Что из этого последовало, мы увидели скоро: сначала они выкинули свои кормовые флаги и, выстроившись в ряд, двинулись на нас, точно собирались сражаться. Ветер дул с берега и был достаточно силен, чтобы они могли взять нас на абордаж. Но затем они разглядели, какой мы располагаем силой, что мы грабители не обычного порядка, а потому повернули прочь, убегая от нас под всеми парусами. Подойди они к нам, мы бы приветствовали их по-своему, но раз они повернули, то и у нас не было желания их преследовать. Мы предоставили им идти своей дорогой по причинам, которые я изложил раньше.
Но хотя этих мы не тронули, мы вовсе не собирались отпускать и других. Уже на следующее утро мы увидели корабль, огибающий мыс Коморин и идущий, как нам казалось, тем же курсом, что и мы. Сначала мы не знали, что с ним делать, так как берег находился у него на бакборте, и, попытайся мы погнаться следом, он ушел бы в какой-нибудь порт или залив и спасся от нас. Поэтому, чтобы избежать этого, мы послали наш шлюп с приказом встать между кораблем и берегом. Заметив этот маневр, корабль немедленно повернул, чтобы пойти вдоль берега, а когда шлюп направился прямо на него, взял курс на берег, поставив все паруса.
Однако шлюп перехватил его, и бой завязался. Нашим врагом, как оказалось, был десятипушечный корабль португальской постройки, но принадлежавший голландским купцам и с голландским экипажем. Шел он из Персидского залива в Батавии[112], чтобы забрать там груз пряностей и других товаров. Наш шлюп захватил его и обыскал, прежде чем мы подошли. На корабле были кое-какие европейские товары, изрядная сумма денег и малая толика жемчуга. Получается, не мы ходили в залив за жемчугом, а сам жемчуг шел к нам из залива, и мы пользовались им. Корабль этот был богатый, и одни только товары стоили немало, не считая денег и жемчуга.
У нас состоялось длинное совещание насчет того, как поступить с экипажем, ибо отдать ему корабль и позволить продолжить путь на Яву означает всполошить тамошние голландские фактории – самые мощные во всей Индии! – и отрезать себе путь туда. Мы ведь решили по пути забраться и в эту часть мира, не минуя, однако, великого Бенгальского залива, где надеялись захватить много добычи. Поэтому нам не следовало портить себе путь еще до прибытия туда, ибо там могли понять, что мы можем пройти либо через Малаккский пролив, либо через Зунд[113], и оба эти пути было очень легко нам преградить.
Пока мы совещались в кают-компании, о том же спорил экипаж у мачты. И вышло так, что большинство было за то, чтобы засолить несчастных голландцев вместе с сельдями, – словом, экипаж был за то, чтобы бросить их всех в море. Квакер Уильям, бедняга, был очень озабочен этим решением и пришел ко мне, чтобы поговорить.
– Послушай-ка, – сказал Уильям, – что ты хочешь сделать с голландцами, находящимися на корабле? Ты, надеюсь, не собираешься их отпускать?
– А вы, Уильям, – ответил я, – советуете мне отпустить их?
– Нет, не могу сказать, чтобы умно было их отпускать, то есть отпускать на прежний путь, в Батавию, ибо нам невыгодно, чтобы голландцы в Батавии знали, что ты в этих морях.
– Так что тогда? Я не вижу другого исхода, как только побросать их за борт. Вы знаете, Уильям, что голландцы плавают как рыбы. И все наши придерживаются того же мнения, что и я.
Говоря так, я уже мысленно решил не поступать так, но хотел услышать, что скажет Уильям. Он очень серьезно ответил:
– Если бы даже все на корабле были такого мнения, я бы не поверил, что ты стоишь за это, ибо неоднократно был свидетелем того, как ты восставал против жестокости.
– Хорошо, Уильям, это правда. Но что же в таком случае делать с ними?
– Как?! – воскликнул он. – Неужели нельзя сделать ничего другого, как только убить их? Я убежден, что ты говоришь несерьезно.
– Понятно, что несерьезно. Но они не должны попасть ни на Яву, ни на Цейлон, это бесспорно.
– Но ведь они не причинили тебе никакого вреда, это ты забрал у них огромное богатство. Как же ты посмеешь обижать их?
– Ну, Уильям, – сказал я, – насчет этого толковать нечего. Посметь-то я посмею, если об этом речь. Я посмею, раз они могут причинить мне вред, – это необходимейшая часть закона самосохранения. Но дело в том, что я не знаю, как поступить, чтобы они не болтали.
Пока мы с Уильямом совещались, несчастные голландцы были приговорены к смерти, можно сказать, всем корабельным экипажем. Наши отнеслись к этому делу столь горячо, что устроили подлинную бучу, а когда узнали, что Уильям против их решения, то заявили, что если Уильям воспротивится, то и его утопят вместе с пленниками.
