– Я опасался, что холод помешает вам прийти.
Ответ ее был лаконичным.
– Не помешал, – сказала она. – Как вы сами видите.
То, что после нашей последней встречи ее отношение ко мне сильно изменилось, я заметил сразу. И в самом деле, в ее тоне, в оскорбленном повороте головы, в явном неприятии общения со мной, читавшемся во взгляде – этих прекрасных глаз! – безошибочно определялась холодность. Каждое движение, каждая интонация давала понять, что мисс Марквиз недовольна тем обязательством, что я на нее возложил.
В общем, мистер Лэндор, признаюсь, что плохо научен обращению с Женщиной. Поэтому я не видел способа преодолеть таинственную пропасть, что сейчас разделяла нас, и не мог понять причины, по которым она согласилась на так явно неприятную ей встречу. Она же, со своей стороны, ограничилась тем, что теребила свой ридикюль и несколько раз обошла мемориал.
Вид обелиска направил мои мысли на несчастных кадетов, которые (как и Лерой Фрай) ушли в мир иной на заре своей пользы обществу. Я смотрел на темно-зеленые кедры, стоявшие, будто часовые, охраняющие лагерь Смерти, на белоснежные надгробия, ставшие защитой от непогоды для тех, кто, находясь в расцвете своей мужественной красоты, был отозван от ежедневных учений Жизни. Захваченный этими размышлениями, я даже отважился поделиться ими со своей спутницей в надежде породить общую тему разговора, однако увидел, как они были отметены резким поворотом головы.
– О, – сказала она, – в смерти нет ничего поэтического, не правда ли? Не могу представить ничего более прозаического.
Я возразил ей, сказав, что считаю Смерть – и, в частности, смерть красивой женщины – великой, самой возвышенной темой Поэзии. И впервые после своего прихода она уделила мне все свое внимание, а потом впала в пароксизм смеха, который смутил меня сильнее, чем та холодность, что предшествовала ему, и который очень походил на тот приступ, что случился с ней в присутствии Артемуса. Отсмеявшись, Лея стерла веселье с глаз и проговорила:
– Как же она вам идет.
– Что? – спросил я.
– Любовь к смерти. Больше, чем форма. Видите, у вас запылали щеки, в глазах появился блеск! – Удивленно покачав головой, она добавила: – Единственный, кто вам под стать, это Артемус.
Я ответил, что никогда за все наше короткое знакомство с этим джентльменом не подозревал о его пребывании в царстве Меланхолии.
– Он согласен, – задумчиво сказала Лея, – подолгу гостить в нашем мире. Знаете, мистер По, я считаю, что на битом стекле можно танцевать какое-то время. Но не постоянно.
Я сказал, что если б человек знал только те ощущения, что дает битое стекло – в том смысле, что если б с младенчества учился ходить только по нему, – он считал бы, что оно не хуже, чем самая мягкая земля. Это умозаключение, как я с удовольствием заметил, заняло ее мысли на довольно длительное время, и после окончания этого периода она ответила более тихим голосом:
– Да. Теперь я вижу, что у вас двоих много общего.
Пользуясь этой оттепелью в обращении со мной, я осмелился привлечь ее внимание к различным достопримечательностям, которые могут доставить удовольствие пытливому взгляду: к пристани и осадной батарее, к гостинице мистера Коззенса, к руинам старого форта Клинтон, за полвека разрушенного ветрами и непогодами. Эти виды не вызвали в ней ничего, кроме пожатия плеч. (Оглядываясь назад, мистер Лэндор, я понимаю, что нельзя было ожидать, чтобы человек, выросший в этих краях, как мисс Марквиз, видел в них нечто диковинное; ведь они как те, кто всю свою жизнь проводит в королевских дворцах и поэтому считает сокровища не более достойными внимания, чем можжевеловые кусты.) У меня не осталось и тени надежды на то, что из нашего неудачного свидания произрастет Радость, поэтому я решил стойко сносить страдания. Какая доблесть, мистер Лэндор, требуется, чтобы вести легкую беседу при столь неблагоприятных обстоятельствах! Я справился о здоровье мисс Марквиз. Похвалил ее вкус в одежде. Выразил уверенность, что ей идет голубой. Спросил, на каких званых обедах ей довелось побывать в последнее время. Спросил – представьте только! – полагает ли она, что холода установились надолго. Задав последний вопрос, который считаю верхом банальности и безобидности, я с изумлением увидел, как она обратила на меня полный ярости взгляд и стиснула зубы.
– О, давайте не будем… Вы… мистер По, вы считаете, что я согласилась прийти сюда, чтобы поговорить о погоде? С меня довольно, уверяю вас. Много лет – слишком много, мистер По, – я была одной из «четырехчасовых», ожидавших на Тропе флирта. Насколько я помню, там только и делали, что обсуждали погоду, прогулки на лодке, танцы и званые обеды, и уже в самом конце – ведь время имело решающее значение – кто-то заявлял о неумирающей любви. Неважно кто, конечно, потому что все заканчивалось ничем. Кадеты уходили – они всегда уходят, не так ли, мистер По? – и их место занимали новые.
Я думал, что такая пламенная речь вскоре исчерпает себя или, по крайней мере, немного умерит гнев говорившего. Но все получилось наоборот, мистер Лэндор: чем дольше она говорила, тем ярче разгорался внутренний огонь.
