– Артемус, – почти шепотом произнесла Пэтси.
– Так ты его знаешь?
– Конечно. Приятный парень. Я хотела сказать, на него приятно смотреть. Мне почему-то кажется, что он умрет совсем молодым. Даже не представляю, как такое лицо начнет стариться.
– Ты меня просто удивляешь, Пэтси.
– А ты никак меня вздумал ревновать, Гэс? – спросила она, глядя на меня исподлобья.
– Нет, – выдохнул я.
– Ну вот и хорошо. Тебя, наверное, интересует, что я о нем думаю? Наглецом или задирой его точно не назовешь. Всегда очень спокойный.
– Я с тобой согласен. Но когда я его увидел… не знаю, как лучше сказать… он какой-то… особенный, что ли? И не только он. Вся их семья.
– Расскажи-ка, – оживилась Пэтси.
– Я вчера случайно наткнулся на его родителей. Застал их за сугубо личным разговором. Может, это глупо звучит, но они оба вели себя так, будто в чем-то виноваты.
– Все родители в чем-то виноваты, – сказала Пэтси.
Я сразу вспомнил о своем отце. Точнее, о березовых розгах, регулярно гулявших по моей спине. Он ограничивался пятью ударами. Не скажу, чтобы мне было очень больно. Но свист розог, предшествующий удару… я и по сей день покрываюсь потом, вспоминая отцовские экзекуции.
– Ты права, – ответил я Пэтси. – Только степень вины разная.
Мои чаяния оправдались: я действительно уснул. На следующий день, уже в гостинице, сон пришел мгновенно, стоило моей голове коснуться подушки. Однако незадолго до полуночи меня разбудило осторожное царапанье в дверь.
– Входите, кадет По, – сказал я.
Это мог быть только он. Мой ночной гость с величайшей осторожностью открыл дверь и замер в темном проеме.
– Вот результаты моих последних наблюдений, – сказал По, опуская на пол едва заметный пакет.
– Благодарю вас. Мне не терпится прочесть ваши наблюдения.
По явился ко мне без свечи, а моя лампа была погашена, так что его лица я не видел.
– Я надеюсь… Меня беспокоит, что вы отрываете время от своих занятий.
– Не волнуйтесь, мистер Лэндор. Я помню условия нашего сотрудничества.
Мы помолчали.
– Как вам спится? – наконец спросил он.
– Спасибо, лучше, чем прежде.
– Завидую вам, мистер Лэндор. Мне что-то вообще не удается заснуть.
– Печально об этом слышать, – сказал я. Мы опять замолчали.
– Спокойной ночи, мистер Лэндор.
– И вам спокойной ночи.
По заболел. Мне не требовался свет, чтобы разглядеть симптомы его болезни. Любовь. Да, читатель: сердцем кадета четвертого класса Эдгара А. По завладела любовь.
Отчет Эдгара А. По Огастасу Лэндору
14 ноября
Вы едва ли можете себе представить, мистер Лэндор, с каким нетерпением ждал я воскресенья, чтобы отправиться на чай в дом Маркисов. Последний разговор с Артему сом еще больше убедил меня в необходимости увидеть этого кадета в домашней обстановке – там, где над ним не довлеют уставы и правила академии. Наблюдение за человеком в его родном доме может сказать гораздо больше о его виновности или невиновности, чем самые пристрастные расспросы. Если же Артему с ничем себя не выдаст, я надеялся на косвенные свидетельства. Какое-нибудь слово, необдуманно брошенное родными… любой пустяк способен оказаться ценным ключом.
Дом Маркисов стоит в ряду других таких же домов на западной оконечности Равнины. Место это называют Профессорской улицей. От соседних домов он отличается дощечкой на входной двери, а на дощечке написано… нет, не имя доктора Маркиса. «Добро пожаловать, сыны Колумбии!» – вот какая надпись красуется на ней. Как ни странно, меня встретила не служанка, а сам доктор Маркис. Не знаю, дошли ли до него рассказы о второй моей «болезни» и весьма легковесном обхождении с его именем, но на румяном лице доктора отражалась неподдельная озабоченность. Он осведомился о моем здоровье. Я поспешил заверить Маркиса, что от головокружения не осталось и следа и теперь я совсем здоров. Он радостно улыбнулся и провозгласил:
– Вот видите, кадет По, сколько неприятностей может доставить даже пустячное нарушение здоровья?
Восхитительную миссис Маркис я никогда прежде не видел, однако до меня доходили слухи о ее вздорном, легковозбудимом характере. Поскольку чужое мнение нередко бывает клеветническим, я хотел составить свое представление о жене доктора Маркиса. Ничего от «жуткой невротички» в ее поведении я не нашел, зато она очаровала меня своим радушием. С первых минут нашего знакомства она не переставала улыбаться. Просто непостижимо, что какой-то кадет-первогодок столь быстро снискал благосклонность миссис Маркис. Еще более меня удивил восторженный рассказ Артемуса обо мне. Если его мать в точности передавала слова сына… такое говорят лишь о настоящем гении.
Кроме меня на чай явились еще двое кадетов – сверстников Артемуса. Один из них – кадетский капитан Джордж Вашингтон Аптон, уроженец Вирджинии. Второй… у меня даже сердце упало, едва я его увидел… вторым был воинственный Боллинджер. Памятуя, однако, свой долг перед Богом и страной, я заставил себя не думать ни о его словесных издевательствах надо мной, ни о странном нападении в темном вестибюле и поздоровался с ним так, словно между нами ничего не было. Вы не поверите, мистер Лэндор: Боллинджера словно подменили! Либо он проникся ко мне искренней симпатией, либо (это больше похоже на правду) Артемус имел с ним разговор и велел вести себя поучтивее. Боллинджер вежливо поздоровался со мной и держался как истый джентльмен.
