Эмин вернулся в Константинополь, а оттуда, дав обещание матери принять христианство, направился в Европу торговать пряностями. В пути на его корабль напали морские пираты. Эмин попал в плен, откуда сумел бежать в португальскую крепость, объявил там о своем желании креститься и был отправлен в Лиссабон. Здесь, по именному распоряжению короля, он обучается догматам христианской религии под руководством самого кардинала. Но убедившись, что ему более по сердцу православие, он отказывается от обращения в католичество и отбывает из Португалии в туманный Альбион. Прибыв в Лондон, он незамедлительно является к русскому посланнику А.М. Голицыну, принимает крещение и отбывает в Россию.
Когда в 1768 году грянула Русско-турецкая война, в условиях которой турецкое происхождение нашего героя говорило не в его пользу, Эмин мимикрирует и изменяет собственную биографию. Просветитель Н.И. Новиков в «Опыте исторического словаря о российских писателях» (СПб, 1772) приводит, со слов того же Эмина, совершенно иные данные о Федоре: родился тот якобы в Польше или в пограничном с нею русском городе; некий иезуит обучил его латинскому языку и другим наукам, а затем взял с собой в заграничное путешествие. Поколесив довольно по Европе и Азии, странники прибыли в Турцию, где Эмин был взят под стражу. Чтобы избежать «вечной неволи», он принял ислам и несколько лет вынужден был прослужить янычаром, не оставляя при этом надежды вернуться на родину. Познакомившись по случаю с капитаном английского корабля, он упросил взять его с собой в Лондон. Там-то Эмин и принял «природную свою христианскую веру».
Другому лицу Эмин поведал, что родился в венгерском городке Липпе, на самой турецкой границе; отец его венгр, а мать полька; обучался он в иезуитском училище, где слыл одним из лучших учеников. Сохранился также рассказ одного «достойного веры» человека, что Эмин, дескать, родом был из местечка, находившегося неподалеку от Киева; учился в Киевской академии, где весьма преуспел в риторике, грамматике, философии, богословии и латыни; что жил наш герой в бурсе, но, имея склонность к путешествиям, оставил Малороссию, и «слышно было», что он находился в Константинополе. Вот такие версии…
Для нас не столь уж существенно, какая из биографий Эмина более всего соответствует действительности. Важно, как оценивали фантастические обстоятельства его жизни современники. И в этом отношении весьма показательны слова проницательного Н.М. Карамзина, назвавшего жизнь Эмина «самым любопытнейшим из его романов». Хотя романы не пользовались у законодателей русского классицизма (В.К. Тредиаковского, М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова) высокой репутацией, сам Эмин был их ревностным популяризатором. «Романы, изрядно сочиненные и разные нравоучения и описания земель в себе содержащие, – говорил он, – суть наиполезнейшие книги для молодого юношества и приключению их к наукам. Молодые люди из связно сплетенных романов основательнее познать могут состояние разных земель, нежели из краткой географии… Роман и всякого чина и звания людям должен приносить удовольствие».
Биография Эмина, обраставшая все новыми и новыми подробностями, служила основой и фабулой для многих его романов. Автор упорно отождествлял себя с героем собственных книг. Обращает на себя внимание книгопродавческое объявление, которое поместил Эмин об одном своем романе в газете «Санкт-Петербургские ведомости» от 6 июня 1763 года: «Продается книга Мирамондово похождение… в которой сочинитель описывает разные свои [курсив наш. – Л.Б.] приключения и многих азиатских и американских земель обыкновения».
Катаклизмы, выпавшие на долю героя его романа, стремительно сменяют друг друга, держа читателя в постоянном напряжении. Эмин ловко и к месту вводит в повествование конкретные детали быта и нравов иных стран и народов (Египта, Португалии и др.) и даже дает медицинские рецепты (кускуса, например). Он заботится о достоверной подаче фантастического, приправляя текст скрупулезными описаниями вполне реальных фактов и событий. Так, он живописует разрушения, вызванные землетрясением в Лиссабоне 1755 года, сообщает подробности противостояния иезуитов и королевского двора в Португалии и т. д. Эпизодами из жизни писатель наполняет и сочинения иных жанров: так, в книге «Краткое описание древнейшего и новейшего состояния Оттоманской Порты» (СПб, 1769) он распространяется о том, как вступил «по нужде» в янычары.
Ясно, что неправдоподобные повествования о жизни «творителя» Эмина воспринимались как плод остроумного вымысла, рассматривались в ряду произведений словесности, а потому они обретали в русской культуре эстетический статус.
