Он не оперировал ногу, а смешивал что-то, чтобы остановить, как мне казалось, распространяющееся заражение и уменьшить или предупредить лихорадку в крови. Затем он вскрыл ногу в двух местах над раной и вырезал большое количество плоти, начавшей загнивать, очевидно, от того, что повязка слишком сильно сдавила эти места; к тому же кровь, сейчас более обычного способная воспаляться, могла распространить гангрену.
Но наш друг Уильям справился со всем этим. Он остановил начавшую распространяться гангрену, и краснота исчезла, плоть начала заживать, а дело налаживаться. В несколько дней положение негра улучшилось: пульс стал биться ровнее, лихорадка исчезла, и больной каждый день набирался сил. Через десять недель негр был совершенно здоров. Мы оставили его у себя и сделали изрядным моряком. Но вернемся к судну. Нам так и не удалось толком что-нибудь о нем узнать. Лишь впоследствии нам рассказали об этом негры, которых мы оставили на корабле и научили английскому.
При помощи знаков и движений, какие только приходили в голову, мы допытывались, что случилось с белыми, но ничего не могли у негров узнать. Наш лейтенант был за то, чтобы пытать их до тех пор, пока не признаются; но Уильям яростно восстал против этого. Узнав, что некоторые уже собираются приняться за пытки, он пришел ко мне.
– Друг, умоляю тебя, не подвергай этих несчастных пытке.
– Почему же, Уильям, почему? Вы же сами видите, они не желают рассказать, что приключилось с белыми.
– Нет, не говори так. По-моему, они подробнейшим образом пересказали тебе все, что случилось.
– Как?! – воскликнул я. – И что же мы узнали из их трескотни?
– Ну, не будешь же ты наказывать бедняг за то, что они не говорят по-английски, они, может быть, никогда прежде английской речи и не слыхали. Нет, я твердо убежден, что они самым добросовестным образом все тебе рассказали. Разве ты не заметил, как серьезно и долго некоторые из них говорили с тобой? А если ты не понимаешь их языка, а они не понимают твоего, то в чем их вина? Ты предполагаешь, что они не рассказали тебе всей правды, а я утверждаю обратное: они рассказали всю правду. Ну и как разрешишь ты вопрос, кто из нас прав – ты или я? Да если ты под пытками задашь им вопросы, они все равно их не поймут. Ты не будешь даже знать, говорит ли пытаемый «да» или «нет».
Я был убежден этими доводами. Нам много пришлось повозиться, чтобы помешать второму лейтенанту убить нескольких негров с целью заставить остальных заговорить. Действительно, что случилось бы, если бы они заговорили? Он не понял бы ни слова, но считал бы, что негры обязаны его понять, раз он спрашивает, были ли на их корабле люди вроде наших и что с ними случилось.
Ничего не оставалось, как только ждать, пока мы научим негров понимать по-английски; а до того времени надо было отложить расследование. Нам не удалось узнать, ни где негров погрузили на судно, ни какой национальности были белые на корабле, так как негры не знали английских названий африканских побережий и не умели различать языков. Все же впоследствии допрошенный мною негр, тот, кому Уильям вылечил ногу, сообщил, что белые не говорили ни на том языке, на котором говорим мы, ни на том, на котором говорят наши португальцы. Так что, по всей вероятности, на их корабле были французы или голландцы.
Затем негр рассказал, что белые обращались с ними свирепо и били беспощадно. У одного из негров были жена и двое детей, мальчик и дочь лет шестнадцати. Белый изнасиловал жену негра, а затем его дочь. Это привело, по словам рассказывающего, негров в бешенство. Белый так рассердился, что решил убить негра. Но ночью тот высвободился и раздобыл большую дубину (под этим он понимал ганшпуг[95]), а когда белый (это был, вероятно, француз) снова пришел в их помещение и принялся насиловать его жену, негр занес ганшпуг и одним ударом размозжил ему голову. Затем, взяв у убитого ключ, которым отпирались колодки, он освободил около сотни негров. Они вышли на палубу через тот же люк, через который входили белые. Завладев тесаком убитого и похватав все, что попало под руку, они напали на людей, находившихся на палубе, и перебили их всех, а затем убили тех, кого нашли на баке. Капитан же и прочие, находившиеся в каютах и в отхожем месте, мужественно защищались, стреляли в них через бойницы и ранили многих, а некоторых убили. После долгой стычки негры ворвались в отхожее место и убили там двух белых, но, правда, эти двое успели положить одиннадцать негров, прежде чем тем удалось выломать дверь. Остальные белые, успевшие через люк спрятаться в кают-компанию, ранили еще троих.
Корабельный пушкарь успел укрыться в крюйт-камере[96], а один из его людей подвел баркас под корму и, собрав оружие и все боевые припасы, какие только удалось достать, погрузил их в лодку. Затем он посадил туда капитана и всех, кто был с ним в кают-компании. Когда все, таким образом, оказались в лодке, то решили попытаться взять судно на абордаж и снова завладеть им. Они яростно набросились на корабль, но к этому времени все негры уже были на свободе и добыли себе оружие. И хотя они ничего не понимали в порохе, пулях и в ружьях, белым справиться с ними не удалось. Тогда они отправились к носу судна и пересадили к себе всех, которых покинули в кухне корабля. Эти последние держались стойко и даже убили тридцать-сорок негров, но под конец и они были вынуждены покинуть корабль.
