Они посмотрели друг на друга, муж и жена, и разделявшие их восемь футов не стали помехой для глубокого чувства, отразившегося в их взглядах. Затем миссис Марквиз медленно, с мрачным блеском в глазах, подняла свою тарелку над столом… и выпустила ее. Кости утки разлетелись в стороны, за ними последовали печеные яблоки, а сама тарелка раскололась на множество кусочков, рассыпавшихся по красной скатерти.
– Ха! Видишь! Фарфоровая тарелка бьется, только если хранить ее близко к огню. Надо потолковать с Эжени. – Ее голос звенел под потолком. Она ударила рукой по осколкам, словно хотела измолотить их. – Она, знаете ли, довела меня до белого каленья. Как она смеет… ведь она даже не француженка! Я была бы счастлива нанять достойную служанку, но здесь таких не найти. Мало надеть на человека одежду обслуги; сколько ни старайся заставить его обращаться с тобой как… как с работодателем, все бесполезно! Пора все высказать. Пора заявить, что мы не допустим такого обращения с собой!
Ее стул проскрежетал по полу, и миссис Марквиз, ошарашив всех, вскочила, забыв убрать льняную салфетку, которая каким-то образом зацепилась за платье. Прежде чем джентльмены успели подняться со своих мест, она вцепилась себе в волосы и быстрым шагом вышла из комнаты. Я услышал шелест тафты… стон… стук каблуков по лестнице. Когда эти звуки стихли, мы все один за другим вернулись к своим тарелкам.
– Прошу простить мою жену, – сказал доктор Марквиз, ни к кому не обращаясь.
Больше ничего сказано не было. Не рассыпаясь в извинениях, ничего не объясняя, остальная часть клана Марквизов продолжила есть. Они не испытывали никакого шока. Слишком много обедов наскакивало на ту же мель и гибло там.
У нас с По, наоборот, аппетит пропал совсем. Мы отложили вилки и ждали остальных. Первой закончила есть Лея, потом Артемус и, наконец, доктор Марквиз, который встал и, неспешно поковыряв в зубах карманным ножичком, наклонил голову в мою сторону и сказал:
– Мистер Лэндор, будьте любезны, присоединитесь ко мне у меня в кабинете.
Повествование Гаса Лэндора
25
Доктор Марквиз закрыл за нами дверь столовой. Его глаза блестели, дыхание попахивало луком и виски.
– У моей жены нервы, – сказал он. – Такое бывает в это время года. Как видите, слегка переутомилась. Зима, холодно… Приходится сидеть взаперти… Уверен, вы понимаете.
Он кивнул, словно убеждая себя в том, что исполнил долг, затем пригласил меня в кабинет – очень узкую комнату, где витал аромат жженого сахара. Свет настольной лампы отражался в зеркале в потускневшей золотой раме. С портрета над центральным книжным шкафом хмурился Гален. В нише между двумя другими книжными шкафами висела очень старая картина высотой не более двух футов. На ней был изображен священник в черном облачении. Под ней на подушечке из несвежего вида грубой серой ткани лежала камея: казалось, портрет на ней погружен в глубокий сон.
– Скажите, доктор, кто это очаровательное создание?
– О, – с жаром произнес он, – конечно же, моя возлюбленная супруга.
С тех пор как портрет вырезали на кости, прошло более двадцати лет, но от лица той миссис Марквиз сохранилось очень мало. Пролетевшие годы буквально выпарили его, поэтому круглые жизнерадостные глаза портрета соотносились со своим нынешним эквивалентом так же, как тесто – с хлебом.
– Она недооценивает свою красоту, правда? – сказал доктор. – Никакого amour propre[113], которое, как вы знаете, присуще женщинам… Ах, я же так и не показал вам свою монографию! – Бросившись к шкафу, он вернулся ко мне со стопкой тонких желтоватых листков. – Да, да, – хмыкнул он, – вот она! «Предварительный этюд о волдырях». Меня пригласили прочитать эту лекцию в Колледже терапевтов и хирургов. Этюд о свищах в области ануса был очень хорошо принят в университете… А вот еще кое-что. Думаю, справедливо будет сказать, что монография упрочила мою репутацию. «Краткое описание проверенного метода лечения гнилостной желтой лихорадки, в обиходе называемой “кровавой рвотой”».
– Широта ваших интересов, доктор, впечатляет.
– О, просто так работает мой старый котелок. Во всех направлениях, таков мой modus[114]. Но я обязательно должен показать вам, мистер Лэндор, эту работу… Мои соображения по поводу труда доктора Раша о болезнях разума. Опубликована в «Журнале Новой Англии по медицине и хирургии».
– Буду рад взглянуть.
– Серьезно? – Он улыбнулся мне, как будто поверил. Должно быть, я стал первым, кто отреагировал на это предложение. – Что ж… Но она не… А знаете, прошлым вечером я, кажется, сам просматривал ее, лежа в кровати. Принести?
– Конечно.
– Вы уверены?
– Конечно! Я даже готов сопровождать вас, если вы не возражаете против моего общества.
У него отвисла челюсть. Он протянул руку.
– Это стало бы… большой честью. Для меня это счастье.