Однако Эмин вымышлял не только в «изустных рассказах» и творимой им литературе, но и в трудах по истории. Речь идет прежде всего о его «Российской истории жизни всех древних от самого начала России государей…» (Т. 1−3. СПб, 1767−1769), обратившей на себя внимание книгочеев обилием ошибок и неточностей. Труд этот наполнен ложными ссылками на показания историков и на никому не известные летописи. Чтобы подтвердить свои, часто весьма спорные, утверждения и голословные факты, Эмин ссылается на выдуманные им источники, для вящей убедительности указывая при этом несуществующие том и страницу. Что это, как не «синдром Мюнхгаузена» – Мюнхгаузена от науки, стремящегося ошеломить читателя глубиной знаний и широтой эрудиции, оставаясь на деле недобросовестным дилетантом? Исторические анахронизмы, искажение географических имен и понятий дополняют представление о научной «ценности» «Российской истории…», вызвавшей уничтожающие сатирические стихи литератора М.Д. Чулкова в журнале «И то и сио» (1769):
Кто цифров не учил, по летописи
строит
И Волгою брега Санктпетербургски
моет, —
Дурак.
Кто взялся написать историю
без смысла
И ставит тут Неву, где протекает
Висла, —
Дурак.
Как историк Эмин снискал себе сомнительную славу «лживца», и именно поэтому этот его труд, в отличие от других его сочинений, ни разу не переиздавался и был вскоре благополучно забыт.
Зато сокращенный перевод («переделка») сочинения Г.А. Бюргера пользовался в России исключительной популярностью и в XVIII – первой четверти XIX века выдержал по крайней мере пять изданий (1791, 1797, 1804, 1811 и 1818). В качестве заглавия книги переводчик (а им был известный сатирик, имитатор и пародист Н.П. Осипов) использовал известную народную пословицу: «Не любо – не слушай, а лгать не мешай», адаптируя тем самым материал к российским условиям.
Примечательно, что в их русском варианте «приключения» никак не соотносились с личностью легендарного барона (здесь не упоминалось даже имя Мюнхгаузена). В книге представлено несколько героев, от лица которых ведется речь. Один из них – иноземец. Сообщается, что отец его был родом из Берна (Швейцария) и «ему было поручено иметь попечение о чистоте улиц, переулков и мостов; должность сия называлась: чистильщик улиц». Мать родилась в Савойских горах, занималась торговлей мелкими товарами, потом пристала к кукольным комедиантам, торговала устрицами в Риме, где и познакомилась с отцом героя. В Риме же наш герой «произошел… на свет к общей радости и удовольствию… родителей и там взрос и пришел в совершенные лета».
Хотя Н.П. Осипов всемерно стремился изъять из текста перевода российские реалии, они все равно выходят наружу. Откуда ни возьмись, появляются вдруг ямщики с залихватским посвистом, с которыми надо браниться на почтовых станциях, а в дороге останавливаться у каждого питейного дома, давая им на водку; герой облачается в епанчу и покупает русские розвальни; после попойки он просыпается в избе, одетый по-крестьянски, и кто-то кричит ему: «Ну, Ванько, вставай-ко да запрягай коней!»
Более того, во второй части книги описывается быт помещиков именно в русской деревне. Автор рассказывает о детстве и юношеских годах уже другого своего героя – дворянского недоросля, растущего среди крепостных крестьян и борзых собак. «Чем больше я резвился с борзыми и лягавыми собаками, – вспоминает сей герой, – чем больше дразнил и бил крестьянских ребят, тем больше получал от матери вкусных сладостей, отцу же моему делался час от часу милее. Мне было от роду 9 лет; и при таком моем малолетстве думал я, что дворянин есть от прочих людей совсем отличное творение… В сем правиле заключалися все мои мысли, с которыми я взрос и вошел в современные годы. Я гремел в карманах деньгами, когда у других не было ни копейки; я дрался, а другие должны были сносить терпеливо; я приказывал, и мне повиновались. Я сердился, и все дрожали». По мнению исследователя А.В. Блюма, здесь представлен типичный Митрофанушка и «прямая перекличка с “Недорослем” Д.И. Фонвизина» явственно обозначена. Интересно и то, что одна из гравюр, помещенная в этом издании, имеет надпись отечественного толка: «Речка Хвастунишка. Село Вралиха».
Круг источников, послуживших основой для создания книги, сочинением Г.А. Бюргера не ограничивается. Об этом прямо говорится в главе «Еще барышок. Что не долгано, то надобно добавить новым полыганьем»: «Двум авторам вздумалось описывать мои похождения». Речь идет тут, по-видимому, о каком-то еще не установленном нами иностранном оригинале, который переводчик, как говорили тогда, «склонил на наши нравы». Тем более что здесь содержатся главы, отсутствующие у Г.А. Бюргера: «Ездит верхом по морю», «Вешает шляпу и перчатки на солнечный луч», «Едва не утонул в своем поте», «Сочинитель говорит прежде своего рождения», «Родясь, выливает за окно таз с водою», «Попадает сам в котел и переваривается», «Наевшись яиц, выплевывает живых цыплят» и т. д.
Кроме того, вполне очевидно и творческое участие в издании самого Н.П. Осипова, выступающего в ряде случаев оригинальным автором. Именно ему принадлежит посвящение в книге, адресованное не какому-то влиятельному лицу (как это было принято в изданиях того времени), а «тридцати двум азбучным буквам» русского алфавита – «сильным, удиви