Я встал перед ним.
– Ваша дочь страдает падучей… Нет, прошу вас, не отрицайте, я видел все своими глазами. Во время припадков ей кажется, что она находится в контакте с кем-то. С кем-то, кто что-то говорит ей, возможно, даже дает инструкции. – Я указал на портрет на стене. – Это же он, да?
В общем, доктор Марквиз оказался плохим притворщиком. Не из-за неумения, а из-за нежелания. Многие, думаю, укладывают тайны слоями, как в горной породе: нагромождают их все выше и выше. У одних вся эта конструкция держится надежно, не трескается. Другим же достаточно легкого толчка, чтобы сооружение рухнуло. И чтобы оно рухнуло, не нужно обладать располагающим к себе лицом отца Ле Клерка. Достаточно просто оказаться рядом, когда возникнет угроза.
Так и произошло с доктором Марквизом. Он был готов заговорить – и заговорил при свете лампы, пока ночь продвигалась к рассвету. А когда поток слов слабел, я наливал ему новую порцию бренди, и он смотрел на меня, как на ангела милосердия, и слова снова текли бурным потоком.
Он рассказал мне историю о девочке, которой было суждено получить все прекрасное, что может предназначаться девочке: брак, статус, дети. Однако ей было суждено и заболеть. Страшной болезнью, которая захватывала ее, когда никто не ждал, которая отключала мозг, сотрясала тело и валила на землю.
Отец испробовал все возможные методы лечения – ничего не помогло. Он даже приводил знахарей, но те тоже не смогли излечить ее от этого ужаса. Постепенно ужас завладел всей семьей и изменил их всех. Поэтому они бросили комфортную жизнь в Нью-Йорке и изолировались в Вест-Пойнте – обрезали все дружеские связи и держались особняком. Отец отказался от своих амбиций, мать озлобилась и стала вести себя эксцентрично, а дети, предоставленные сами себе, сплотились в противоестественной близости. В общем, каждый по-своему оказался в плену у этой болезни.
– Боже мой, – воскликнул я, – почему вы никому не рассказали? Тайер все понял бы.
– Мы не решились. Не хотели, чтобы нас сторонились. Вы должны понять, мистер Лэндор, для нас это было страшное время. Когда Лее исполнилось двенадцать, ее припадки стали тяжелее. Мы даже опасались за ее жизнь. А потом, однажды… В… в один из дней июля она пришла в себя и сказала…
Он замолчал.
– Что она сказала?
– Она сказала, что кое-кого встретила. Одного джентльмена.
– Отца Ле Клерка?
– Да.
– Ее прапрапрадед, или кто он ей там.
– Да.
– И она говорила с ним?
– Да.
– На французском? – спросил я, закатывая глаза.
– Да, она хорошо знает язык.
В его тоне прозвучал вызов, нехарактерный для него.
– Скажите, доктор, как она узнала, кто этот таинственный человек? Он счел нужным представиться?
– Она видела его портрет. В те дни я хранил его на чердаке, но они с Артемусом случайно наткнулись на него.
– На чердаке? Только не убеждайте меня, будто вы стыдились своего предка.
– Нет-нет. – Доктор всплеснул руками. – Все совсем не так. Père[129] Le Clerc не был… он был совсем не таким, каким его считали. Он не был порочным, он был целителем.
– Неправильно понятым.
– Да, именно.
– И этот бедный непонятый целитель, этот плод воображения вашей дочери стал руководить ею. А она в свою очередь стала руководить Артемусом. И в какой-то момент ваша жена, доктор, тоже стала ее последовательницей.
Если честно, просто догадка. Не было никакого свидетельства, указывавшего на миссис Марквиз, только мои собственные ощущения, то, как звук разносится по этому тесному дому: ничто из творящегося здесь в уединении не может долго оставаться тайной. Да, то был голос интуиции; но, увидев, как сник доктор, я понял, что попал в цель.
– Наверное, доктор, это был интересный курс. Главным предметом, насколько я понимаю, являлось жертвоприношение. Животных – пока они не достигли той точки, когда те уже не годились.
Его голова качалась из стороны в сторону, как маятник.
– Доктор, что сказал бы ваш драгоценный Гален? Что о жертвоприношении молодых мужчин сказал бы Гиппократ?
– Нет, – произнес он. – Нет. Они клялись мне, что мистер Фрай уже был мертв. Они клялись, что не отнимали человеческую жизнь. Никогда.
– И вы, конечно, поверили… Впрочем, вы поверили и в то, что человек может восстать из мертвых и беседовать с вашей дочерью.
– А какой у меня был выбор…
– Какой выбор? – закричал я, ударяя кулаком по спинке кресла. – Уж у вас-то! Врача, человека науки! Как вы могли поверить в такое безумие?
– Просто я…
Он спрятал лицо в ладонях. Из его горла вырвался высокий, почти женский стон.
– Не слышу вас, доктор, – сказал я.
Он поднял голову и закричал:
– Все потому, что я сам не мог спасти ее!
Затем смахнул слезы с глаз, подавил всхлип и воздел руки в молчаливой мольбе.
– Мое искусство, мистер Лэндор, оказалось бесполезным. Как я мог возражать против ее поисков средства, которое помогло бы ей излечиться?
