Это внушило еще больше уважения туземцев к нам: они решили, что мы не только умеем убивать на расстоянии чем-то невидимым (пуль они, понятно, не видели), но умеем и вылечивать. Тогда молодой князек (так мы впоследствии называли его) подозвал к себе семерых дикарей и что-то сказал им. О чем они говорили, мы не знали, но все семеро незамедлительно подошли ко мне, упали на колени, подняли руки и принялись делать умоляющие знаки, указывая на место, где лежал один из убитых. Потом один из них подбежал к телу и, приподняв его, указал на рану в голове: человек был убит пулей, прошедшей через глаз. Другой негр ткнул пальцем в лекаря. Прошло немало времени, прежде чем кто-то из нас смог понять, в чем дело: они добивались, чтобы мы исцелили также убитого отца этого князька, сраженного пулей в голову.
Мы поняли их, но не сказали, что не можем сделать это, а объяснили, что убиты те, которые первыми напали на нас и вызвали нас на бой. Этих людей мы ни в коем случае не оживим. Если другие поступят так же, мы убьем и их. Но если он, князек, пойдет с нами по доброй воле и будет поступать так, как мы ему прикажем, мы не дадим ему умереть и вылечим его руку. В ответ на это он приказал своим людям принести что-то. Когда они вернулись, мы увидели, что это была стрела. Он взял ее в левую руку (правая бездействовала из-за раны) и направил на солнце, а затем, переломив стрелу, ткнул себе острием в грудь и отдал обломок мне. Это обозначало, как я узнал впоследствии, клятву: пусть солнце, которому он поклоняется, убьет его стрелой, если он перестанет быть мне другом. Острие же стрелы, переданное мне, означало, что я являюсь тем человеком, в верности которому он поклялся. И ни один христианин никогда не был верен клятве так, как этот дикарь, ибо много трудных месяцев он служил нам верой и правдой.
Я отвел его к лекарю. Тот немедленно перевязал рану на ноге и обнаружил, что пуля не застряла, а, только зацепив бедро, вышла наружу. Эта рана вскоре зажила, точно ничего и не было. Что же касается руки, то оказалось, что одна из костей, соединяющих запястье с локтем, сломана. Эту кость лекарь соединил, уложил в лубки, а после в повязку, которую закрепил дикарю на шее, и знаками объяснил ему, что рукой шевелить нельзя. Князек слушался так исправно, что сидел и двигался лишь тогда, когда лекарь разрешал ему это.
Немалых трудов стоило объяснить негру, каково наше предприятие и как мы решили использовать его людей. Трудно было научить его понимать наши речи, хотя бы таким словам, как «да» и «нет», и тому, что они обозначают, и приучить его к нашему способу разговаривать. Но он очень охотно учился всему, чему я обучал его.
В первый же день он понял, что мы решили взять с собой съестное, и знаками объяснил, что это ни к чему, так как в продолжение сорока дней пути мы будем находить достаточно еды. Очень трудно нам было понять, когда он хотел обозначить «сорок», ибо цифр он не знал и заменял их какими-то словами. Наконец по его приказанию один из негров разложил сорок камешков, чтобы показать нам, в течение скольких дней пути у нас будет достаточно еды.
Потом я показал ему нашу поклажу. Она была очень тяжела, в особенности порох, пули, свинец, железо, плотничьи и мореходные инструменты, ящики с бутылками и прочий хлам. Кое-какие вещи он брал в руку, чтобы прикинуть вес, и качал головой. Я сказал нашим, что придется разложить вещи по небольшим узлам, так их легче будет нести. Так мы и поступили, благодаря чему удалось оставить все наши ящики, которых было общим числом одиннадцать.
Затем князек знаками объяснил, что добудет нам буйволов, или бычков, как я их называл, для перевозки поклажи, и заверил, что если мы устанем, то буйволы повезут и нас. Но это мы отклонили; мы довольствовались вьючными животными, так как их, если на то пойдет, можно съесть, когда они перестанут нам служить.
Затем я доставил князька к нашему барку и показал, что у нас еще есть. Он был поражен, так как никогда прежде не видел ничего подобного. Их суда настолько жалкие, что я хуже не встречал: они без носа и без кормы, сшиты из козьих шкур, скреплены сушеными козьими и овечьими сухожилиями и покрыты каким-то вязким, мерзко пахнущим составом вроде смеси древесной смолы и растительного масла. Передвигаются эти сооружения по воде отвратительно, хуже ни в какой части света не бывает; каноэ по сравнению с ними – первостепеннейшие лодки.
Но вернемся к нашему кораблю. Мы доставили князька на борт, при этом помогли ему взобраться, так как он хромал. Потом знаками сообщили, что его люди должны нести наше имущество, и показали все, что у нас есть. Он ответил: «Si, Seignior» (этому выражению и его значению мы обучили его) и поднял узел, показывая, что, когда его рука поправится, он и сам будет носильщиком.
