Даласисланец молча кивнул.
– Погоди… что ты сказала? – спросил Марс.
– По-моему, я сказала: «Говори помедленнее, нам сложно тебя понять», – ответила Сив. – Думаю, разберемся.
Даласисланец заговорил снова, на этот раз намного медленнее, и Марс почти различил нечто похожее на знакомые слова.
– Это Чуч, их капитан, а это – все, что осталось от Даласислы, – сказала Сив и кивнула Чучу, давая знак продолжать. – Он – думаю, именно «он» – говорит, что последние сто лет корабль служит домом для остатков Даласислы. – Чуч снова заговорил. – Раньше их было больше, но другие корабли и поселения со временем вышли из строя. Он говорит, что им удалось выжить, перемещая корабль от поселения к поселению и от корабля к кораблю, забирая по пути все необходимое. – Последовал новый поток слов. – Но теперь этой возможности у них нет.
– Почему?
Сив послушала еще немного.
– Похоже, у них отказали двигатели, – сказала она. – У них хватает энергии, чтобы приводить корабль в движение, но они не могут им управлять. – (Очередная пауза.) – У них есть энергия, чтобы питать часть систем корабля, но они не могут добраться ни до одного из поселений, чтобы снять оттуда запчасти и отремонтировать корабль. Он разваливается на куски и рано или поздно развалится окончательно.
– Как скоро?
Сив задала вопрос, и Чуч посмотрел на другого даласисланца, который ответил ей.
– С тех пор как отказали двигатели, прошло полтора года, – сказала Сив. – Этот человек – главный инженер, и, по его оценке, до отказа большей части критически важных систем остался еще год, максимум два.
– У них есть главный инженер? – спросила Лайтон.
– Все это время им удавалось поддерживать корабль на ходу, – сказал Марс. – Конечно, у них есть главный инженер. Не считай этих людей дураками, Лайтон.
– Извините, – пробормотала та.
Чуч о чем-то спросил Сив. Та ответила.
– Он поинтересовался, о чем вы только что говорили.
– Ты ему сказала?
– Да. – (Чуч снова произнес что-то.) – Говорит, да, они вовсе не дураки, просто оказались в отчаянном положении. И просит у нас помощи.
– Какой именно? – спросил Марс.
– Для начала – помочь с двигателями и прочей техникой. Им нужна еда, вернее, не еда как таковая, а то, что они могли бы выращивать. Медикаменты. Информация. Новые технологии.
Чуч посмотрел на Марса и произнес одно слово. Марс перевел взгляд на Сив:
– Он что, сказал «всё»?
– Угу, похоже на то.
– Ну да, вряд ли его можно в этом винить, – кивнул Марс и замолчал.
– Что такое? – спросила Сив.
– Непохоже, что наше появление их сильно удивило, – сказал Марс.
– В смысле?
Марс обвел рукой помещение и собравшихся там даласисланцев:
– Они живут на этом корабле по крайней мере сто лет. А до этого как-то существовали в одном из поселений. Ведущее сюда течение Потока разрушилось восемьсот лет назад. Как бы ты отреагировала, если бы вас внезапно обнаружили после столетий изоляции?
– Если честно, не знаю, – ответила Сив.
– Я бы, наверное, в штаны наложила, – сказала Лайтон. Сив странно посмотрела на нее.
– Думаете, они бы восприняли нас как богов или что-то вроде? – спросила доктор Эллс.
– Нет, – покачал головой Марс. – Но вряд ли я отреагировал бы так, как реагируют сейчас они. – Он повернулся к Сив. – Спроси его.
– О чем?
– Почему он был так спокоен, увидев нас?
Сив задала вопрос и удивленно моргнула, услышав ответ.
– Что он сказал? – спросил Марс.
– Он сказал, что не удивился нашему появлению, так как люди с последнего корабля всегда говорили, что прилетят и другие.
– Что? – переспросил Марс.
Чуч снова заговорил.
– Он говорит, что последний корабль прибыл триста лет назад и его команда осталась здесь. Он говорит, что в жилах каждого из присутствующих, в том числе его собственных, течет частичка их крови. И еще – капитан того корабля всегда утверждал, что рано или поздно прилетят другие. Поэтому наше появление нисколько их не удивило. Нас ждали. И мы выбрали удачное время, за что они нам благодарны.
Глава 15
Архиепископ Гунда Корбейн вновь размышляла об искусстве.
Больше всего ее занимала статуя «Рахела перед собранием» авторства Дивного Притофа («Дивный» не было именем, просто после смерти мастера один проницательный торговец предметами искусства, владевший множеством его скульптур, решил сделать ему хорошую рекламу). Скульптура, в свою очередь, основывалась на картине Ипполиты Мултон с тем же названием, висевшей в Имперском институте изящных искусств, неподалеку от собора Сианя.
На этой картине Рахела обращалась к светилам политики и бизнеса, которых так потрясли ее слова, что они немедленно позабыли о мелких разногласиях и создали Взаимозависимость. Мултон изобразила Рахелу красавицей с безмятежным, ничего не выражающим лицом; судя по всему, политиков и бизнесменов настолько поразило сказанное, что им было все равно, даже если бы оно исходило от манекена.
