А теперь он доктор наук, профессор, заведующий кафедрой. А Верочка стала доцентом. Андрей окончил химический факультет, женился, подарил им внука, Сережку. Оля в этом году заканчивает университет. Скоро у нее экзамены. Жизнь течет.
Одна только вещь сидела у него долгое время занозой в сердце, да и то он со временем и с этим смирился. «Око».
Первое время он чувствовал его зов, Федору казалось, что «Око» ищет его, зовет, но чем дальше увозили его от линии фронта, чем больше времени проходило с момента их разлуки, тем слабее становился этот голос, а затем он и вовсе смолк.
Это пугало Федора, ему казалось, что потеря «Ока» грозит ему бедами и опасностями. Но все обошлось. Он вспоминал о нем как об утраченном друге. Да, пожалуй, так оно и было. Федор всегда понимал, что имеет дело не с золотой заколдованной безделушкой, а с душой. С душой, которая из мира мертвых, из-за пелены неведомого через золотое око наблюдает за его жизнью. Душой мальчика фараона, сына бога Ра, — может, именно поэтому она могла так сильно влиять на мир живых, на мир Федора. А еще Федор понял, что только в контакте с ним «Око» живет и видит, в те периоды, когда Федор забывал о нем, когда оно пылилось в ящике стола или в тайнике под ванной в Париже, оно словно засыпало. «Око» питалось его энергией, эмоциями, жило его интересами. В начале, когда Федор только украл «Око», оно хотело поработить его, сделать рабом, но ничего не вышло, Федор не поддался, тогда «Око» решило назначить его своим хранителем, кем-то вроде придворного служителя, и только спустя годы они подружились, да, да. Это звучит дико, но они подружились.
Благодаря Федору древняя душа, спавшая тысячелетия, смогла пробудиться, узнать новый, неведомый ему, современный мир. Иногда Федор ощущал, как она испытывает любопытство или презрение, восторг, радость, часто эти чувства не совпадали с чувствами самого Федора, как было с поездкой в Советский Союз. Но постепенно они лучше узнали и поняли друг друга, они стали ближе, роднее. Федор никогда и ни с кем об этом не говорил, но своими достижениями в науке он во многом был обязан «Оку». Для Федора история древнего Египта была тайной за семью печатями — сплошные догадки, гипотезы, версии, а для мальчика-фараона это было вчера, знакомый, родной мир. Оттого и труды Федора по египтологии выглядели такими убедительными и достоверными. У него имелся живой свидетель древней истории.
И надпись на обратной стороне «Ока» он давно уже перевел и понял. Вскоре после Аниной смерти, когда они с «Оком» окончательно обрели друг друга.
«Я буду плыть прямо на своей ладье, я властелин вечности, пересекающий небо. Нет страха в моих конечностях, ибо Ху и Хека низвергнут для меня то злое чудовище. Я увижу свет-землю, я буду жить в ней… Уступи мне дорогу, чтобы я мог увидеть Нун и Амона! Ибо я тот Ах, что пройдет мимо стражи… Я увижу оба мира, я буду пребывать в двух мирах, ибо такова воля моя. Я — знающий заклинание и открывающий око времени!»
«Око» само помогло ему прочесть эти строки и понять их, но никогда не открывало свою тайну. Да Федор и не стремился в нее проникнуть. Зачем? Ему и так было интересно жить. Единственное, что вначале занимало его, — как «Око» могло влиять на события вокруг Федора? Но «Око» молчало, крепко храня свои тайны.
Со временем Федору стало казаться, что он понял, что влияние на его жизнь «Око» оказывает через смерть — забирая врагов Федора, расчищая ему дорогу. Хотя и это было не совсем точно.
Федор долгое время скучал, грустил без своего товарища. Даже выздоровление его в госпитале шло медленно из-за постоянной тревоги. Но время шло, жизнь брала свое, и «Око» стало забываться. Лишь иногда, сидя вечерами за рабочим столом, в минуты затруднений или усталости, а иногда беспричинной грусти Федор вспоминал своего товарища, так он теперь называл «Око», мальчика-фараона, прожившего тысячи лет в неведомых мирах и неожиданно вошедшего в его жизнь. И вот в такие моменты он доставал из стола дневник или мемуары, как он в шутку называл свои записи, и делился с дневником тем, что не мог поведать потерянному другу.
Федор привычно шагал по Университетской набережной, размышляя о прочитанной им с утра дипломной работе студента Дробышева. Хорошая работа, добротная, развернутая, есть интересные замечания, даже, пожалуй, искра дарования. Надо бы предложить мальчику подумать об аспирантуре. А вот с аспирантом Грушневским надо что-то делать. Разгильдяй и бездарь! Кто его только направил в целевую аспирантуру? Ему бы только танцы да девочки. Кандидатский минимум завалил, научный руководитель на него жалуется. Гнать его в шею.
Федор резко остановился. Что-то случилось с сердцем. Что-то странное. Ёкнуло непривычно, будто кто-то тронул давно умолкнувшую струну. Какой-то трепет. Может, аритмия начинается? Из-за ранения он больше не может бегать, да и лыжи пришлось забросить, вот сердчишко и начало пошаливать.
