– Прекратите, мистер Боллинджер! – снова заорал я.
А он продолжал давить своими тяжеленными ручищами, выгоняя последние глотки воздуха из легких По. Ожидая, когда хрустнет трахейный хрящ.
Я быстро сорвал башмак и стукнул Боллинджера по макушке. Он что-то буркнул, потряс головой… и продолжил.
Второй удар пришелся ему в подбородок и повалил на спину.
– Если вы уберетесь отсюда немедленно, – сказал я, – сможете сохранить звание. Если же нет – гарантирую, будете преданы трибуналу уже до конца недели.
Он сел. Потер подбородок. Устремил взгляд прямо перед собой, как будто меня не было.
– Вероятно, – сказал я, – вы не знакомы со взглядами полковника Тайера на покушение на убийство.
И вот Боллинджер уже не в своей стихии. Как многие любители поиздеваться, он умел навязывать свою волю только в узком окружении. Будучи первым помощником главного по столу номер восемь, мог испепелить взглядом любого, кто попытался бы взять мясо вперед него. Однако за пределами стола номер восемь, за пределами номера восемнадцать в Северных казармах утверждать свою власть он не умел.
В общем, Боллинджер ушел. Демонстрируя максимум достоинства, на который был способен, но зная, что его остановили и что весть об этом шлейфом потянется за ним.
Наклонившись, я помог По встать. Теперь ему дышалось легче, но кожа в свете фонаря была медного цвета.
– Как вы, в порядке? – спросил я.
Кадет поморщился, пытаясь сделать глоток.
– В порядке, – просипел он. – Требуется нечто большее… чем трусливое нападение… чтобы запугать По. Я родом из… длинной череды…
– Франкских вождей, знаю. Может, расскажете, что произошло?
Он сделал неуверенный шаг вперед.
– Трудно объяснить, мистер Лэндор. Я тихо вышел из своей комнаты, намереваясь навестить вас… приняв все… обычные меры предосторожности. Был, как всегда, осторожен… Не могу объяснить… Он застал меня врасплох.
– Он что-нибудь говорил?
– Одно и то же. Повторял и повторял. Еле слышно.
– И что же?
– «Мелкие твари… должны знать свое место».
– И всё?
– Всё.
– И как вы это интерпретируете, мистер По?
Он пожал плечами, но даже это едва заметное движение заставило его поморщиться от боли в шее.
– Неприкрытая ревность, – наконец сказал По. – Он… явно обезумел от того… что Лея предпочла меня ему. Ему хочется напугать меня и заставить отказаться от нее. – Где-то внутри него зародился и вырвался наружу высокий дурашливый смешок. – Едва ли он способен… оценить… всю глубину моей решимости в этом вопросе. Меня не испугать.
– Значит, мистер По, вы считаете, что он всего лишь хотел испугать вас?
– А что же еще?
– Ну, не знаю, – сказал я, еще раз оглядывая место для экзекуций. – Издали мне показалось, что он собирается убить вас.
– Не будьте смешным. У него не хватит духу. Нет воображения.
Ах, Читатель, меня так и подмывало рассказать ему об убийцах, с которыми мне довелось столкнуться. То были люди почти без воображения. И именно это делало их опасными.
– И все же, мистер По, я бы хотел, чтобы вы… – Сунув руки в карманы, я наподдал мыском башмака комок земли. – Понимаете, дело в том, что я в некотором роде завишу от вас и предпочел бы не переживать по поводу того, что вы можете лишиться жизни из-за какой-то молодой женщины, как бы красива она ни была.
– Уж кто лишится жизни, так только не я, мистер Лэндор. Можете в этом не сомневаться.
– Тогда кто?
– Боллинджер, – сказал По. – Я не позволю ему встать между мной и дамой моего сердца; я просто убью его. Да, и получу истинное наслаждение; это будет самый нравственный из всех моих поступков.
Я взял его за локоть и повел вверх по склону к гостинице. Прошла минута, прежде чем я решился заговорить.
– О да, – сказал я как можно беспечнее, – нравственную сторону увидеть здесь легко. А вот представить, что вы, мистер По, получаете от этого наслаждение, я не могу.
– Вы просто меня не знаете, мистер Лэндор.
И он был прав: я его не знал. Не знал, на что он способен, пока он это не совершал.
Мы остановились перед колоннадой. Дыхание По выровнялось, на лицо вернулась обычная бледность, и теперь он выглядел удивительно здоровым.
– Итак, – сказал я, – я рад, что оказался на месте в нужное время.
– Эх, жаль, я не успел должным образом ответить Боллинджеру… Но я благодарен, что вы оказались в резерве.
– Вы думаете, Боллинджер знал, куда вы идете?
– Не представляю, как он смог бы узнать.
– Значит, вы считаете, что наша маленькая договоренность остается тайной?
– Остается и останется, мистер Лэндор. Для всех… – По замолчал, осаживая собственные эмоции. – Даже для нее… – Четким и ясным голосом он произнес: – Вы не удосужились спросить, зачем я шел к вам.
– Полагаю, вы спешили сообщить свежие новости.
– Это действительно так.
По стал обыскивать свои карманы. Миновала целая минута, прежде чем он нашел искомое: листок бумаги. Кадет бережно развернул его с тем же благоговением, как если бы готовил чашу к причастию.
Как же я не догадался! Как не понял, что за огонь горит в его глазах! Ничего не подозревая, я взял листок и прочитал:
«Леонора, ответь, что с тобою?
