– Нет. Я думал.
– Вот как?
– Я думал, что было бы здорово, если б мы могли покинуть это дьявольское место. Вы, я и Лея.
– А зачем нам его покидать? – спросил я.
– О, здесь нас больше ничего не держит. Я испытываю любви к академии не больше, чем вы.
– А Лея?
– Она последует за Любовью, разве не так?
Я не ответил. Но не смог сделать вид, будто и сам не подумывал об этом. Или что не думал – с того момента, когда обнаружил стихи Байрона на крышке сундука, – что кадету четвертого класса По было бы лучше отдаться в другие руки.
– Ну, ладно, – сказал я. – И куда бы мы поехали?
– В Венецию.
Я вопросительно изогнул бровь.
– Почему бы не в Венецию? – продолжил По. – Там понимают поэтов. А если человек не поэт, Венеция сделает из него поэта. Клянусь, Лэндор, если б вы провели там полгода, вы писали бы сонеты и эпические поэмы Петрарки белыми стихами.
– Я согласен просто проводить досуг под лимонным деревом.
По заходил по комнате.
– Мы с Леей поженились бы – а как же? Нашли бы какой-нибудь старый особняк, один из тех, что так замечательно ветшают в предместьях типа парижского Сен-Жермена, и все вместе жили бы там. Вот как здесь, с закрытыми ставнями. Читали бы и писали… Вели бы бесконечные разговоры. Создания Ночи, Лэндор!
– Что-то уж больно мрачно звучит, – сказал я.
– О, преступления никуда не денутся, старина, не бойтесь. В Венеции их масса, и у преступного мира есть своя поэзия, своя страсть! Американские же преступления – сплошная анатомия. – Он решительно рубанул рукой воздух. – Да, мы должны отсюда уехать.
– Вы забыли одну вещь: нашу работу.
Ведь оно никуда не делось, расследование, как бы сильно мы ни старались игнорировать его. И По, по сути, приветствовал возвращение к нему больше, чем я. Помню, его глаза горели алчным огнем, когда он спросил, видел ли я тело Боллинджера. Ему очень хотелось знать, как оно выглядело.
Я ответил, что тело, когда я его видел в последний раз, лежало на кованой кровати в палате Б-3 в госпитале Вест-Пойнта. Ледяная буря замедлила его разложение: кожа практически не посинела, а если смотреть только на голову, можно решить, что перед тобой чуть ли не живой человек, чего никак нельзя было сказать о Лерое Фрае. Однако Боллинджер все же мертв и точно так же выпотрошен, хотя, по большому счету, полоса на его шее глубже, края отверстия в груди более неровные, а кости раздроблены сильнее.
И черная корка крови в промежности, почти скрытая еще набухшим пенисом. Понять суть этого сложно. Человека, совершившего такое, ни в коем случае не назовешь безразличным. У него был какой-то глубоко личный мотив.
Повествование Гаса Лэндора
23
С 4 декабря по 5 декабря
Капитан Хичкок всю неделю дергал меня по поводу дневника Лероя Фрая. Нашел ли я что-нибудь? Имена подозреваемых? Новый подход к расследованию? Есть ли там хоть что-нибудь?
Чтобы успокоить его, я стал каждое утро приносить странички с расшифрованным текстом.
– Вот, капитан, – говорил я громким, бодрым голосом, кладя стопку на его стол.
Даже не удосуживаясь попрощаться со мной, Хичкок тут же принимался за чтение. Кажется, он действительно верил, что в каждой новой порции будет ключ ко всему. Хотя на самом деле там было одно и то же: долгие изложения бед, бытовые мелочи, половой зуд. Я даже стал жалеть капитана. Не так уж радостно видеть, сколь слабая мыслительная работа происходит в мозгу кадета.
Вечером в субботу По остался у себя. Зов сна оказался слишком настойчивым, чтобы он смог его игнорировать.
В тот самый вечер незадолго до одиннадцати пошел снег. Густой, безобразный, муторный. Обычно только Пэтси удавалось вытащить меня из уюта гостиничного номера, чтобы прогуляться, – но сегодня она никуда меня не звала. Что ж, не страшно, у меня была новинка от мистера Скотта[105], жаркий огонь, еда и табак. Может, я и просидел бы взаперти несколько дней, однако на следующее утро получил приглашение.
Дорогой мистер Лэндор!
Простите, что прошу Вас об этом так поздно, но все же не соблаговолили бы Вы прийти в наш скромный дом на ужин сегодня вечером в шесть? Смерть мистера Боллинджера омрачила жизнь нашей маленькой счастливой семьи, и Ваше общество подействовало бы на нас благотворно. Очень прошу Вас пожаловать!
С глубокой надеждой,
Разве я не ждал шанс нарушить обособленный образ жизни Марквизов? Разве мала вероятность того, что, взглянув на Артемуса, «ввергнутого» (как выразился бы По) в дом своего детства, я получу возможность увидеть проблеск – а то и целую картину – того, чего мне так не хватает?