Я опять знаками объяснил, что он должен заставить своих подданных таскать вещи, но ему мы этого делать не дадим. Всех пленников мы согнали в одно место, связали циновочными веревками и, натыкав вокруг них шесты, сделали что-то вроде изгороди. Переправив князька на берег, мы вместе с ним подошли к пленным и знаками приказали спросить, согласны ли они идти с нами в страну львов. Он послушно произнес им длинную речь, из которой мы поняли, что в случае согласия они должны произнести: «Si, Seignior». При этом он, должно быть, объяснил им, что это означает. Они немедленно же отвечали: «Si, Seignior» и, сложив ладони, взглянули на солнце. Это, как объяснил нам князек, являлось клятвой в верности. Но как только клятва была дана, один из них обратился к князьку с длинной речью. По его диковинным телодвижениям мы поняли, что они чего-то просят у нас и чем-то очень озадачены. Я, как умел, спросил его, чего они хотят. Князек знаками рассказал, что они просят нас сложить ладони и обратиться к солнцу (то есть поклясться), что мы не убьем их, будем давать им чиарук (хлеб), не будем мучить их голодом и не дадим львам сожрать их. Я сказал, что мы обещаем это. Указав на солнце, он сложил ладони, знаками призывая меня сделать то же самое. Я так и сделал. Тогда все пленные упали ниц, а затем, поднявшись на ноги, стали испускать странные и дикие крики, каких мне никогда еще не приходилось слышать.
Когда с церемонией было покончено, мы занялись вопросом, где добыть пропитание как для нас самих, так и для наших пленников. Мы объяснили это князьку. Он знаками передал мне, что если я отпущу одного из пленных в поселение, то он принесет съестное и добудет вьючных животных для перевозки нашей поклажи. Я не знал, верить ли ему. Видя, что я раздумываю, не сбежит ли посланец, князек знаками выразил совершеннейшую верность, собственными руками повязал вокруг шеи веревку и передал мне ее конец, давая понять, что я могу повесить его, если пленный не вернется. Тогда я согласился. Князек отдал посланному множество приказаний и отпустил его, указывая на солнечный свет, что, очевидно, должно было обозначать распоряжение, в котором часу вернуться.
Парень пустился бежать и не убавлял ходу, пока не скрылся из виду. Из этого я заключил, что ему предстоял немалый путь. На следующее утро, часа за два до назначенного времени, черный князек (так я его называл) поманил меня рукой и, окликнув на свой обычный лад, пригласил следовать за ним. Он указал мне на пригорок, милях в двух от нас, и я ясно различил небольшое стадо и при нем несколько человек. Это, как знаками сообщил мне князек, был посланец, а с ним несколько человек и скот для нас.
Точно в назначенный час посланный приблизился к нашим хижинам, приведя с собой много коров, ягнят, около шестнадцати коз и четырех бычков, которые были обучены переносить грузы.
Таким образом, съестных припасов у нас оказалось достаточно. Что же до хлеба, то мы вынуждены были обходиться кореньями, как и прежде. Теперь мы начали подумывать о больших мешках, вроде солдатских ранцев, чтобы неграм было в чем, да и удобнее, носить поклажу. Когда козы были зарезаны, я распорядился, чтобы их шкуры растянули на солнце, и за два дня они высохли как нельзя лучше. Таким образом нам удалось изготовить необходимые мешки, и мы принялись распределять по ним свою поклажу. Но когда черный князек узнал о назначении мешков и попробовал, насколько удобно нести в них груз на спине, то только улыбнулся и снова послал куда-то своего человека. Тот пришел с двумя туземцами и принес целый груз шкур, выделанных лучше, чем наши, – то были шкуры каких-то других зверей, мы даже не знали, как они называются.
Эти двое доставили черному князьку два копья – вроде тех, какие пускаются в ход при сражениях, но тоньше, чем обычные. Они были сделаны из гладкого черного дерева, красивого, как эбеновое, и заканчивались зубом какого-то зверя, какого – мы не знали. Наконечник был прочно надет, а зуб, хотя и не толще моего большого пальца, был так крепок и заострен, что я ничего подобного прежде не видел.
Мы уже готовились отправиться в путь, когда князек явился ко мне и, указывая во все стороны света, знаками спросил, куда мы собираемся идти. Когда я показал ему, что путь наш к западу, он тут же сообщил, что несколько севернее есть большая река, по которой наш барк сможет пройти на много лиг прямо на запад. Я сразу же расспросил об устье реки. Оно, как я понял, находилось на расстоянии однодневного пути; в действительности же, по нашим расчетам, оказалось в семи лигах расстояния. Я считаю, что это и есть та большая река, которую наши картографы помещают на крайнем севере Мозамбика и которая называется Квиллоа[43].
Итак, посовещавшись, мы решили поместить князька на судне, напихать туда же пленных, сколько удастся, и двинуться вдоль берега к реке. А восемь из нас в полном вооружении отправятся берегом, чтобы на реке повстречаться с остальными. Дело в том, что князек вывел нас на возвышенность, откуда мы ясно увидели реку не далее чем в шести милях.
Мне выпало идти по суше и быть начальником всего каравана. Со мной было восемь наших и тридцать семь пленных, но без поклажи, так как вся она находилась на борту. Мы гнали с собой бычков, и никогда я не видел скотины более кроткой, более охочей к работе и переноске тяжестей. Негры ездили на них, по четверо на одном, и бычки покорно шли. Они ели из наших рук, лизали нам ноги и были послушными, как собаки.