Лея посмотрела на меня. Да, так же внимательно, как поглядывала на меня весь вечер. Затем поставила ноты и села на банкетку. Бросила последний взгляд на мать – прочитать его было трудно: не молящий, не сердитый, любопытный наверное. Она гадала, что будет дальше.
Затем, откашлявшись, заиграла. И запела:
О солдатах девицы мечтают!
О солдатах девицы мечтают!
Потому что их трам-пам-пам-пам
Невозможно сердца окрыляет!
Странно, что миссис Марквиз нашла эту песенку в «Дамской книге». Такого сорта произведения можно было услышать много лет назад в театре «Олимпик» на представлении с загримированными под негров комедиантами и французскими танцовщицами. Такую песенку могла бы исполнять девица по имени Магдалена или Делайла, и она была бы одета в наряд со стаусиными перьями с голубым бисером или во что-нибудь более дерзкое – например, в костюм моряка, – и щеки у нее были бы такими же алыми, как губы, и она развязно подмигивала бы густо подведенными черным глазами.
Делайла выполнила бы свою задачу ревностно. Даже галерные рабы проявили бы больше энтузиазма, чем Лея Марквиз в тот декабрьский вечер. Она сидела за пианино, прямая как палка, и руки у нее были жесткими, как оружейные стволы. Только раз, всего лишь раз пальцы поднялись над клавишами, как будто она собиралась остановиться. Но потом передумала (или за нее передумали), пальцы побежали дальше, а голос зазвучал выше.
Трам-пам-пам,
Трам-пам-пам…
Как и говорил По, у нее от природы было контральто, и ее голос поднимался высоко и, приближаясь к верхним нотам, начинал туманиться и опускаться, пока не превращался в выдохи через стиснутые зубы, почти неслышные, но, как ни странно, звучные.
Трам-пам-пам-пам-пам!
Думаю, именно в тот момент я вспомнил, как птицы Папайи пели сквозь прутья клеток. Но вот чего у меня не было – чего, вероятно, не было ни у кого, – так это ключа от клетки. Однако песенка продолжала звучать (проще было остановить прилив, чем прекратить это пение), и голос Леи перестал то и дело затихать, а ее руки словно налились энергией. Она била по клавишам, и при каждом ударе какая-то нота сбивалась… приземлялась в совсем другом размере… Да и само пианино, потрясенное такой игрой, кажется, готово было взбунтоваться. Однако Лея все пела:
Трам-пам-пам,
Трам-пам-пам…
Впервые за весь вечер По отвел от нее взгляд, словно искал ее где-то в другом месте, и я увидел, как Артемус гладит свой подбородок. Миссис Марквиз же, творец всего этого, пребывала на вершине наслаждения – а может, страха? – постоянно сглатывала, глаза ее так и бегали. «Пожалуйста, – подумал я, – пожалуйста…»
О солдатах девицы мечтают!
О солдатах девицы мечтают!
Она трижды пропела рефрен, а в конце выступления, которое длилось минуты четыре, мы все вскочили на ноги и принялись хлопать с таким восторгом, будто от этого зависели наши жизни. Миссис Марквиз хлопала громче всех; при этом она притопывала, словно танцевала тарантеллу, и громко подпевала с таким явным ожесточением, что доктор Марквиз заткнул одно ухо.
– О, дорогая, да! – закричала она. – Разве не здорово! Только мне жаль – и это все, что я скажу, и вы больше никогда не услышите от меня ни слова на эту тему, обещаю, – но мне очень жаль, что ты трусишь, когда подходишь к этим фа и соль. Ты должна, – она рукой, как саблей, разрубила воздух, – думать, а не выдумывать. Это тебе не на горку взобраться, это целое путешествие в страну созвучий. Я тебе, Лея, сто раз говорила об этом.
– Прошу тебя, Элис, – сказал доктор Марквиз.
– Извини, но разве я сказала что-то обидное? – Не получив ответа от мужа, она вопросительным взглядом обвела всех, прежде чем снова обратилась к дочери: – Лея, дорогая, ты должна объяснить мне: я чем-то оскорбила тебя?
– Нет, – холодно ответила Лея. – Я уже говорила. Тебе придется сильно потрудиться, чтобы оскорбить меня.
– Ну, а тогда почему все такие мрачные? У нас вечеринка, так почему бы не веселиться? – Она сделала шаг назад; в ее глазах начали собираться слезы. – За окном всё в снегу, там так красиво, а мы собрались вместе – так почему же не радуемся?
– Радуемся, мама, – сказал Артемус.
Правда, в его голосе не слышалось никакой радости, лишь отзвук обязанности, взваленной на себя в тысячный раз. Однако этого оказалось достаточно, чтобы вдохнуть новые силы в миссис Марквиз, которая тут же превратилась в неугомонного организатора. Она прогнала нас через несколько раундов шашек и шарад, потом потребовала, чтобы мы ели торт с завязанными глазами и угадывали по запаху, что Эжени (милая Эжени!) положила в него. И только после того как мы покончили с шоколадными трюфелями и перебрались обратно в гостиную, после того как доктор Марквиз, очень далекий от музыки, сыграл в меланхолической манере «Старые колониальные времена», как Артемус и Лея, обнявшись, раскачивались в такт музыке, как По, сидевший на оттоманке, смотрел на них так, будто они были кондорами… только тогда миссис Марквиз снова обратила свое внимание на меня.
