеку со сверкающим разноцветным шаром, громкой музыкой, местным пивом и бесконечными песнями. Сегодня мы провели в операционной двенадцать часов и совершенно измотаны. Завтра нас ждут очередные двенадцать часов работы. Стробоскопы, вращаясь и мигая с головокружительной скоростью, омывают танцующих волнами света. Изнуренные дневной работой и переполненные множеством самых противоречивых эмоций, которым трудно дать имя, люди выплескивают свой сдерживаемый гнев в танце. Полночь налетает на нас, как скорый поезд, и мы уходим. Завтра нам опять предстоит увидеть множество лиц, нуждающихся в операциях. К концу недели будут прооперированы больше сотни человек. Изнемогая от усталости, мы загружаемся в микроавтобус. Беззвездная ночь стала еще жарче, хотя раньше казалось, что такое невозможно. Дождь прекратился, но над головой продолжают шипеть снопы света: сегодня здесь праздник в честь местного политика, и фейерверки заполняют небо, как маленькие, идеальной формы медицинские шприцы для промывания ран.
Из любви к посторонним: жизнь и смерть в Океании
В Океании утреннее солнце нагревает воду до состояния кипятка, воздух кажется душным и влажным, на острова проникает лишь горячий ветер. Можно умереть от этого удушающего ветра, который дует много дней напролет, даже не охлаждая и не освежая. Приходится жить под этим вечно включенным прожектором солнца, которое найдет тебя везде, где бы ты ни спрятался, и свирепо будет держать тебя в зоне своего действия. Миллионы солнечных зайцев пробираются даже в самые укромные уголки и норки и уверенно прогоняют оттуда тень и прохладу. Солнце выжигает сетчатку глаза желтым блеском и швыряет в волны ослепительно сверкающие кометы своих лучей. Под таким солнцем человек живет в каторжной тюрьме собственного тела. Под таким солнцем человек, куда бы он ни пошел, носит на себе океан пота. Но в сумерках жара исчезает с неба за нагромождением красных перистых облаков; поднимается спокойная и ясная луна с ее морями, и ночь кладет холодный компресс на чело Тихого океана.
Стоял апрель, и мы отплывали с Таити – когда-то почти сказочного места, а теперь безвкусного и пошлого, как стоянки для туристических автобусов. Приплыв на остров Макатеа в архипелаге Туамоту, мы встали на якорь близ порта Темао, где ржавые краны заброшенных фосфатных шахт стоят прямо в море, как своего рода гигантские морские птицы. Шестьдесят лет эти шахты успешно давали работу тысяче двумстам жителям острова, наполняя их карманы и желудки, а потом запасы фосфатов в конце концов истощились, и местные жители перебрались на Таити и в другие места. И что в этих портах такого, что люди всегда находят их неотразимыми? Можно подумать, что и у деградации есть какой-то свой магнетизм упадка – какая-то сила, которой хватает, чтобы заставлять порядочных и простодушных людей преодолевать злобные моря и непроходимые земли, чтобы стать частью этих неоновых помоев. Всякий, кто видел тушку мертвого животного, мог наблюдать, как на нее набрасываются целые армии насекомых, начинающих кишеть в плоти, и знает, что мухи покидают не тронутые тлением части туши и слетаются на гноящиеся раны. Не знаю, почему это так. Когда запасы фосфатов закончились, люди с острова Макатеа переселились на Таити и устроились там работать на местные фабрики, в гостиницы, рестораны и в злачные места. И оставили позади маленький зеленый рай своего острова.
Погрузочная платформа давным-давно разрушилась, расцарапанная солеными когтями тропических штормов и уничтоженная временем – этим великим безрассудным преобразователем мест и людей. Периодически местным властям приходило в голову взорвать эти проржавевшие и травмоопасные конструкции, но до дела так и не дошло, и зубчатые краны, лишь слегка накренившись, по-прежнему нависают над водой. Рассматривая груду уже зеленого от водорослей и изъеденного солью металла, можно разглядеть ленту главного конвейера и погрузочные настилы. На побережье густые заросли опутанных лозами деревьев ведут к поднимающемуся спиралью холму, где сказочные птицы порхают, словно маленькие белые идеальные ангелы; ярко-красные цветы гибискуса и акалифы слепят глаз, а деревушка уютно расположилась рядом с брошенной техникой среди густого подлеска. Все это было видно издалека, в бинокль, и пассажиры, теснясь у поручней круизного лайнера, стремились составить первое впечатление об острове, таком далеком и во времени, и в пространстве, таком экзотическом.