Федор постоял минуту. Да нет. Вроде показалось. Нет, вот опять. Что-то тревожное. Он поежился, потер левую сторону груди и снова почувствовал, словно чьи-то легкие пальцы коснулись струны. Она звучала внутри. Нет, не струна, голос! Его звали! Это был зов! Да, да.
Федор взволнованно огляделся по сторонам. Он стоял возле Меньшиковского дворца, набережная была почти пустынна. Мимо проехал троллейбус, стайка студенток торопливо обошла его. Федор сосредоточился. Теперь он внимательно обводил глазами набережную: Дворцовый мост, Эрмитаж, дома на том берегу, Медный всадник, Исаакиевский собор, здания Сената и Синода. Архив, дома, машины, кораблики, катера, мост Лейтенанта Шмидта, трамваи…
— Извините. Как пройти к Академии художеств? — Молодой звонкий голос вырвал Федора из сосредоточенных размышлений.
— Что? Ах, да… Прямо, пожалуйста, сразу за Румянцевским садом.
— Спасибо.
Федор снова прислушался. Но зов умолк. Но он был! Абсолютно, совершенно точно был!
Весь день он был сам не свой. Рассеян, тревожен, невнимателен, то и дело замирал в надежде снова услышать знакомый отзвук струны в сердце. Увы, зов не повторился. В середине дня Вера отозвала его в сторону и потребовала, чтобы муж немедленно отправлялся домой и вызвал врача. Федор отказался, кое-как дочитал лекции, потом показательно отправился в библиотеку Академии наук и там, взяв какой-то том, в тишине предавался размышлениям.
Зов был. Что это могло значить? Случилась какая-то беда? Беда грозит «Оку»? Федору? Его семье? Или «Око» оказалось так близко, что он смог его расслышать?
Еще будучи в госпитале, Федор пытался разыскать Дубенка, писал в часть. Из части ответили, что он служит, но на письма Федора Дубенок не отвечал. Сам Федор на фронт не вернулся, хотя и хотел. После войны он снова пытался разыскать добрейшего Евграфа Лукича, но безрезультатно. Дубенок часто рассказывал о себе в минуты затишья на фронте, о семье, об отце, об их деревне, но вот удивительно, ни разу не сказал, как деревня называется, как называется районный центр, откуда их грузили в эшелоны, когда забирали на фронт, или как называется городок, куда они с женой ездили однажды в отпуск, или хотя бы как называется река, на которой стоит их деревня. Как ему это удавалось, непонятно. А воспринимались его рассказы всегда максимально откровенными, простодушными. Федор над этим долго голову ломал, еще лежа в госпитале, да и потом дома, лежа ночью без сна, перебирал все мелочи, какие помнил из рассказов коварного колхозного бригадира. В общем, не нашел он Дубенка. Не нашел. И «Ока» не слышал, а тут вот нате вам.
После библиотеки он долго гулял вокруг университета по Стрелке Васильевского острова, по набережной, возле Кунсткамеры, Академии наук, но больше ничего не слышал. Когда наконец вернулся домой, Вера себе места не находила.
— Федя, разве так можно? Я уже три раза Андрюшу посылала тебя искать! — В дверях комнаты стоял Андрей, высокий, чуть выше отца, широкоплечий, ясноглазый, и укоризненно качал головой.
— Простите, — покаянно проговорил Федор, снимая плащ. — Идея одна в голову пришла. Надо было обдумать, совсем о времени забыл, да и погода сегодня… Простите. Есть ужасно хочется, — жалобно посмотрел он на жену и понял по ее глазам, что Вера уже простила.
Но и за едой, и ночью он думал только об одном, об «Оке». Почему спустя столько лет он вдруг его услышал?
Под утро Федор решил, что в зове не было тревоги или страха, это не было предупреждение. Оно искало его, возможно, нынешний хозяин «Ока» приехал в Ленинград, был где-то поблизости. Федор завтра же должен продолжить поиски. Поехать в самый центр города, на Невский, и попробовать там.
На работу Федор не пошел, отговорился плохим самочувствием. Ничего, больничными он не злоупотребляет, скорее наоборот, лишний раз отказывается в больницу на обследование лечь или в санаторий поехать. Так что ему один день пропустить простительно, да и пар у него сегодня всего одна, а остальные дела подождут.
Федор проводил своих, посмотрел, как они выходят со двора, и поспешил одеваться. Погода была пасмурной, слегка накрапывал дождь, но Федор на эти мелочи внимания не обращал — скорее, скорее на Невский. Лучше доехать до площади Восстания, рассуждал он, садясь в автобус, а оттуда пешком по Невскому в сторону Эрмитажа. Так будет правильнее всего. Но почти сразу же передумал, едва взглянув на окутанный серой пеленой дождя купол Исаакиевского собора. Вот что ему надо! Подняться над городом как можно выше и слушать, слушать оттуда!
Федор торопливо шагал по улице Гоголя, постукивая тростью по тротуару. Нога болела. Вчера он много ходил, и сегодня каждый шаг отдавался болью. Но Федор отмахивался от нее, взбираясь вверх по крутым истертым ступеням собора.
Он долго ходил под сенью колоннады, то и дело останавливаясь, замирая, слушая, слушая каждой клеточкой своего тела, не замечая секущих холодных струй припустившего дождя, пронизывающего ветра. Зато он был здесь один. Никто не мешал ему слушать.