Короче, приглашение, от которого я не мог отказаться. Поэтому без четверти шесть я натянул высокие сапоги и уже потянулся за пальто, когда в дверь один раз постучали.
Естественно, это был По. Весь в снегу, он держал пачку листков. В полном молчании протянул их мне и пошел по коридору, и если б акустика там была плохая, я не услышал бы, что он сказал, прежде чем ступить на лестницу:
– Сегодня я провел самый удивительный день в своей жизни.
Первый снег, Лэндор! Редко бывает такое наслаждение, когда просыпаешься и видишь, что все деревья и скалы покрыты снегом; когда снежинки, как монетки, крутясь, падают из тучи-кошелька. Жаль, что вы не видели меня и моих товарищей по оружию. Вы бы подумали, что это толпа румяных подростков, у которых только что закончились занятия в школе! Кто-то даже стал соперничать за честь первым бросить снежок, и в конечном итоге стычка переросла бы в такой же кровопролитный бой, как при Фермопилах, если б не своевременное вмешательство командиров, которым удалось восстановить жалкое подобие порядка.
Завтрак состоял из нескольких ложек холодного супа, а пение «О Ты, спустившийся с Небес» на воскресной службе сопровождалось крестильным душем из белого снега. Среди шумного веселья и криков можно было почувствовать нечто гораздо более поэтического свойства… божественную тишину, что лежала за пределами наших мелких столкновений. Как выяснилось, за ночь наша маленькая академия превратилась в эльфийское королевство… в украшенное драгоценными каменьями царство, где грохот сапог сменился на еле слышный скрип… где самое громкое ругательство тонуло в белейшей пуховой перине.
После службы я отправился к себе, зажег огонь в камине и погрузился в «Заметки к размышлению» Кольриджа[106]. (Лэндор, в нашу следующую встречу мы должны обсудить определение Кантом разницы между рассудком и разумом, так как я разумею, что вы и я – олицетворения этих противоположных принципов соответственно.) Примерно в десять минут второго неожиданно раздался стук в дверь. Решив, что пришел офицер с инспекцией, я тут же спрятал контрабандную книгу под одеяло и встал по стойке «смирно».
Дверь приоткрылась, и я увидел совсем не офицера, а кучера. Ах, как же бедно это слово передает откровенную несуразность его внешности!.. На нем был темно-зеленый сюртук с алыми полосами, богато украшенный серебряными аксельбантами. Жилет его был алым, бриджи тоже, причем с серебряными кружевными подвязками. Одних этих элементов хватало бы, чтобы сделать его в наших суровых краях образцом непристойной экзотичности, но он еще и носил совершенно аномальную шапку. Только представьте, бобровая шапка; она плотно сидела на голове, увенчанной такими роскошными волосами черного цвета, что можно было решить, будто цыганский конокрад отказался от своего места у пятого герцога Баклю и предложил свои услуги Дэниелу Буну[107].
– Мистер По, сэр, – сказал он грубоватым тенором, в котором присутствовали нотки Mitteleuropa[108]. – Меня послали за вами.
– А в чем дело? – изумленно спросил я.
Он прижал палец в перчатке ко рту, обрамленному усами.
– Вам надобно следовать за мной.
Я засомневался – а кто не стал бы на моем месте? Думаю, именно простое любопытство (которое вместе с порочностью, как я думаю, является prima mobilia[109] человеческих стремлений) побудило меня последовать за ним.
Кучер привел меня на сборочную площадку, а оттуда двинулся прямиком на север. Мы шли через толпы забавляющихся кадетов и не могли не замечать заинтересованные и подозрительные взгляды, что притягивала к себе яркая внешность моего спутника. Также не было возможности игнорировать состояние моих сапог, которые после утренних путешествий по горным склонам промокли насквозь. (Великолепные гессенские ботфорты, которые я привез сюда из Вирджинии, пришлось продать мистеру Дурри, моему товарищу-салаге, чтобы закрыть свой долг перед майором Бертоном.) Опасаясь замерзнуть, я обратился к кучеру с мольбой открыть мне пункт назначения. В ответ он не произнес ни слова.
Этот странный тип, не боявшийся повредить свои кружевные украшения в глубоком снегу, исчез за швейной мастерской. Я поспешил за ним, подстегиваемый тысячами всяческих фантазий – фантазий, слабо соотносившихся с реальностью, которая ждала меня впереди. Когда я повернул за угол здания, то обнаружил перед собой… сани.
То был высокий двухместный возок; крутой выгиб полозьев спереди и выпуклые бока придавали этому средству передвижения причудливое изящество и делали его похожим на гигантского лебедя. Таинственный кучер взял в одну руку вожжи, а другой предложил мне занять место рядом с ним. Нечто в его вкрадчивой улыбке, в его необычайной бесцеремонности и фамильярности, в его манерах, в частности в движениях на удивление костлявых, как у скелета, длинных пальцев в перчатках, – это нечто заставило меня похолодеть. Я был готов поверить, что сам Плутон явился, дабы доставить меня в свое Царство мертвых.