– На вас, Лэндор, это не похоже – так долго возиться.
– Что ж. – Тусклая улыбка. – Вероятно, я не в своей стихии. Не создан для военной жизни.
– А, так вот в чем загвоздка! Если вы терпите неудачу, это просто удар по вашей профессиональной гордости… Вы просто вернетесь в ваш очаровательный маленький домик и выпьете стаканчик мадеры… или виски. Так, Лэндор?
– Да, виски.
– Но вот если неудачу терпит Тайер, он тянет за собой и других. – Он сунул огромный большой палец в ухо и вытащил его с громким чмоком. – Сейчас сложное время, Лэндор. Вы знаете, что законодательная власть Южной Каролины приняла резолюцию, призывающую упразднить академию? И не думайте, что у них мало сторонников в Конгрессе. Или в Белом доме. – Он поднял стакан к фонарю и оценил мадеру на свету. – Джексон здорово веселится, когда восстанавливает всех кадетов, отчисленных Тайером. Он только и ждет шанса свернуть полковнику башку – и получит ее на блюдечке, если мы не справимся с этим делом. Я боюсь за академию.
– И за свой литейный завод, – добавил я.
Странно, я не собирался говорить это вслух. Но Кембл не возмутился. Он отошел на шаг, расправил плечи и сказал:
– Сильная академия – это сильная нация, Лэндор.
– Конечно.
– Я иногда думаю, что одна смерть, пусть и при таких странных обстоятельствах, мало что значит в масштабах вселенной. А вот две – это уже другой вопрос.
И что я мог сказать на это? Да, две – другой вопрос. А три были бы третьим.
Кембл нахмурился, сделал глоток мадеры.
– В общем, я надеюсь, во благо нас всех, что вы найдете его, и все это ужасное дело… Ох, взгляните на себя, Лэндор: у вас дрожат руки. Чуть ближе к огню и новая порция мадеры – и… О, видите? Остальные гости, если не ошибаюсь! Толпятся на причале… Знаете, Лэндор, я так долго сидел взаперти, что мне хочется встретить их лично. Вы не против, если… Точно? Уверены? Ладно, только укутайтесь потеплее. Мы не хотим, чтобы вы заболели пневмонией; от вас зависит судьба страны, помните об этом…
За прибывшими гостями были отправлены два экипажа. Мы с Кемблом, раскрасневшиеся от выпитого, разместились во втором. И молчали. Вернее, если он говорил, то я не слушал. Я прикидывал – чего никогда не делал – цену неудачи.
– О! – воскликнул Кембл. – Приехали.
Он спрыгнул на землю так быстро, что никто не успел глазом моргнуть. Кажется, его слуги скололи не весь лед. О, то было эпохальное падение, когда он всеми своими двумястами фунтами грохнулся на землю. И мгновенно превратился в настоящий образец топографии: его брюхо стало высокогорьем, которое спускалось к голове-деревушке с двумя хлопающими глазами-прудами. Четверо слуг бросились помогать ему. Он с улыбкой отогнал их. И устроил самый настоящий спектакль, пока поднимался на ноги. Затем, водрузив цилиндр на голову и стряхнув снег с плеч и локтей, изогнул одну кустистую бровь и сказал:
– Знаете, Лэндор, не люблю быть посмешищем.
Первой с причала сошла Лея Марквиз. Для меня это стало сюрпризом, но еще большим сюрпризом стало то, как хорошо она выглядела. Камеристка уложила ее волосы в «узел Аполлона», который очень шел к лиловому платью из тафты с широченной юбкой. Лея напудрилась измельченным крахмалом, бóльшая часть коего пережила переправу через реку, но не могла скрыть румянец на щеках.
– Моя дорогая Лея! – вскричал Кембл, лучась и раскрывая ей объятия.
– Дядя Говер, – улыбнулась она. Сделала один шаг ему навстречу… и остановилась, понимая, что его взгляд устремлен на кого-то позади нее.
Армейский офицер – вот то единственное, что можно было сказать о нем с большого расстояния. Знаков различия видно не было – он отвернулся от нас и смотрел в другую сторону. Я уже, естественно, знал всех офицеров Вест-Пойнта, и для меня было своеобразным предметом гордости то, что я узнавал их прежде, чем они узнавали меня, но этот почему-то не хотел показывать свое лицо. Только когда он, собираясь забраться в экипаж и поставив ногу на ступеньку, попал в круг света от фонаря, я узнал его.
Узнал сразу. Сквозь фальшивую одежду и нехарактерные для него манеры. Кадет четвертого класса По. В форме почившего Джошуа Марквиза.
Повествование Гаса Лэндора
30
Впрочем, я забегаю вперед. Сначала я не представлял, чья это форма. Но потом По снял шинель и накинул ее на плечи Леи. Его освещал фонарь, и я сразу понял, что передо мной. С последнего раза изменилась только одна деталь: на погоне появилась одна желтая планка.
– Мистер Лэндор! – воскликнула Лея, многозначительно расширив глаза. – Позвольте представить вам близкого друга нашей семьи лейтенанта Ле Рене. Анри Ле Рене.
Я почти не расслышал имени. Все мое внимание было сосредоточено на форме. Я не мог не признать, как она красиво сидит на По. Ни один портной не смог бы подогнать ее лучше.