Да, капелька доброты сотворила с доктором Марквизом чудеса. Помню, как звонко стучали его каблуки, когда мы поднимались по лестнице, – этот звук эхом разносился по всему дому. Хотя дом, по сути, был маленьким. Все, что происходило в одной комнате, становилось достоянием обитателей всех остальных помещений.
И это означало, что сидевший в столовой Артемус может отслеживать все наши действия и точно узнает, в какой момент мы окажемся на лестничной площадке второго этажа. Но узнает ли он и еще кое-что? Что его отец забыл прихватить с собой свечу? И что нам предстоит довольствовать светом от ночного фонаря, закрепленного высоко на стене маленькой спальни? В этой странной выстывшей стерильной комнате были видны лишь настенные часы (остановившиеся на двенадцати минутах четвертого) и очертания простой латунной кровати без постельного белья и покрывала, только с матрасом.
– Комната вашего сына? – спросил я, с улыбкой поворачиваясь к доктору Марквизу.
Он подтвердил.
– Как ему повезло, – сказал я. – Можно отдохнуть от сумятицы кадетской жизни.
– Между прочим, – сказал доктор, почесывая шею, – Артемус живет здесь только на каникулах. Это делает ему честь. Однажды он мне сказал: «Папа, если я собираюсь стать кадетом, то и жить должен как кадет. Не бегать домой к мамочке и папочке каждый вечер – это не пристало солдату. Я должен жить так же, как мои товарищи». – Доктор Марквиз похлопал себя по груди и улыбнулся. – Сколько мужчин может гордиться тем, что у них такой сын, а?
– Мало.
Он снова наклонился ко мне, и я снова ощутил запах лука.
– Вы не представляете, мистер Лэндор, как мое сердце… радуется, когда я вижу, каким он вырос. Нет, он не моего склада. Он рожден вести за собой людей, это любому понятно… Да, но мы ищем монографию, не так ли? Сюда, пожалуйста.
Спальня доктора Марквиза была в конце коридора. Он остановился… сделал движение, будто собирался постучать… потом опустил руку и прошептал:
– Я только что сообразил, что моя супруга отдыхает. Пройду тихонько, на цыпочках, а вы подождите меня здесь, ладно?
– Конечно, доктор. Делайте, как считаете нужным.
Как только дверь за ним закрылась, я быстрым и широким шагом вернулся обратно и зашел в комнату Артемуса. Сняв фонарь со стены, осмотрел кровать, залез под матрас и заглянул за изголовье. Свет фонаря упал на разбросанные по полу детские вещи: полозья от санок, воскового человечка с глазами из гвоздики, остатки от воздушного змея и миниатюрную карусель с ручным заводом.
Не здесь. Каким-то образом я это понял. Не здесь. И тут фонарь, словно следуя моим мыслям, высветил дверцу в дальнем углу комнаты.
Гардеробная. Нет места лучше для хранения тайн.
Дверь отворилась во тьму столь густую, что фонарь едва смог ее прошибить. Донеслись запахи жасмина и бергамота, затем все пронизал сладковато-острый аромат нафталина. Послышался тихий шорох скованных холодом тканей: атласа, кисеи, тафты.
Гардеробная Артемуса представляла собой дополнительный склад женских вещей. Практичное применение неиспользуемого помещения в обиталище молодого человека; однако при сложившихся обстоятельствах я увидел в этом новую издевку Артемуса. (Разве он не отслеживает мои передвижения у себя над головой? Разве не знает точно, где я стою?) Я вытянул вперед руку и, к своему изумлению, не обнаружил задней стены. Рука не нашла никакого препятствия.
Подняв фонарь, я пробрался через одежду и оказался в каком-то темном месте. Я не видел никаких очертаний, не чувствовал никаких запахов. Но тут было нечто большее, чем пустота. Сделав шаг вперед, я несильно ударился лбом обо что-то и понял, что это еще одна штанга для одежды.
И на штанге что-то висело. Я ощупал вещь, и мои руки остановились на деревянной вешалке… затем на рифленом воротнике… на жестком профиле плеча… а еще ниже на чуть влажной шерстяной ткани.
Я сдернул вещь с вешалки и поднял фонарь.
Форма. Офицерская форма.
Настоящая – или очень хорошая подделка. Голубые панталоны с золотым кантом. Голубой китель с богатой золотой отделкой. И на плече (мне пришлось поднести фонарь поближе, чтобы разглядеть) отрезанная нитка. На том месте, где когда-то была планка.
В памяти тут же всплыл – а как же иначе? – таинственный офицер, который приказал рядовому Кокрейну покинуть пост у тела Лероя Фрая. Я продолжал ощупывать китель и вдруг почувствовал под пальцами какое-то уплотнение прямо над талией, как будто ткань чем-то пропиталась. Пятно было немного липким и шероховатым. Я уже собирался поднести фонарь, когда услышал шаги.
Кто-то вошел в комнату.
Я задул фонарь. Стоя в полной темноте гардеробной, прислушивался к тому, что происходило по ту сторону. Шаг… еще один.
Остановка.
Оставалось только ждать. Всего, что может последовать.
А последовал новый звук – скрежет вешалки на штанге. Кто-то двигал одежду, отделявшую меня от комнаты. Это движение преобразовалось в нечто, что скользнуло по моим ребрам и пригвоздило мой сюртук к стене.