Анечку похоронили. Федор и прежде был замкнут и нелюдим, а теперь стал еще угрюмее и мрачнее прежнего. Изнутри его сжигали ненависть и жажда мщения. Если раньше он не выносил тестя, то теперь, после смерти Анны, он прямо, без обиняков, обвинил Николая Ивановича в убийстве дочери. Федор убил бы и его самого, но это был бы слишком легкий исход. Нет, он будет мучить его, изводить, пока тот, наконец, не поймет и не признает весь ужас содеянного, не встанет перед Федором на колени, каясь и моля его о прощении за сломанную жизнь, за гибель собственной дочери.
После разразившегося в день похорон скандала он прекратил всяческое общение с тестем. Повесил в их убогой гостиной на стене портрет Анны и стал ждать.
Федор долгое время жил совершенно один и мог о себе позаботиться. Он мог постирать свои вещи, умел торговаться с лавочниками, достать дрова, приготовить еду. А вот Николай Иванович ничего такого не умел. Еще до революции у него имелись жена и прислуга. После отъезда во Францию о нем заботилась жена, затем, когда супруга умерла, — дочь, Анечка. Да и жизнь в Париже была не так трудна, как в советском Ленинграде. Квартиру могла убрать консьержка, белье было легко сдать в прачечную, а пообедать можно было в кафе или ресторане. Суровый советский быт рядового гражданина не предусматривал такого роскошества.
Первые дни Николай Иванович, забывшись, иногда восклицал из кабинета: «Кто-нибудь, подайте, пожалуйста, чаю», но на последнем слове осекался. Долго вздыхал, всхлипывал, потом или затихал, или шел на кухню, долго, неумело возился с керосинкой, потом искал посуду, сахар. Когда общие запасы закончились, а жить они стали порознь, бывало, что тесть забывал купить себе продуктов, у него не было даже хлеба и чая, и тогда он выпрашивал в долг у соседей. Еще хуже обстояло дело со стиркой, пока он не договорился с одной соседкой, чтобы та за умеренную плату стирала для него. И все же уже спустя три месяца самостоятельной жизни Николай Иванович сильно сдал. Он утратил свою энергичную жизнерадостность, по большей части был вял, растерян, его статьи потеряли бодрый революционный настрой, его стали реже печатать. А сам он словно обветшал. Его одежда выглядела неопрятно, не было крахмальных воротничков, костюмы были плохо вычищены. Брюки не отпарены. Он выглядел жалким и неустроенным. Он часто стонал по ночам и даже плакал. Федор слушал эти излияния со злорадным удовлетворением.
Сам Федор жил, словно в ледяном панцире. Никуда не ходил, ничем не интересовался. Не читал газет и книг, не бывал в театрах и кино. Он бездумно и бездушно выполнял свои служебные обязанности. Читал лекции, писал статьи и доклады. Он не любил студентов. Они платили ему тем же, хотя и уважали его за знание предмета. С коллегами он был холоден и отстранен, у него не появилось ни друзей, ни приятелей. Он в совершенстве овладел революционной риторикой, и теперь его лекции и монографии пестрели шаблонными фразами о месте трудящихся в истории и классовой борьбе.
По субботам в любую погоду Федор ездил на кладбище, только тут, стоя на могиле любимой жены, он оттаивал, вспоминал, вел с Анечкой долгие беседы. А по воскресеньям ходил в Знаменскую церковь, заказывал заупокойный молебен, стоял службу.
Заведующий кафедрой однажды пригласил его в кабинет и сообщил о поступившем на него анонимном доносе. И попросил больше не ходить в храм, потому как по нынешним временам можно и должности лишиться. На что Федор сухо и холодно ответил, что у него умерла жена, а она это ему завещала, и он не может не исполнить ее последнюю волю. Завкафедрой тяжело вздохнул, но хода делу не дал и собрание сотрудников по этому поводу созывать не решился.
Незаметно для себя Федор снова обрел привычку разговаривать с «Оком». Он доставал его из ящика стола, держал в руках, беседовал, поверяя все тайные желания, мысли, даже мечты. Мечтал в основном о том, как лучше извести Николая Ивановича, какую кару избрать для него.
Связь Федора с «Оком» чудесным образом вернулась и стала крепнуть, появилось даже чувство, что «Око» ревновало его к Анне, было недовольно его браком, а теперь их отношения восстановились. Пожалуй, дело было даже не в Анне, а в прервавшейся связи с «Оком». Звучало это невероятно, даже дико, но Федор так чувствовал, а еще чувствовал, что «Око» словно напитывается им, его болью, отчаянием и становится от этого сильнее. Возможно, оттого что оно так долго лежало в ящике стола забытое, отвергнутое Федором, оно не могло помочь ему, не могло предотвратить… Кто знает… Но зато теперь…
Это случилось ночью. Федора разбудили громкие шаги в коридоре, грубый стук в дверь и властный окрик.
— Кручинин, открывайте!
Федор слышал, как за перегородкой заворочался тесть, вздыхая и охая, поплелся открывать. Федор тоже встал, чуть приоткрыл свою дверь. В комнату вошли четверо.
— Кручинин Николай Иванович? Собирайтесь.
— Куда? Зачем? Почему среди ночи? — подслеповато щурясь, силясь понять, что происходит, бормотал тесть.