Так как я потратил довольно много времени на то, чтобы совместить лицо и тело с этой формой, видеть лицо и тело По в ней… мне показалось, будто я качусь вниз по длинной спирали. По спирали слов По, всех этих любовных текстов, на которые я делал большую ставку, – могу ли я сейчас быть уверен, что им можно доверять? Даже если отбросить в сторону подозрения Хичкока, могу ли я быть уверен, что По говорит правду? А вдруг его пути пересеклись с путями Артемуса и Леи Марквиз за много месяцев до того, как он рассказал об этом? А вдруг это По был на Равнине в ту ночь и, склонившись, выреза́л сердце из груди Лероя Фрая?
Я понимал, что это безумие. Я пытался спорить с самим собой. «Лэндор, на нем просто одежда. Он не знает, что у этой формы есть особое значение. Он играет в игру…»
И все же я то и дело вглядывался в его лицо и убеждал себя, что за одну минуту ничего в мире особо не изменилось. Он просто одет в форму, вот и все.
Я сглотнул. И сказал:
– Рад познакомиться, лейтенант.
– Я тоже рад, – ответил По.
Ради этого случая он говорил с легким акцентом, похожим на средиземноморский бриз с пришепетыванием, как у месье Берара. Но сильнее всего меня потрясла перемена в его внешности. Лея (или кто-то еще) сделала ему усы из конского волоса, ваксой покрасила их в черный цвет и приклеила на голый участок верхней губы. Грубовато, конечно, но в этом было нечто гениальное, потому что По стал выглядеть на тридцать или тридцать два. И еще стал красивее. В общем, усы ему шли.
Вторая лодка привезла новую толпу, и экипажи перевозили гостей к дому. Я жалел, Читатель, что не помню всех по именам. Среди них был издатель «Нью-Йорк миррор». Художник по фамилии Коул, плотник-квакер, женщина, сочинявшая гимны. Женщины, мужчины – Кембл со всеми обращался одинаково. Хлопал по плечу – его руки работали, как один из заводских насосов, – настаивал, чтобы они выпили кофе или мадеры или опустошили его винный погреб, если пожелают (как будто они смогли бы!), предлагал из своих запасов пальто и сюртуки и подгонял в гостиную.
Я держался позади. Постоял в передней, слушая, как стучат каблуки по великолепному дубовому паркету, как тикают дедушкины часы (таких огромных я в жизни не видел), а потом прошел вслед за всеми. Миновала минута, прежде чем мой слух вычленил новый ритм, очень тихий, как цокот мыши. Подняв голову, я обнаружил в десяти футах от себя Лею Марквиз. Она улыбалась.
– Мисс Марквиз, я…
– О, вы же не выдадите нас, да? – спросила она. – Ведь никому никакого вреда от этого маскарада не будет, уверяю вас.
– Никому, кроме По, – мрачно сказал я. – Вы же понимаете, что командование академии ужинает здесь практически регулярно.
– Да, мы en garde[118] и допускаем такую вероятность. А пока…
Вопреки воле, вопреки здравому смыслу мои губы дрогнули в улыбке.
– А пока, – сказал я, – я не буду вставать у вас на пути. И я счастлив видеть вас здесь, мисс Марквиз. Я-то думал, мне предстоит весь вечер провести в мужском обществе…
– Да, похоже, это единственный вечер в году, когда дамы могут спокойно разгуливать по Маршмуру. Ежегодный вечер предоставления нам гражданских прав, историческая возможность.
– Но ведь вы, как его племянница…
– О, «дядя» – всего лишь ласковое обращение. Я, понимаете ли, знаю его с детства. Он – давний друг нашей семьи.
– А где тогда остальные Марквизы?
– Ах, – она легко взмахнула ручкой, – вас ведь не удивит, что мама опять слегла.
– Мигрень?
– По средам невралгия, мистер Лэндор. Папа остался с ней, брат корпит над геометрией, так что я – единственный эмиссар семейства.
– Ну, – сказал я, – это меня только радует.
Услышав собственные слова, я почувствовал, как запылали мои щеки. Такие слова может произнести только поклонник, не так ли? Я сделал шаг назад и сложил руки на груди.
– Должен признаться, мисс Марквиз, я всегда пытался понять, почему здесь бывает так мало женщин.
– Дядя Говер ненавидит нас, – ответила она. – Ой, не смотрите так. Знаю, он утверждает, будто мой пол ставит его в тупик. Вам не кажется это признанием? Ведь человек не может понять то, чего не может оценить по достоинству.
– Вы, мисс Марквиз, не испытываете недостатка в воздыхателях. Они все понимают вас?
Лея отвела взгляд. Когда она заговорила, было ясно, что наигранная легкость дается ей с трудом.
– Мне всегда говорили, что много лет назад какая-то женщина разбила дяде Говеру сердце. Но я думаю, что его сердце никогда не разбивалось. – Она посмотрела на меня. – Не как у вас, мистер Лэндор. Не как у меня. – Она улыбнулась и вскинула голову. – Ой, все уже ушли, а нас бросили… Давайте догоним.
Говернор Кембл имел четкие представления о том, как располагать гостей за столом. Женщины (в тех редких случаях, когда они присутствуют) должны сидеть на одном конце, мужчины – на другом. Естественно, при такой рассадке всегда оказывалось два представителя каждого пола, которые сидели рядом. Сегодня сочинительница гимнов сидела рядом с плотником-квакером, а меня посадили рядом с Эммелиной Кропси.