– Мистер Лэндор, вы сыты? Вы уверены?.. Ну и слава богу. Вы не будете возражать, если я попрошу вас сесть рядом со мной?.. О, я так рада, что вы смогли прийти. Жалею лишь, что сегодня Лея не в лучшей форме. Уверяю, в следующий раз, когда вы придете к нам, не будете разочарованы.
– Я… я не вправе…
– Да, конечно, вот такой вы у нас человек… Для меня, мистер Лэндор, тайна за семью печатями, почему вы не стали предметом интриг с тех пор, как приехали в Пойнт.
– Интриг?
– Ой, только не думайте, что я не вижу, к каким ухищрениям прибегают женщины. Их манипуляции сразили наповал больше людей, чем вся кавалерия мира. Уверена, что хотя бы одна из жутких армейских жен представила вас хотя бы одной из своих жутких дочерей, разве не так?
– Я… я не уверен…
– Ну, если б у них были такие дочери, как Лея, их ничего не остановило бы. Как вам известно, Лею всегда считали неплохой добычей. Если б она не была особенной, у нее было бы множество… Но, знаете, у нее слишком много всяких идей, и я всегда думала, что ей было бы лучше с мужчиной, обладающим, скажем так, более зрелыми чувствами. С таким, который мог бы направлять ее через мягкое убеждение к подобающим сферам жизни.
– Мне казалось, ваша дочь сама может быть лучшим судьей для…
– О да, – перебила она меня высоким и пронзительным голосом. – Да, я тоже так думала, когда была в ее возрасте. И взгляните на меня сейчас!.. Нет, мистер Лэндор, в этих вопросах любая мать разбирается лучше. Поэтому, когда мне предоставляется возможность, я говорю Лее: «Тебе нужен мужчина постарше. Вдовец – вот на кого тебе следует обратить внимание».
Сказав это, она дважды похлопала меня по заколотому запонкой манжету рубашки.
Жест был мимолетным, но я вдруг почувствовал себя в клетке: дверца захлопнулась, и я лишился свободы даже петь.
Финальный, что называется, аккорд. Так как миссис Марквиз, по своему обыкновению, говорила достаточно громко, все слышали ее слова. И теперь через прутья клетки уставились на меня. И Артемус, бесстрастным взглядом, и Лея, у которой пересохло во рту. И кадет четвертого класса По, покрасневший, как от пощечины, с гневным выражением на лице.
– Дэниел! – завопила миссис Марквиз. – Принеси мне шампанского! Я хочу снова почувствовать себя двадцатилетней!
Почему-то именно в этот момент я взглянул на свои руки и обнаружил, что на пальцах, как в янтаре, остался бурый след от того шершавого пятна, что я нашел на офицерском кителе в гардеробной Артемуса.
Кровь. Что же еще, кроме крови?
Повествование Гаса Лэндора
27
6 декабря
Вот так, Читатель. Я пришел к Марквизам в надежде раскрыть одну тайну, а ушел оттуда с еще тремя.
Начнем с этой: кто пытался убить меня в гардеробной Артемуса?
Только у самого Артемуса и доктора Марквиза хватило бы силы орудовать саблей с такой ловкостью, но оба, насколько мне известно, находились в другом месте: доктор – подле недомогающей жены, кадет – внизу, в гостиной. Кто-то посторонний просто не смог бы зайти в дом так, чтобы его никто не заметил. Тогда кто? Кто атаковал меня, пытаясь задеть саблей самые уязвимые места?
Вот следующая тайна: если рядовой Кокрейн видел в палате Б-3 именно ту форму, что была найдена в гардеробной Артемуса, на ком она была?
Первым кандидатом, естественно, стал Артемус. Поэтому на следующий день после визита к Марквизам капитан Хичкок по моей просьбе вызвал его в свой кабинет под тем предлогом, будто ему надобно расспросить кадета о взломанной двери в казарме. У них состоялась милая беседа, и все это время рядовой Кокрейн находился в соседней комнате и слушал, приложив ухо к двери. Когда беседа закончилась и Артемуса отпустили, рядовой Кокрейн, скривив рот на сторону, заявил, что, возможно, голос был тот самый, но не исключено, что он мог слышать его где-то еще, да и вообще, тот голос мог принадлежать кому-то другому.
Короче говоря, мы остались в недоумении. Главным подозреваемым по-прежнему был Артемус. Но разве я своими глазами не видел, с какой легкостью доктора Марквиза в темноте можно принять за сына? И еще одна закавыка: из доклада По я знал, что Лея Марквиз может вполне успешно изображать мужчину.
Все это только усиливало росшее во мне беспокойство – ощущение, что у семейства Марквизов нет центра, северного магнитного полюса, так сказать. Стрелка моего мысленного компаса указывала на Артемуса… но я сразу вспоминал, как покорно он выполнял все капризы своей матери, как смиренно звучал его голос, когда он находился рядом с ней…
Ладно, направим стрелку на миссис Марквиз. Но при всем ее умении влиять на общее настроение, смогла бы она зайти так далеко? Лея – по-своему – противостояла ей даже тогда, когда уступала ее желаниям. Как это объяснить?