Однообразная пища, которой стараниями мистера Козенса нас кормят в кадетской столовой, всегда заставляет мечтать о чем-нибудь вкусненьком. Не стану скрывать:
я шел к Маркисам в том числе и чтобы полакомиться домашней едой. И ожидания меня не обманули. Кукурузные лепешки и вафли были выше всяких похвал. А печеные груши! Помимо естественного сока они были щедро пропитаны бренди. Доктор Маркис оказался в высшей степени радушным хозяином, умеющим не только угощать, но и занимать своих гостей. Кивнув на бюст Галена, доктор назвал себя скромным последователем великого медика. Но Маркис-старший напрасно скромничал. Он показал нам несколько написанных им книг по хирургии.
Дальнейшим развлечением гостей занималась дочь Маркисов – мисс Лея Маркис. Сев за фортепиано, она прелестно сыграла и спела пару сентиментальных песенок, которые, будто сорняки, нынче заполонили нашу культуру. Правда, исполнение мисс Маркис облагородило даже эти образцы посредственной музыки и такой же посредственной поэзии. (У нее прекрасное контральто, и, как мне показалось, ей бы не стоило особо увлекаться взятием верхних нот. Например, «С гренландских ледников»[104] ей было бы лучше исполнять на кварту или квинту ниже.) Во время пения Артемус усадил меня рядом с собой и поминутно оборачивался ко мне, желая удостовериться, что я продолжаю слушать с неослабевающим восхищением. Честно сказать, его пояснения и восклицания только мешали наслаждаться пением мисс Маркис. «Правда, замечательно?.. Знаешь, у нее абсолютный слух. Играть начала с трех лет… А как тебе этот пассаж? Чудо, не так ли?»
Думаю, что даже менее внимательный и наблюдательный человек заметил бы необычайную привязанность Артемуса к своей старшей сестре. По некоторым знакам, получаемым им во время музыкальных пауз, по улыбкам, предназначенным лишь для его глаз, я заключил, что эта привязанность имеет взаимный характер. Судьба лишила меня возможности испытать то же самое (мои брат и сестра воспитывались у других людей, и мы никогда не виделись).
Вы, мистер Лэндор, достаточно бывали в таких домах и знаете неписаные правила: когда кто-то устает развлекать гостей, его место занимает другой. Иными словами, после мисс Маркис роль увеселителя перешла ко мне. Артемус вместе с матерью настоятельно просили меня почитать что-либо из моего скромного творчества. Признаюсь вам: я и сам предвидел такой поворот событий и решил, если попросят, прочесть отрывок из поэмы «К Елене», которую начал писать прошлым летом. Не волнуйтесь, мистер Лэндор, я не стану добавлять поэтические строки к своему отчету (да вряд ли они вам будут интересны, зная ваше отношение к поэзии). Замечу только, что мне самому эта поэма нравится больше, нежели остальные мои лирические стихи; она посвящена Женщине, уподобляемой то никейским баркам, то Греции и Риму, то наядам и так далее. Когда я дошел до заключительных слов: «В стране священной ты живешь, Психея», – усилия мои были вознаграждены. Я услышал громкий вздох мисс Маркис.
– Умри – лучше не напишешь! – воскликнул Артемус. – Разве я не говорил вам, что этот парень – просто чудо?
Мисс Маркис воздержалась от словесных похвал. Она лишь вежливо улыбнулась. Но ее вздох насторожил меня, и я, выбрав момент, когда остальные гости увлеклись разговором, подошел к ней и спросил, не обидел ли я ее ненароком, прочитав стихи такого содержания. Она вновь улыбнулась и решительно качнула головой.
– Ни в коем случае, мистер По. Мне лишь немного взгрустнулось при мысли о бедной Елене.
– Почему вы называете ее бедной?
– Ну как же, она дни и ночи проводит, стоя у окна. Вы же сами уподобили ее статуе. Знаете, мне ее даже стало жалко… Боже мой, как легкомысленно я сужу о стихах! Думаю, это мне нужно спрашивать, не обидела ли я вас. Простите меня великодушно. Я всего лишь подумала, что молодой, здоровой девушке было тяжело все время так стоять. Ей хотелось погулять по лесам, поболтать с подругами, потанцевать.
Я ответил, что Елена, какой она мне виделась, не нуждалась ни в прогулках, ни в танцах, ибо у нее был несравненно более драгоценный дар – бессмертие, полученное ею от Эроса.
– Не представляю женщину, которая мечтала бы о бессмертии, – тихо рассмеявшись, сказала мисс Маркис. – Женщине куда дороже остроумная шутка. Или немного ласки…
Мраморные щеки мисс Маркис слегка покраснели. Она тут же перевела разговор на менее рискованную тему и постепенно добралась до меня. Да, мистер Лэндор, ее заинтересовала моя скромная персона. Ей хотелось узнать, чем навеяны мои аллюзии вроде «душистого моря» или «путника, измученного дорогой дальней». Мисс Маркис спросила, не пришлось ли мне самому провести достаточно времени в странствиях. Я ответил, что изумлен безупречной логикой ее рассуждений. Не утомляя ее подробностями, я рассказал о своем плавании в Европу и о путешествии по разным странам, окончившемся в Санкт-Петербурге