– А, мистер По, у вас все пуговицы на месте! Означает ли этого, что вы ни разу не отрывали ту, что ближе всего к вашему сердцу, и не обменивали ее на локон вашей возлюбленной? В мое время, мистер По, я отдала столько локонов, что даже странно, как не облысела. Выслушала такое количество заверений в вечной любви, что сейчас у меня должно было быть столько же мужей, сколько жен у Соломона. Поэтому давайте, рассказывайте мне скорее уже о своей неумирающей любви, чтобы мы могли вернуться к себе.
Во всяком случае, тут ее гнев поутих. Проведя рукой по лбу, Лея отвернулась и совершенно тусклым голосом проговорила:
– Прошу меня простить, я поступила ужасно, даже не понимаю почему.
Я заверил ее, что ей нет надобности извиняться, что моя главная забота – ее благополучие. Не знаю, успокоили ли ее мои слова, но утешения в моем обществе она больше не искала. Минуты тянулись как дни. О да, мистер Лэндор, ситуация сложилась крайне некомфортная, и я уже подумывал о том, чтобы завершить ее… когда вдруг четко ощутил перемену в поведении Леи. Она поежилась.
– Вы замерзли, мисс Марквиз.
Она покачала головой; все отрицала, однако ежилась. Я спросил, можно ли мне прикрыть ее шинелью. Ответа не последовало. Я взял предложение назад. Опять без ответа. Дрожь усилилась, и ее состояние отразилось на утонченном лице – там появилось выражение неописуемого испуга.
– Мисс Марквиз! – вскричал я.
Возможно, она была так глубоко погружена в собственные фантазии, что мой жалобный дискант прозвучал для нее, как из пещеры: она не замечала меня, отдавшись своему слишком осязаемому ужасу. Вероятно, страх – такое же заразное заболевание, как лепра, потому что вскоре я ощутил, как мое сердце учащенно забилось, конечности напряглись и во мне утвердилась уверенность – лишь на основании выражения ужаса на лице мисс Марквиз, – что рядом есть кто-то еще, некто, чья мерзкая порочность несет погибель нашим душам.
Я резко повернулся и огляделся в поисках этой личности – этого источника злобы, что так подействовал на мою очаровательную спутницу. В приступе мономании я исследовал каждый камень, заглянул под каждый кедр, три раза обошел памятник. Никого там не было, мистер Лэндор!
Успокоенный, но ни в коей мере не умиротворенный этим открытием, я повернулся к спутнице и обнаружил, что на том месте, где она стояла, пусто. Мисс Марквиз исчезла.
Меня охватило беспокойство, причем настолько сильное и всепоглощающее, что я перестал воспринимать себя отдельно от той, которая исчезла. Даже не вспомнил о том, что могу опоздать на вечернее построение. Готов был отказаться от всех построений, всех обязанностей, лишь бы еще раз увидеть это воплощение ангела. Я побежал – от дерева к дереву, от камня к камню. Несся по вьющейся тропе, обследуя каждое бревно или пень, изучая следы на земле и на мху. Выкрикивал ее имя древесным лягушкам и малиновкам. Звал ее, обращаясь к западному ветру, и к заходящему солнцу, и к горным вершинам. Ответа не было. Охваченный страданием до самых глубин существа, я даже – представьте, чего это мне стоило, – подобрался к краю кладбищенского утеса и позвал ее, глядя вниз и ожидая, что увижу на камнях ее изломанное безжизненное тело.
Я уже отчаялся найти ее, мистер Лэндор, когда наконец-то, проходя мимо куста рододендрона – всего в пятидесяти ярдах от того места, где в последний раз видел ее, – заметил сквозь узор почти обнаженных ветвей ногу, обутую в дамский сапожок. Продравшись через кусты, я обнаружил, что нога примыкает к торсу, а торс – к голове, а все вместе образует неподвижное тело мисс Леи Марквиз, распростертое на жесткой каменистой земле.
Я опустился рядом с ней на колени и довольно надолго затаил дыхание. Ее зрачки практически исчезли под веками. В уголке нежного и чувственного рта виднелась струйка слюны, и все тело сотрясала такая сильная дрожь, что мне стало страшно за ее жизнь!
Она не произносила ни слова, и я… я не находил в себе сил произнести хоть одно… пока наконец-то… наконец-то!.. приступ не начал стихать. Я все ждал, и мое терпение было вознаграждено тем, что ее грудь поднялась и опустилась в глубоком и спокойном вздохе, а веки затрепетали. Она осталась жива. Она не умерла.
Однако ее лицо заливала мертвенная бледность. Узел волос распался, и теперь черные, свитые в тугие колечки локоны закрывали лоб. А глаза, мистер Лэндор! Бледно-голубые глаза неотрывно смотрели на меня, и взгляд их был необузданным и распутным… восхитительным в своей неудержимости. Все эти перемены в облике, вполне объяснимые эмоциями, не вселяли тревоги. Я не наблюдал в ее личности расстройств, которые несли бы на себе отпечаток пережитого внешнего человеческого – нет, я пойду дальше: нечеловеческого – воздействия. Ее платье, мистер Лэндор, было порвано на плече. На запястьях остались царапины от жестоких ногтей, и кровь все еще текла из ран. Крепкий кулак оставил синяк на ее правом виске – самое настоящее святотатство в отношении ее одухотворенного, благородного чела.