Я, решив бороться против жестокого суда, нашел, что самое время вмешаться, не то желание пролить кровь станет слишком сильным. Поэтому я позвал голландцев и заговорил с ними. Для начала я спросил, согласны ли они присоединиться к нам. Двое тут же пошли на это, но остальные четырнадцать отказались.
– В таком случае, – спросил я, – куда вы хотите попасть?
Они попросили отвезти их на Цейлон. Я ответил, что не могу позволить им отправиться в голландскую факторию, и совершенно открыто изложил причины этого – оспаривать справедливость их они не могли. Я сообщил им также о жестоком решении экипажа и о том, что хочу, если удастся, спасти их. Я пообещал или высадить их на берег у английской фактории в Бенгальском заливе, или пересадить на какой-нибудь встречный английский корабль. Но все это я могу сделать только после того, как пройду проливы Малаккский или Зундский, а никак не раньше. И я сказал им, что на обратном пути согласен подвергнуться нападению голландских сил из Батавии, но не желаю, чтобы слухи о моем прибытии опередили меня и чтобы все купеческие корабли ускользнули из моих рук.
Далее перед нами встал вопрос о том, что делать с их кораблем. Здесь долго размышлять не приходилось, ибо было лишь два пути: либо сжечь его, либо же выбросить на берег. Мы выбрали последнее. Итак, мы поставили его фокзейл, прикрепив тали[114] к крамбалам, а руль принайтовили к штирборту, чтобы соответствовал переднему парусу, и пустили корабль по морю без единой души на нем. И двух часов не прошло, как он на наших глазах наскочил на берег чуть пониже мыса Коморина. А мы отправились кругом Цейлона к Коромандельскому побережью.
Здесь мы шли вдоль берега так близко, что видели корабли на рейдах в форте Святого Давида, в форте Святого Георга и в других факториях по этому побережью, равно как и по побережью Голконды[115]. Проходили мы под английским флагом мимо голландских факторий и под голландским флагом мимо английских. На этом побережье добычи у нас было мало: только два маленьких корабля из Голконды, которые шли через залив с тюками миткаля, муслина, шелковых тканей и пятнадцатью тюками фуляра[116]. Шли они в Ачин и другие порты на Малаккском побережье. Мы не допытывались, куда именно, но отпустили корабли, так как на них не было никого, кроме индусов.
В глубине залива мы повстречали большую джонку из придворных джонок Могола, и было на ней очень много народу – пассажиров, как решили мы. Кажется, они направлялись к реке Гугли или к Гангу и шли из Суматры[117]. Такое судно было неплохой добычей. Мы забрали на нем столько золота, – не считая другого добра, с которым мы и не связывались, как перец, например, – что могли, в сущности, закончить свои похождения. Почти весь экипаж заявил, что мы достаточно богаты и можем возвращаться на Мадагаскар. Но у меня имелись другие мысли, и я принялся уговаривать наших и заставил друга Уильяма помогать мне. И мы пробудили в них такие надежды, что добились согласия идти дальше.
Следующим моим замыслом было оставить опасные проливы: Малаккский, Сингапурский и Зундский, где нечего было ожидать большой добычи, разве только мы найдем что-то на европейских кораблях, с которыми, однако, пришлось бы сражаться. И хотя драться мы умели и храбрости нам было не занимать, все же мы были богаты и решили придерживаться следующего правила: если богатства, которых мы добиваемся, могут быть добыты без сражения, нет причин сражаться.
Поэтому мы покинули Бенгальский залив и, дойдя до побережья Суматры, вошли в небольшой порт, где имелся городок, населенный одними только малайцами. Здесь мы набрали пресной воды и изрядное количество хорошей свинины, прекрасно засоленной, несмотря на климат той местности, расположенной в самом сердце палящей зоны, а именно на трех градусах пятнадцати минутах северной широты. Мы погрузили на оба наши корабля сорок живых свиней, чтобы иметь запас свежего мяса; корма у нас для них было достаточно, и состоял он из местных растений: гуам[118], картофеля и какого-то грубого риса, который не годился ни на что, кроме как для свиней. Убивали мы по кабану в день, и мясо их было превосходно. Погрузили мы также чудовищное количество уток, петухов и кур того же вида, что наши английские, – их набрали мы для того, чтобы разнообразить свой стол. Если память мне не изменяет, мы взяли их не менее двух тысяч, так что сначала они были для нас сущим бедствием, но скоро мы уменьшили их количество при помощи варки, жарки, тушения и так далее. В съестном мы, во всяком случае, не нуждались все время, пока у нас была птица.
Теперь мог я осуществить давнишний свой замысел, а именно забраться в самую середину голландских Пряных островов[119] и посмотреть, каких бед удастся там натворить. Мы вышли в море двенадцатого августа, семнадцатого пересекли экватор и повернули прямо на юг, оставляя на востоке Зондский пролив и остров Яву. Мы шли так, пока не добрались до широты в одиннадцать градусов двадцать минут, где повернули на восток и северо-востоко-восток под свежим ветром с юго-западо-запада, пока не подошли к Молуккским, или Пряным, островам.