Почему столь безудержный плач?
Почему столь неистовый плач?»
«Дьявол правит моею судьбою,
Беспощаден, всесилен, всезряч.
Ад смыкается над головою —
Мой растлитель, судья и палач,
Мой извечный, навечный палач!»
Слова плясали в свете фонаря, и я обнаружил, что никак не могу найти своих. Снова и снова рылся я в мозгу, и каждый раз мои усилия оказывались тщетными. В конечном итоге я ограничился следующим:
– Славно. И в самом деле, мистер По, очень славно.
Он расхохотался, его громкий, искренний смех больно отдался у меня в ухе.
– Спасибо, мистер Лэндор. Передам маме ваши слова.
Повествование Гаса Лэндора
21
С 22 ноября по 25 ноября
В тот же вечер, правда, чуть позже, в дверь моего номера постучали. Стук был не робким, характерным для По, а частым и настойчивым, что заставило меня соскочить с кровати в полной уверенности, что там – кто бы мог сказать? – сама кара небесная.
Пэтси, укутанная в два слоя шерсти. В холоде коридора ее дыхание превращалось в клубочки пара.
– Впусти меня, – сказала она.
Я ждал, что она снимет шали, но вместо этого Пэтси прошла в комнату.
– Только что забросила выпивку для мальчиков, – сказала она.
– А мне что-нибудь осталось?
Оказавшись перед таким искушением, я произнес это как можно небрежнее. Думаю, будет справедливо сказать, что я набросился на нее… и она, ангел во плоти, не воспротивилась. Лежала и весело смотрела на меня, пока я ее раздевал. Из всех этапов этот мне нравился больше всего: снимать слои один за другим – чулки, башмаки, нижние юбки, – и каждый из слоев разжигал тревогу сильнее, чем предыдущий. А будет ли подо всем этим она сама? Вечный вопрос. Твои руки дрожат, когда ты расстегиваешь последний ряд пуговиц…
И вот она передо мной, белая, пышущая здоровьем, лоснящаяся.
– Ммм, – говорит Пэтси. – Да, вот так. Вот здесь.
Дело длилось дольше, чем обычно, – еще никогда кровать мистера Коззенса не издавала столь жалобный скрип таким множеством своих деталей, – и когда мы закончили, некоторое время просто лежали. А потом Пэтси, как обычно, заснула, и я, еще немного послушав ее дыхание, осторожно убрал ее голову со своей груди и выбрался из кровати.
У окна меня ждал дневник Лероя Фрая. Запалив огонь в лампе, я разложил его на коленях, положил блокнот на стол и принялся за работу, распутывая длинные мотки из буквенных цепочек. Я работал больше полутора часов, когда почувствовал руки на своих плечах.
– Что в книжке, Гас?
– О. – Я отложил перо, потер лицо. – Слова.
Она погладила меня по шее.
– Хорошие?
– Не очень. Хотя я много узнаю о теории стрельбы, ракетах Конгрива и Господе, о желании оказаться дома, в Кентукки, где холод не… не пробирает тебя до костей. Удивительно, как может быть скучен дневник.
– Только не мой, – сказала Пэтси.
– Ты… – Я вылупил глаза. – Ты ведешь дневник?
После долгой паузы она покачала головой.
– Но могла бы.
«Почему бы и нет?» – подумал я. Разве меня уже не завалили словами? По со своими стихами и прозой, и профессор Папайя со своей записной книжкой, и сержант Локк со своим блокнотом… Даже капитан Хичкок, поговаривают, ведет дневник. Я добавил к этому обрывок записки в руке Лероя Фрая, и метки дьявольского шабаша, и утренние газеты на столе у Тайера, и газеты рядом со Слепым Джаспером – видишь, какое количество слов? Которые не подкрепляют друг друга, как можно было бы ожидать, а стирают и, в конце концов, все утрачивают свой истинный смысл, и ты падаешь вниз, в эту кроличью нору слов, которые лязгают, как клетки Папайи, и взвизгивают, подобно его птицам…
«Так что да, – подумал я. – Ничего не поделаешь, Пэтси. Веди дневник».
– Вернешься в кровать? – прошептала она мне на ухо.
– Ммм…
Скажу честно, я подумывал об этом. Подумывал всерьез. И оказался глупцом, решив остаться на месте.
– Скоро приду, – пообещал я.
Однако заснул в своем кресле. А когда проснулся, стояло утро и она уже ушла, а в моем блокноте возникли следующие слова: «Одевайся теплее, Гас. На улице холодно».
И действительно было холодно – весь вторник, и днем, и вечером.
В среду же утром кадет первого класса Рэндольф Боллинджер не вернулся с караульного поста.
Сразу начались поиски, но через двадцать минут прекратились, так как с гор налетела ледяная буря. Высокая влажность усиливала холод, видимость стала нулевой, лошади и мулы отказывались двигаться вперед, и было решено возобновить поиски, как только позволит погода.
Однако она не позволила. Ледяной дождь продолжал идти все утро и день. Он стучал по крышам, барабанил по освинцованным распашным окнам и с диким треском обрушивался на карнизы и стены. Лил и лил, не останавливаясь, не ослабевая. Все утро я провел, прислушиваясь к его голодному урчанию в канавах, пока не понял, что, если не надену пальто и не выйду из дома, сойду с ума.