Семья проживает в одном из каменных домов, выстроившихся вдоль западной границы Равнины – «Учительская улица», таково их пасторальное название. Дом Марквизов от других ничем не отличается – ничем, я бы сказал, кроме надписи на парадной двери «Добро пожаловать, сыны Колумбии!»[83] Дверь мне открыла не экономка, как я предполагал, а сам доктор Марквиз. Знал он или нет о том, как я недавно воспользовался его именем, сказать не могу, но все сомнения, что одолели меня при виде его румяного лица, мгновенно улетучились, едва он с тревогой осведомился, как дела с моей дурнотой. Получив заверения в полном и окончательном выздоровлении, улыбнулся самым снисходительным образом и сказал:
– Ах, мистер По! Теперь вы видите, что может сотворить активный отдых?
Раньше я был незнаком с великолепной миссис Марквиз, хотя и слышал нелицеприятные отзывы о ее характере – в том смысле, что она отличается крайней неуравновешенностью и чувствительным складом характера. Всем этим суждениям я могу противопоставить собственные наблюдения, не найдя в ней ничего невротического, а обнаружив лишь массу очарования. Знакомясь, она сразу одарила меня улыбкой. Стало источником приятного удивления то, что какой-то салага смог вызвать у нее такой поток доброжелательности, и еще сильнее я был удивлен, когда узнал от нее, что Артемус рассказывал обо мне в словах, достойных лишь Величайших Гениев.
Присутствовали еще двое из класса Артемуса. Одним был Джордж Вашингтон Аптон, выдающийся кадетский вожак из Вирджинии. Другим – у меня упало сердце при виде его! – агрессивный Боллинджер. Однако, вспомнив о своем долге перед Богом и страной, я решил выкинуть из головы его недостойное поведение и трусливые нападки и вполне дружелюбно поприветствовал. И вскоре случилось чудо! Этот самый Боллинджер то ли пережил существенное изменение во взглядах, то ли получил инструкцию проявлять по отношению ко мне подобающее почтение. Скажу одно: он вел беседу легко и вежливо, в полном соответствии с тем, как это принято у джентльменов.
Скудная пища, которую мистер Коззенс поставляет в кадетскую столовую, вынудила меня с особым нетерпением предвкушать трапезу у Марквизов. И я не был разочарован. Кукурузные лепешки и вафли были высшего класса, а груши, должен с удовольствием отметить, были щедро сдобрены бренди[84]. Доктор Марквиз показал себя радушнейшим из хозяев и получил особое удовольствие от демонстрации нам бюста Галена[85], а также нескольких любопытных и интересных монографий своего авторства. Мисс Марквиз – мисс Лея Марквиз, сестра Артемуса – села за пианино и, аккомпанируя себе, исполнила те сентиментальные песенки, которые уничтожают нашу современную культуру. Однако пела она очаровательно. (Следует отметить, что преобладающие тональности вытянули ее голос, естественное контральто, слишком высоко. Ее исполнение, к примеру «С ледяных гор Гренландии», было бы более изящным, если б опустилось на кварту или даже на квинту.) Артемус потребовал, чтобы я сидел рядом с ним во время исполнения, и через равные интервалы бросал вопросительные взгляды в мою сторону, чтобы убедиться в моем восхищении. Правда, сему восхищению мешала необходимость реагировать на его комментарии:
– Потрясающе, верно?.. Одаренный музыкант. Играет с трех лет… Великолепный пассаж, да?
Даже менее внимательные, чем мои, глаза и уши, возможно, узнали бы тут все, что следует знать о природе привязанности молодого человека к старшей сестре. По определенным жестам, сделанным во время исполнения, по определенным улыбкам, предназначенным исключительно ему, стало совершенно ясно, что его чувства взаимны и что между ними действительно присутствует симпатия – братско-сестринская – такая, какой мне не довелось познать (ведь я рос отдельно от брата и сестры).
Вы, мистер Лэндор, несомненно, достаточно часто становились участником подобных увеселений, чтобы знать, что когда один исполнитель заканчивает, на сцену, чтобы заткнуть брешь, сразу вызывают другого. Так и случилось. Когда мисс Марквиз встала из-за пианино, ее мать и брат, громогласно выражая настоятельную просьбу, призвали меня порадовать собравшихся гостей образцами моей скромной поэзии. Признаюсь, я ждал такого поворота событий и взял на себя смелость подготовить короткую подборку, сочиненную прошлым летом и озаглавленную «К Елене». Не думаю, что уместно делиться здесь с вами всем текстом (и, думаю, это никак не отвечает вашим, о великий Недруг поэзии, желаниям!). Отмечу лишь то, что это мой любимый плод усилий в лирике, что Женщина, обозначенная в названии, сравнивается то с никейскими челнами, то с Древней Грецией, то с Римом, то с наядой и так далее, и что при написании завершающих строк – «О, Психея, из стран, что целебны тоске / И зовутся Святою Землей!»[86] – мои труды были вознаграждены глубоким и сотрясающим душу вздохом.
