Некоторые люди испытывают страх от мысли, что их могут забыть. Такое психическое отклонение называется атазагорафобия. С ним же происходило обратное: он жил в страхе от того, что его никогда не забудут. Там, в дельте Окаванго, Монте ощущал себя забытым. Там он был счастлив.
О том, как Насер Эванжелишта помог Собе младшему бежать из тюрьмы
Мы всегда умираем от упадка духа: когда душа наша надламывается, тогда мы умираем. Такой теории придерживается Соба Младший. В поддержку ее бизнесмен обычно рассказывает, что с ним происходило после того, как его схватили во второй раз. Столкнувшись в тюрьме с невыносимыми бытовыми условиями, грубым обращением, пытками, он переносил все это с мужеством, которое поражало не только его друзей по несчастью, но и тюремных охранников и агентов политической полиции. Но это было не мужество, признавался Соба.
– Меня переполняло возмущение. Душа бунтовала против несправедливости. Страх, да. Страх причинял мне боль даже большую, чем побои, но возмущение внутри меня росло, оно перекрывало страх, и тогда я мог противостоять полицейским. Я никогда не замолкал. Когда на меня орали, я орал в ответ еще громче. Начиная с какого-то момента я понял, что эти типы боятся меня больше, чем я их.
Однажды в наказание его посадили в очень тесный карцер, который тюремщики называли Кифангондо – в память о месте, где произошло памятное сражение времен гражданской войны. В камере с ним жила крыса, которую он приручил. Он назвал ее Блестка. Имя это, возможно, было слишком лестным для обычного дикого грызуна бурого цвета, с драным ухом и облезлой шерстью. Когда Соба Младший вернулся в общую камеру с Блесткой, пристроившейся у него на правом плече, некоторые из сокамерников подняли его на смех, однако в основном никто не обратил на это особого внимания. В то время, в конце 70-х, в тюрьме Сан-Паулу подобралась невероятная компания. Американские и английские наемники, захваченные в плен во время боевых действий, соседствовали здесь со впавшими в немилость изгоями из Африканского национального конгресса[29], молодые интеллектуалы крайне левых взглядов дискутировали с пожилыми португальцами-салазаристами. Были тут и арестованные за контрабанду алмазов, а также те, кто не встал по стойке смирно при поднятии государственного флага. Некоторые заключенные в прошлом были важными партийными руководителями. Они гордились своим знакомством с президентом.
– Я еще вчера ловил рыбу с Хозяином, – хвастался один из них перед Собой Младшим. – Когда он узнает, что произошло, то непременно вытащит меня отсюда и прикажет схватить придурков, которые это сделали.
На следующей неделе его расстреляли.
Многие даже не знали, в чем их обвиняют. Иные сходили с ума. В самой процедуре допросов часто не виделось никакой логики и смысла, будто бы цель состояла не в том, чтобы выбить из задержанных какие-то сведения, а измучить и дезориентировать их. На таком фоне человек с дрессированной крысой не мог никого удивить. Соба Младший заботился о Блестке, обучал ее всяким трюкам. Он говорил ей: “Сидеть!” – и она садилась, приказывал: “Крутись!” – и крыса принималась вертеться по кругу. Монте прослышал об этом и навестил заключенного в камере.
– Мне сказали, у тебя появился новый друг.
Соба Младший ничего не ответил. Он взял себе за правило никогда не отвечать на вопросы агента политической полиции, если только тот не кричит на него. В этом случае Соба сам начинал орать, обвиняя его в том, что он служит социал-фашистской диктатуре и так далее.
Поведение заключенного вывело Монте из себя: – Я с тобой разговариваю, твою мать! Не притворяйся, будто перед тобой невидимка.
Соба Младший повернулся к нему спиной. Тогда Монте, потеряв самообладание, рванул заключенного сзади за рубашку. И тут он увидел Блестку. Монте схватил крысу, с силой швырнул об пол и раздавил.
В нескончаемой череде жестоких преступлений, что творились тогда в стенах тюрьмы, гибель какой-то несчастной крысы не тронула никого. Кроме Собы. Он был глубоко подавлен, целыми днями лежал на циновке, молча и неподвижно, безразличный к происходящему вокруг. Его худоба пугала: торчащие ребра, казалось, были готовы прорвать кожу, они напоминали клавиши киссанжи[30]. Кончилось все тем, что Собу отправили в тюремную больницу.
Насер Эванжелишта, когда его схватили, работал санитаром в госпитале Мария Пиа. Политикой он не интересовался. Все его внимание занимала молоденькая медсестра по имени Суэли Мирела, знаменитая своими стройными ножками, которые она щедро демонстрировала, разгуливая в смелых мини-юбках, а также пышной, в форме шара, как у Анджелы Дэвис, шевелюрой. Девушка была невестой сотрудника службы госбезопасности, но не могла устоять перед страстными речами санитара и позволила себя соблазнить. Жених пришел в бешенство и тут же обвинил соперника в связях с фракционерами.