– Средства?
– Именно это он и пообещал ей. Если она сделает то, что он просит. Она сделала, и ей стало лучше. Никто не станет этого отрицать. Припадки стали уже не такими частыми и сильными. Ей действительно стало лучше!
Я привалился к книжному шкафу, внезапно ощутив усталость. Безмерную усталость.
– Если здоровье стало улучшаться, зачем ей понадобилось человеческое сердце?
– О, ей самой оно вовсе не было нужно. Но он сказал, что это единственный способ освободиться. Раз и навсегда.
– От чего?
– От проклятья. От дара. И ведь она избавилась, разве вы не видите? Она хотела опять стать цельной, хотела жить, как другие женщины. Хотела любить.
– И для этого ей было достаточно принести в жертву… чей-то орган?
– Не знаю! Я запретил Лее и Артемусу что-либо рассказывать мне о том, чем они занимаются. Только так я мог… так я мог хранить молчание.
Он обхватил себя руками и уронил голову. О да, иногда бывает трудно наблюдать человеческую слабость. Которой, по моему опыту, в большинстве случаев оборачивается моральный распад. Слабостью. Прячущейся за силой.
– Итак, доктор, ваша проблема в том, что ваши дети продолжают втягивать других людей в свою миниатюрную дьявольскую академию.
– Они клялись, что не несут ответственности за…
– Я говорю не о Фрае, – сказал я. – Не о Боллинджере или Стоддарде. Я говорю о том, кто все еще с нами. Может, вы не знаете, что ваша дочь обручилась с мистером По и собирается за него замуж?
– С мистером По? – вскричал доктор.
Его изумление слишком естественно нарастало для наигранного. Он не мог уяснить весь смысл, поэтому пытался осознать его частями, и каждая новая часть действовала на него, как икота, сотрясала с головы до ног.
– Но мистер По был здесь, – запинаясь, сказал он. – Сегодня вечером. И никто ни слова не проронил о помолвке.
– По был здесь?
– Да! Мы мило побеседовали, затем он и Артемус перешли в гостиную, чтобы выпить чего-нибудь. О, я знаю, это против правил, – сказал он, открывая в улыбке крепкие зубы, – но считаю, что капелька алкоголя, принимаемая изредка, никому не повредит.
– Артемус тоже был здесь?
– Да, это была… это была настоящая вечеринка.
– А когда По ушел?
– Не знаю… Едва ли поздно – ему же нужно было в казарму, как и Артемусу.
Я часто гадаю, повернулось бы все по-другому, если б я с самого начала был повнимательнее. Если б, скажем, додумался расспросить о семейном портрете сразу, как только увидел его. Или если б сообразил, насколько серьезно положение Леи Марквиз, когда мне только о нем сообщили.
Или если б сразу распознал то, что увидел, когда в тот вечер вошел в дом Марквизов.
Нет, я потратил более получаса, чтобы понять, что это такое, а как только понял, наклонился к доктору Марквизу и с упреком – хотя упрекать надо было меня – прошипел, глядя ему в лицо:
– Скажите, доктор, если По ушел из вашего дома, почему его шинель висит в передней?
Единственный предмет одежды, что все еще висел на вешалке. Шинель из черной шерсти, стандартный элемент обмундирования, если не считать…
– Если не считать прорехи, – сказал я, беря шинель. – Видите, доктор? Ткань разорвана почти по всей длине плеча. Вероятно, результат того, что человек часто крался через дровяной склад.
Доктор уставился на нее. Его губы шевельнулись и замерли.
– Я уяснил одну вещь, доктор: кадеты никогда не выходят без шинели. Нет ничего хуже, чем зимним утром выйти на построение без верхней одежды, не так ли?
Я повесил шинель на вешалку. Несколько раз резко провел по ней ладонью. И спросил как можно небрежнее:
– Если мистер По не уходил, куда он делся?
В его глазах что-то промелькнуло. Крохотная искорка.
– В чем дело, доктор?
– Они… – Доктор обернулся, пытаясь сориентироваться. – Они вытаскивали сундук.
– Сундук?
– Сказали, что со старой одеждой. Выбрасывали старую одежду.
– Кто именно?
– Артемус. А Лея помогала. У них были заняты руки, поэтому я сам открыл им дверь. И они… – Он открыл дверь, шагнул на крыльцо и вгляделся во мрак, словно ожидал увидеть их там. – Я не…
Доктор повернулся ко мне, наши взгляды встретились, и он побелел. И зажал руками уши. Точно так же он сделал, когда был в саду Костюшко со своей женой. Жест человека, который хочет отгородиться от всего.
Я схватил его за руки. Оторвал их от ушей и опустил.
– Куда они его понесли? – спросил я.
Он сопротивлялся. Сопротивлялся так, будто был сильнее меня.
– Едва ли далеко, – сказал я, стараясь говорить спокойным тоном. – Едва ли они смогли бы унести сундук далеко. Наверняка он где-то рядом.
– Я не…
– Где?
Я намеревался выкрикнуть свой вопрос прямо ему в ухо, но что-то надломило мой голос, он стих до шепота. Однако крик все равно получился, так как доктор отпрянул под его натиском. Он закрыл глаза, и слова, как капли, стекли с его губ.