Негр не мог сказать, где приблизительно это приключилось, близко от африканских берегов или далеко, и за сколько времени до того, как корабль попал к нам в руки. Он говорил только, что это было очень давно, но судя по тому, что нам удалось узнать, случилось это через два-три дня после того, как они отплыли от берегов Африки. Он сообщил, что негры убили около тридцати белых, пробивая им головы ударами ломов, ганшпугов и всем, что попадалось под руки. А один негр железным ломом убил троих уже после того, как был дважды прострелен насквозь, потом ему прострелил голову сам капитан у двери в отхожее место – эту дверь тот негр выбил ударом лома. Поэтому, вероятно, мы и обнаружили там столько крови.
Тот же негр рассказал нам, что они побросали в море весь порох и все пули, какие только нашли. Они побросали бы в море и пушки, если бы смогли их поднять. Когда мы спросили, как это случилось, что паруса пришли в такое состояние, он ответил:
– Они не понимать, они не знать, что делать паруса…
Это обозначает, что они не знали даже того, как движется судно, зачем нужны паруса и что с ними делать. Когда мы спросили, куда они направлялись, он ответил, что этого они не знали, но думали, что попадут домой, на родину. Я спросил, что, собственно, они подумали, когда увидели нас? Он сказал, что они страшно испугались, так как решили, что мы те самые белые, которые уехали в своих лодках, а теперь вернулись на большом корабле с двумя лодками и сейчас перебьют всех.
Таков был рассказ, которого мы добились после того, как научили их говорить по-английски и различать названия и назначение находящихся на корабле предметов, о которых им приходилось упоминать. Их показания не расходились между собой и совпадали во всех подробностях. Все они говорили одно и то же, и это подтверждало истину сказанного ими.
После того как мы завладели кораблем, возникло новое затруднение: что делать с неграми? Португальцы в Бразилии охотно купили бы их и были бы довольны сделкой, не будь мы известны как пираты. Мы не смели приставать к берегу в этих краях или вступать в сношения с плантаторами, боясь поднять против себя всю страну. Можно было не сомневаться, что если бы в их портах имелось что-нибудь похожее на военные корабли, то они напали бы на нас всеми своими сухопутными и морскими силами.
Но лучшего нельзя было ожидать, если бы мы пошли на север. Некоторое время мы подумывали о том, чтобы отвезти негров в Буэнос-Айрес и продать там испанцам. Но негров было слишком много для тамошнего рынка. А везти их кругом до Южных морей – единственная оставшаяся возможность – было так далеко, что в пути мы не смогли бы их прокормить.
Никогда не теряющий присутствия духа Уильям снова выручил нас, как часто делал это, когда мы попадали в безвыходное положение. Он предложил, что в качестве хозяина корабля отправится с двадцатью верными парнями к бразильскому берегу и попытается поторговаться с плантаторами, но только не в главных портах.
Мы согласились с его предложением, а сами решили направиться к Рио-де-Ла-Плата, куда собирались раньше. Встретиться же мы условились у порта Сан-Педро, как его называют испанцы, расположенного в устье реки Рио-Гранде. Там у испанцев находится небольшое укрепление и немного народа, но мы считали, что там никого нет.
Здесь мы остановились, курсируя взад-вперед и высматривая, не встретится ли судно, идущее из портов или к портам Буэнос-Айреса, или Рио-де-Ла-Плата, но не видели ничего, заслуживающего внимания. Поэтому мы занялись приготовлениями к выходу в море: наполнили водой все бочки и добыли рыбу для повседневного пропитания, дабы сберечь возможно больше из имевшихся запасов.
Уильям в это время отправился к северу и высадился на берег около мыса Святого Фомы[97]. Между этим местом и Туберонскими островами он нашел способ снестись с плантаторами, купившими у него всех негров, мужчин и женщин, за высокую цену. Уильям, хорошо говоривший по-португальски, рассказал им вполне правдоподобную историю о том, что сбился с пути, что на его корабле не осталось съестных припасов и вообще он не знает, где находится, поэтому вынужден либо пойти на север до самой Ямайки, либо же продавать негров здесь, на этом берегу. История звучала вполне правдоподобно, и ей поверили без труда. Действительно, если вспомнить, как плавают обычно работорговцы, то каждое слово будет звучать как истина.
Благодаря этой уловке и честным сношениям с покупателями Уильям прослыл за того, кем был, – я имею в виду, за честного парня. При помощи одного плантатора, который пригласил соседних плантаторов и устроил совместную покупку, распродажа пошла быстро. Менее чем за пять недель Уильям продал всех негров, а под конец и корабль. Сам он сел вместе с экипажем и двумя негритянскими мальчиками, которых оставил у себя, на шлюп – один из тех шлюпов, какие плантаторы обычно посылают на корабли за неграми, – и нашел нас в порту Сан-Педро на южной широте в тридцать два градуса тридцать минут.