В тюрьме Насер стал работать в местной больнице. Состояние Собы Младшего глубоко тронуло его. Он сам разработал и осуществил несколько сумасбродный, но, как оказалось, удачный план, позволивший вернуть измученного юношу на свободу. Или относительную свободу, поскольку, как любит повторять сам Соба, человек не может быть свободным, пока кто-то другой сидит в тюрьме. Насер Эванжелишта засвидетельствовал смерть Собы Младшего, вернее, 19-летнего студента факультета права по имени Арналду Круж, собственноручно уложив его в гроб. За телом приехал дальний родственник, в действительности – товарищ по партийной ячейке, в которой студент состоял. По окончании скромной церемонии гроб был захоронен на кладбище Алту-даш-Крузеш – после того как из него извлекли “пассажира”. У Собы выработалась привычка посещать могилу в годовщину своей якобы смерти, он приносил цветы самому себе.
– Мне это помогает задуматься о хрупкости жизни, почувствовать себя другим человеком, – объяснял он друзьям. – Я иду туда, на свою могилу, и стараюсь думать о себе как о близком родственнике. На самом деле я и есть мой ближайший родственник. Думаю о его недостатках, достоинствах, о том, заслуживает ли он моих слез или нет. И редко когда мне удается не расплакаться, горюя по самому себе.
Прошло несколько месяцев, прежде чем полиция обнаружила обман. И тогда Собу Младшего схватили снова.
Тайны Луанды
Соба Младший обожал разговаривать с продавцами изделий народных ремесел. Он мог пропадать среди пыльных торговых рядов между деревянными палатками и рассматривать ткани из Конго, тысячу и одно полотно с изображением захода солнца или играющих барабанщиков, маски чокве, которые закапывают во время сезона дождей в землю, чтобы они казались состарившимися. Случалось, что он покупал какой-то малосимпатичный ему товар только ради продолжения разговора. Движимый больше чувством цеховой солидарности, нежели стремлением к прибыли, он создал предприятие по производству и продаже предметов художественных промыслов. Он и сам придумывал и рисовал эскизы фигурок из черного дерева, после чего мастера принимались за их изготовление. Многое из этого продавалось в аэропорту Луанды и в небольших специализированных магазинах беспошлинной торговли в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, тем самым обеспечивая работу для двух десятков мастеров. Самой популярной работой тогда был “Мыслитель”, фигурка из разряда традиционных ангольских статуэток с кляпом во рту. Народ дал ей прозвище “Даже не думай!”.
В тот день Соба Младший обошел рынок, не задерживаясь для общения с продавцами. Он только улыбался и кивал тем, кто его приветствовал. Папи Болинго́ уже начал свое представление. Бегемот Фофу пел старую мелодию Баобаб-оркестра. Бар был забит до отказа. Увидев Собу, официант приблизился к нему со складным стулом. Бизнесмен сел. Публика очарованно смеялась, а Фофу двигал телом под ритм мелодии, открывая и закрывая свою огромную пасть.
Соба Младший уже много раз видел представление. Он знал, что Папи Болинго́ раньше работал в цирке во Франции, прожив там несколько лет в эмиграции. Именно тогда, конечно же, он обнаружил и развил в себе выдающийся талант чревовещания, которым сейчас зарабатывал на жизнь. Но даже в частных разговорах бывший звукорежиссер не признавался в этом и настаивал на полном отсутствии какого-либо обмана.
– Это Фофу говорит! – настойчиво повторял он между всплесками смеха. – Фофу поет. Не я. Я научил его только первым словам, когда он еще был совсем маленьким. А потом я научил его петь.
– Тогда мы хотим услышать, как он поет, когда находится далеко от тебя!
– Без вариантов! Этого парень никогда не делает. Он скотина застенчивая.
Соба Младший дождался конца представления. Люди выходили под большим впечатлением от увиденного. Соба подошел к исполнителям:
– Мои поздравления! Вы с каждым разом все лучше и лучше.
– Спасибо, – поблагодарил его гиппопотам своим металлическим драматическим баритоном. – У нас была щедрая публика.
Бизнесмен погладил его по спине:
– Как тебе там, на ферме?
– Спасибо, папаша. У нас буэ воды да грязи, чтобы в ней валяться.
Папи Болинго́ разразился хохотом. Соба засмеялся тоже. А Фофу, похоже, стал их передразнивать, качая головой и топая толстыми лапами по сцене.
Хозяин заведения, старый партизан по имени Педру Афонсу, потерял на войне ногу, подорвавшись на мине. Что тем не менее не отвратило его от страстной любви к танцам. Тот, кто видел, как он танцует румбу, ни на секунду не подозревал, что у него протез. Продолжая выписывать круги на земляном полу, он приблизился к хохочущим друзьям.
– Бог изобрел музыку, чтобы бедняк мог почувствовать себя счастливым.
Педру распорядился, чтобы принесли три пива:
– Давайте выпьем за счастье бедняков.
Соба Младший запротестовал:
– А я?
– Ты?! А, я всегда забываю, что ты у нас богач. У нас в стране первый признак богатства – это гордыня. В тебе никакой гордыни нет. Значит, деньги не ударили тебе в голову.