Потом – «дин-дон!» – прозвучали шесть нот сигнала, и пассажирам начали объявлять правила высадки. А потом, как обычно, все устремились на верхнюю, шлюпочную, палубу. Там пассажиры, выстроившись в очередь в узком коридоре, друг за другом снимали с крюков синие, в форме хомутов, спасательные жилеты, надевали их через голову и затягивали их поясные ремни. Выходя по одному и направляясь к поджидавшему их «Зодиаку», пассажиры проходили мимо большого деревянного щита с висящими на металлических крючках нумерованными бирками. Около щита висит список пассажиров с именем каждого и его номером бирки. Всякий раз, покидая корабль, пассажиры переворачивали свои номерки на красную сторону, а возвращаясь – снова на черную. Таким образом команда знала, кто из пассажиров уже на борту и не задержался ли кто-нибудь на берегу.
Всего половина девятого утра, но свирепое солнце уже начинает подниматься на небо, когда «Зодиак» отправляется в плавание по главному каналу через коралловый риф, к маленькой защищенной бухте. У подножия холма ждет грузовичок, чтобы отвезти экскурсантов в деревню, а потом дальше, в глубь острова, к озерцу с пресной водой, чтобы они могли искупаться там в полдень. Пятьдесят пять человек уже на берегу: одни забираются в грузовичок, другие прогуливаются вдоль тропинки. Я тоже начала прогуливаться – но что-то заставило меня обернуться и посмотреть на берег. Там было тихо. Никто не звонил в набат, не было ничего необычного – просто у меня возникло какое-то необъяснимое предчувствие. Я увидела плывущий по каналу, заполненный пассажирами «Зодиак»; его механик в оранжевой куртке стоял на корме сзади, около двигателя. Внезапно и непонятно почему «Зодиак» повернул к берегу, несколько секунд плыл параллельно, а потом, поймав волну снизу, затормозил, поплыл медленней и вдруг перевернулся, сбросив капитана и двенадцать пассажиров в яростные волны прямо за рифом. Моя рука поднялась, будто сразу же став невесомой, как если бы я могла перенестись через пространство и вытащить их из воды. В ту же секунду то же самое увидел и Питер, один из членов экипажа, и мы с ним побежали к воде, в которой полдюжины человек уже погружались в мощно вздымающиеся волны. Спасательный катер «Зодиака» стремительно ринулся в воду и тут же подобрал большинство пассажиров, включая двух маленьких девочек и старушку под восемьдесят, сильно поранившую голову и шею. Тем временем Стив и Майк, еще два члена экипажа, вытащили из воды ее мужа. Он оказался голым ниже пояса (волна была такой сильной, что сорвала с него одежду), но на нем еще оставалась рубашка и синий спасательный жилет, с обрывков которого свисал кусок каната с «Зодиака». Может, он тщетно пытался уцепиться за него во время крушения. Мы подхватили его на руки. Это был мужчина за восемьдесят, немного пузатый, с рыжеватыми волосами, покрывавшими его ноги и руки. Его мертвенно-бледная кожа была усыпана веснушками. Кровь струилась из раны на лбу. Один его глаз заплыл большим синяком и распух.
– Во время войны я был десантником, – говорит старик, передвигаясь в полуобморочном состоянии, пока мы, поддерживая его, ведем к людям, ждущим его на берегу. – Я помню, как нужно задерживать дыхание и всплывать на поверхность… Я знал, что делать.
– Это правильно, это правильно, вы сделали все правильно, – говорю я, быстро пытаясь оценить тяжесть его травм и надеясь, что он не станет спрашивать о своей жене: я видела, что ее, сильно раненную, подняли на спасательный катер «Зодиака». Хорошо, что его заклинило на этих несущественных деталях. Старика подхватывают другие люди, чтобы вести дальше, и мы бежим обратно к воде, из которой с остановившимся, как у зомби, взглядом самостоятельно выходит Анна, судовой фотограф. И только тогда, уже через несколько минут после несчастного случая, мы видим что-то оранжевое, колыхающееся на воде, и бросаемся к нему – Питер, Стив и я. Мужчины плывут туда и вытаскивают тело из воды, поддерживая его за руки и за ноги. Изогнувшись в воде, я пытаюсь его реанимировать, сделать ему искусственное дыхание, пока мы плывем к берегу. Зажимая его нос одной рукой и раскрывая его челюсть другой, я прижимаю свой рот к его рту и изо всех сил в него дую – методично и сильно, пока он покачивается на волнах между двумя мужчинами, которые его поддерживают. Нас захлестывает волна. Наконец мы доплываем до перевернувшегося на отмели «Зодиака» и поднимаем этого человека наверх. Питер расстегнул его пояс и начал делать сердечно-легочную реанимацию. Тем временем я продолжаю делать ему искусственное дыхание, но такое ощущение, будто кричишь в пещеру, у которой нет эха. Его острые зубы впиваются в мои десны, и все скопившиеся в его желудке жидкости изрыгаются наружу