— Вот постановление о вашем аресте. Собирайтесь. Живо. — Голос был грубый, страшный.
Николай Иванович затрясся, дрожащей рукой он нервно хватался за свою бородку, пытался что-то сообразить.
— Но как же так? За что?
— Там объяснят, одевайтесь, живее. А вы кто? — заметив выглядывающего в щелку Федора, резко спросил главный.
— Я сосед, — испуганно ответил Федор. Он уже все понял и теперь жалел, что встал с кровати, дурак.
— Зайдите к себе. Дверь закройте.
Федор мгновенно выполнил приказ.
Тестя увели, он все еще пытался узнать за что, причитал, звал дочь.
— Вот и все, — проговорил вслух Федор, когда все звуки в квартире смолкли. — Вот и все. — Заслужил ли старик такой страшный конец? Да.
Глава 16
8 апреля 2023 г. Санкт-Петербург
Они лежали в кровати, молча, бездумно глядя в потолок. Точнее, каждый из них думал о своем. Марина о том, как лучше лететь летом в Штаты: через Турцию или, может, Эмираты? А Александр о том, что таких встреч больше допускать нельзя. Сегодня он останется у нее, но в дальнейшем подобных длительных свиданий лучше избегать, и вообще, пора бы уже решить вопрос и прекратить эту связь. Он не любит Марину, не собирается строить с ней общее будущее, будет правильнее не вселять в нее эфемерных надежд. Так тяжелее будет расставаться.
Сегодняшний вечер прошел почти идеально. Тихий романтический ужин — Саша не понял, сама Марина готовила или заказала из ресторана, но еда была вкусной. Свечи, вино, музыка, потом, конечно, секс. Неторопливый, сладостный, Марина, когда хотела, могла быть весьма искусной любовницей. Сегодня она хотела, и это Сашу насторожило. Он искоса взглянул на нее. В полумраке комнаты возраст лежащей рядом с ним женщины был почти незаметен. Тонкий нос с горбинкой, большие глаза в обрамлении длинных ресниц, тонкие изогнутые губы, пушистые кудри на подушке. Марина была интересной женщиной, не красивой, но интересной. Она умела себя подать, подчеркнуть достоинства, элегантно одевалась, была умной, образованной, в меру независимой, надежной, в рамках, ею установленных, здравомыслящей, не капризной, но нескучной, и все-таки он ее не любил. Почему? Ведь это могло бы все упростить. Еще как.
Александр представил себя живущим в этой квартире, с этой женщиной… Вот он утром встает, целует ее в щеку, завтракает и уезжает на работу, а вечером они встречаются за ужином. Обычные разговоры, шутки, ее сын сидит за столом с ними… Нет, что-то не складывается. И сын здесь ни при чем. Значит, все-таки разрыв и тянуть нельзя.
Марина поймала на себе взгляд любовника, и ее мысли перетекли в другое русло. Как с Сашей спокойно. Тепло, надежно. Это, конечно, не Павел, с ним никогда не будет того внутреннего единения, которое было у нее с покойным мужем. Общего прошлого, воспоминаний, общей юности и молодости, но будет покой, защищенность, надежная опора. Оказалось, что ей она нужна. И Саша был очень надежен, она ощущала эту его надежность как толстую крепостную стену, она была незыблема, она была физически ощутима. Саша был ее спасением от одиночества, а оно придет неминуемо, как только Миша окончательно оперится и встанет на ноги. Ей надо попытаться удержать Сашу, убедить его, что с ней ему так хорошо, как не будет ни с одной женщиной.
Когда-то в начале их отношений она спросила, почему он до сих пор не женат, он ответил, что не встретил «ту единственную». Надо доказать ему, что она и есть «та самая». Или хотя бы что может ею стать. Если он примет на себя обязательства, он потом не сможет ее бросить, это Марина уже твердо поняла. Таким он был человеком.
Марина ласково, шутливо потерлась носом о его плечо, прижалась к нему и счастливо уснула, легко и беззаботно, чувствуя его нежный поцелуй на губах.
Оксана позвонила около пяти, и Марине потребовалась целая минута, чтобы справиться с эмоциями, но зато, когда она ответила на вызов, голос ее звучал спокойно и безмятежно.
— Марина Дмитриевна, нам надо встретиться. — Прежде Оксана обращалась к Марине на «вы», но по имени. Что ж, в нынешних обстоятельствах доля официоза, пожалуй, будет только уместна. — Если хотите, я могу заехать к вам после работы.
Марина окинула взглядом свою квартиру и мягко, но уверенно отклонила предложение.
— Мне будет удобнее встретиться в центре или на Петроградской стороне, это мне по пути, я сейчас у родителей Павла. — Легкий намек на крепкие тылы весьма уместен в данной ситуации.
— Хорошо. Назовите место и время.
«Ленка — идиотка, кошелка пустоголовая!» — закончив разговор, швырнула смартфон на диван Марина. Себя бы, небось, так не подставила! Попросили же о сущей ерунде!
Марине нравилась Оксана, еще совсем недавно, до известия о беременности. Нравилась, потому что была умной, независимой, здравомыслящей, решительной, современной женщиной, теперь же именно эти качества больше всего раздражали и вселяли опасения. Что она выкинет, на что готова пойти? Делиться наследством Марина не собиралась. Пусть не рассчитывает.