У Притофа все выглядело несколько иначе. Скульптор изобразил Рахелу точно в такой же позе, как Мултон, но выражение лица стало совсем другим: во взгляде чувствовались ум и проницательность, а на губах играла улыбка, по поводу которой веками велись споры в академических журналах: является ли она сардонической – и если да, то насколько? У Мултон Рахела была религиозным символом, а у Притофа – женщиной с четким планом действий.
Картина Мултон, намного более известная, висела в Институте изящных искусств, а скульптуру Притофа, можно сказать, отправили в изгнание: ее пристанищем сделался собор Взаимозависимой церкви в Шумадии, родном поселении Притофа. Но Корбейн это не волновало. Несмотря на то что она была архиепископом и фактической главой церкви, икона с бесстрастным лицом бросала ее в дрожь. Казалось, будто подобный образ лишает Рахелу личных и вообще человеческих черт, превращая в нечто застывшее и неизменное. И хотя дух неизменности вполне устраивал Взаимозависимую церковь – как и почти все другие церкви, – Корбейн, в силу своей профессии и склонностей изучавшая ее историю, знала, что ничего неизменного в ней нет.
Взять, к примеру, собрание, запечатленное в обоих произведениях искусства. Политики и капитаны индустрии вовсе не таращились на Рахелу, застыв от изумления. Они смеялись и шутили над ее глупостью. И уж точно они не занялись созданием Взаимозависимости, едва покинув зал. Для этого потребовались многие годы и бесчисленные закулисные сделки, подробности которых были куда более приземленными, нежели возвышенными. Картина Мултон являлась всего лишь элементом пропаганды, сделанным по заказу архиепископа Сианя, давно умершего предшественника Корбейн. Естественно, реальных сведений об этом собрании из истории не вычеркивали, но версия Мултон нравилась народу больше, и подавляющее большинство представляло Рахелу на собрании именно такой, какой изобразила ее Мултон.
Именно поэтому Корбейн больше любила скульптуру. Она подозревала, что выражение лица Рахелы во время собрания было куда ближе к притофскому, чем к мултонскому образу. Корбейн в очередной раз пожалела, что Рахела – всего лишь обычный человек, а не Божественная сущность, которую можно было бы призвать к себе и спросить, о чем она, черт побери, думала, решив обратиться к тем политикам и бизнесменам. Чем на самом деле являлись ее «пророчества» и в какой мере ими должна была руководствоваться церковь, которой Корбейн посвятила почти сорок лет своей жизни?
И еще она жалела, что не может стать имперо хотя бы на день. Ни для кого не являлось секретом, что все имперо пользовались технологией, запрещенной для остальных граждан Взаимозависимости: каждая их мысль записывалась, а после смерти они возрождались и могли давать советы преемникам. В имперском дворце для этого предназначался специальный зал. Корбейн не знала, существовала ли система во времена Рахелы, но если да, ее цифровому призраку стоило бы задать несколько острых вопросов.
«Если память Рахелы загружена туда, Грейланд наверняка задала ей те же вопросы, которые хотела бы задать я», – подумала Корбейн.
Поэтому Корбейн в первую очередь размышляла о скульптуре Притофа, – как и Рахеле, Грейланд Второй предстояло обратиться к собранию.
Формально ей предстояло обратиться к парламенту Взаимозависимости, членом которого, как имперо, она являлась сама, единственный представитель поселения Сиань, – хотя по традиции имперо никогда не участвовали в заседаниях и не голосовали.
Но на этот раз ее аудиторию составляли не только парламентарии. Парламентская галерея стала гвоздем сезона в Сиане – за места сражались члены ведущих домов Взаимозависимости. Корбейн было незачем сражаться за место – ее попросили дать официальное благословение перед речью имперо, и она согласилась, – но остальные епископы и священнослужители дрались за места точно так же, как и представители домов. К концу дня там должны были быть представлены все главные силы Взаимозависимости – политические, торговые и духовные.
«И случиться это может когда угодно», – подумала Корбейн. Все знали, что имперо собирается выступить с обращением, но дату она пока не назначила, – пресс-секретарь лишь сообщал, что это случится «в ближайшее время». Грейланд явно чего-то ждала, но чего именно? Предположения строились самые разные.
В отличие от Рахелы, Грейланд Вторая обращалась к собранию уже как имперо, будучи формально самой могущественной персоной во всей известной Вселенной. Корбейн, однако, сомневалась, является ли это кажущееся преимущество реальным. В Рахеле, когда она обращалась к скептикам, могли видеть харизматическую личность со своими причудами; в Грейланд видели опасность. Как прекрасно знала Корбейн, ходили слухи, будто Грейланд намеревается объявить военное положение под предлогом того, что закрытие течений Потока требует наведения порядка. А затем, пользуясь военным положением, она могла расправиться со своими врагами, как уже поступила с Надаше Нохамапитан.