– Черт побери! – вскричал Артемус. – Я же говорил вам, что этот паршивец – гений!
Реакция сестры была гораздо более сдержанной, а так как я догадывался, что Артемус проявляет всестороннюю заботу о ней, то решил застать ее одну и убедиться, не оскорбило ли ее случайно мое творение. Она сразу успокоила меня улыбкой и кивком.
– Нет, мистер По, это было замечательно. Мне просто становится грустно при мысли о бедняжке Елене.
– Бедняжке Елене? – эхом повторил я. – Почему бедняжке?
– Ну, стоит днями и ночами в окне. Как статуя, разве не так вы написали? Ведь это ужасно утомительно. Ой, а теперь это я, возможно, обидела вас. Прошу прощения. Просто подумала, что такая здоровая девушка, как Елена, должна была периодически отходить от окна. Гулять в лесу, болтать с подругами и даже ездить на балы, коли есть на то желание.
Я ответил, что у Елены – у той, что я воплотил в этом образе – нет желания ни гулять, ни танцевать, потому что есть нечто более ценное: Бессмертие, дарованное Эросом.
– О, – сказала Лея, мягко улыбаясь, – не могу представить женщину, которая хотела бы стать бессмертной. А вот хорошей шутке, возможно, она порадовалась бы. Или нежной ласке…
Едва она произнесла это, ее бархатные щечки стал заливать слабый румянец. Смутившись, Лея поспешила направить беседу по пути, менее чреватому опасностями, и в конечном итоге привела ее… в общем, ко мне самому, мистер Лэндор. Кажется, ее заинтриговали образы благовонных морей и истомленного путника, и она спросила, можно ли из этих фраз сделать вывод о том, что я много путешествовал и много повидал. Ваша логика, ответил я, безупречна. Затем в общих словах описал свое кратковременное пребывание в море и мои странствия по Европейскому континенту, закончившиеся в Санкт-Петербурге, где я оказался втянутым в такую запутанную и сложную историю, что меня в последний момент пришлось вызволять усилиями американского консула. (Боллинджер, случайно проходивший мимо, спросил, не выступила ли императрица Екатерина моей заступницей. Тон у него был сардонический, и я сделал вывод, что его перемена по отношению ко мне была временной.) Мисс Марквиз слушала мое повествование с исключительным вниманием и безграничным одобрением и прерывала лишь для того, чтобы получить более детальное описание той или иной подробности. Она проявила столь искренний и неподдельный интерес к моим ничтожным делам, что… Мистер Лэндор, я и забыл, до какой степени это заманчиво – доверять свои свершения молодой женщине. Это, признаю, наименее изученное чудо света.
Однако я вижу, что так и не взял на себя труд описать эту самую мисс Марквиз. Кажется, Бэкон, лорд Веруламский[87], сказал: «Не бывает безупречной красоты без некоторых странностей». Мисс Марквиз могла бы подтвердить истину этих проницательных слов. Ее рот – начнем с него – неправильной формы: верхняя губа коротковата, нижняя пышновата; однако в целом он является торжеством привлекательности. Нос имеет небольшой намек на горбинку, зато по изяществу линий и гармоничности выреза ноздрей он может соперничать с профилями на медальонах иудеев. Да, у нее слишком яркий румянец на щеках, зато брови имеют совершенный изгиб, а каштановые, вьющиеся от природы волосы отличает роскошный блеск.
Раз вы предписали мне строгую и скрупулезную честность во всех аспектах, я должен добавить, что большинство сочли бы ее тенью былого расцвета. Кроме того, во всем облике просматривается легкая грусть, которая (если я не захожу в своих предположениях слишком далеко) свидетельствует о крушении Надежды и тщетности Упования. Однако как же ей идет эта грусть, мистер Лэндор! Я не променял бы ее на тьмы легкомысленных словесных излияний так называемых девушек на выданье. Клянусь, мне едва ли дано понять, почему безвкусные девицы толпами шествуют к алтарю, а такая жемчужина остается невостребованной и заключена в раковине родительского дома. Истинную правду сказал Поэт: «Как часто лилия цветет уединенно,/ В пустынном воздухе теряя запах свой»[88].
Сомневаюсь, что моя беседа с мисс Марквиз длилась более десяти-пятнадцати минут, однако какое количество тем мы сумели затронуть! У меня нет времени перечислять их (даже если б я все вспомнил), так как звучание ее низкого мелодичного голоса побуждало меня искать все новые. Будучи женщиной, она не так глубоко погружена в этические, естественные и математические науки, как мужчина, и в то же время владеет французским так же свободно, как я, и, к моему изумлению, обладает определенными познаниями в классических языках. Имея в пользовании телескоп Артемуса, она со знанием дела вела беседу о звезде шестой величины, найденной рядом с крупной звездой в созвездии Лиры.
Но главным из многих ее умственных достоинств – что сильнее всего сбило меня с толку и озадачило – является