Не согласованная с действиями других подразделений, атака дружины Изяслава захлебнулась. Осажденные воодушевились, осаждавшие огорчились, но от плана не отступили. Осада Биляра продолжилась.
Меж тем к острову Исады, к оставленным под охраной белоозерцев судам, приблизились отряды из других булгарских городов: пешие – на ладьях водой, конница – берегом. По сведениям киевского летописца, число нападавших пехотинцев достигало пяти тысяч; о количестве всадников сведений нет. К сожалению, не сообщают летописи и о том, сколько ратников обороняло остров. Попробуем оценить их численность. Известно, что в 1146 г. Юрий Долгорукий послал на помощь новгород-северскому князю Святославу Ольговичу «тысящу бронникъ дружины Бѣлозерьскіе»[219]. Словом «тысяча» на Руси обозначали не только число 1000, но и войсковую единицу, в составе которой реально могло быть и меньше 1000 «бронников», и больше. Допустим, что в данном случае речь идет именно о 1000 латников. Вряд ли к 1183 г. постоянное войско Белоозера стало больше. Однако, по сведениям Воскресенской летописи, в состав охранного полка на Исадах входили еще и «вои», то есть ополченцы: «Бѣлозерцы же со прочими своими вои погониша»[220] булгар. Ополчение также не могло быть слишком велико. Новгород, занимавший в ту пору около 120 га[221], мог выставить войско до пяти тысяч человек, включая княжескую дружину[222]. Белоозеро в конце XII в. имело площадь застройки около 50 га[223], а значит при той же плотности населения, что и в Новгороде (допущение вполне вероятное), располагало примерно в 2,4 раза меньшим, чем он, населением и, соответственно, мобилизационным ресурсом. Следовательно, общую численность охранного полка можно оценить в две тысячи ратников, и только половина из них – профессиональные воины, «бронники».
Несмотря на более чем двукратный перевес противника, белоозерцы выстояли и перешли в контратаку. Булгары обратились в бегство, пытались уплыть на небольших речных судах – учанах, но перегруженные лодки опрокидывались и люди в доспехах тонули: «и тако истопоша боле тысячи ихъ»[224]. Кроме того, «полъ третьи тысячѣ»[225], то есть 2,5 тыс. воинов неприятель потерял непосредственно в бою. Таким образом, общие потери булгар в сражении за Исады составили не менее 3,5 тыс. человек. Видимо, эта битва произошла незадолго до снятия осады с Биляра, так как о победе белоозерцев Всеволод и его соратники, бывшие с ним, узнали только на обратном пути от стен булгарской столицы.
Принуждение к миру
Н. М. Карамзин полагал, что осажденный город спасло от сдачи ранение Изяслава, «ибо Великий Князь, видя страдание любимого, мужественного племянника, не мог ревностно заниматься осадою, и в десятый день, заключив мир с жителями, отступил к ладиям…»[226]. Объяснение малоубедительное, если учесть тот факт, что 29-летний Всеволод Юрьевич – не сентиментальный юноша, но опытный, закаленный в боях полководец, повидавший немало ран и смертей. Но дело даже не в особенностях биографии конкретного военачальника. Не считаться с эмоциями, не поддаваться чувству горечи за страдания боевого товарища, даже близкого, даже родного тебе человека, требовал суровый воинский этикет. Современный историк считает, что «подчеркнуто равнодушное отношение к смерти было составной частью княжеского поведения. Особенно наглядно оно представлено в письме Владимира Мономаха к Олегу Святославичу, там, где говорится о смерти сына Мономаха на поле брани: “Дивно ли, оже мужь оумерлъ в полку ти? Лѣпше суть измерли и роди наши”»[227]. Вспомним в этой связи, насколько высок был авторитет Владимира Всеволодича среди его потомков, как стремились ему подражать сыновья и внуки.
Не вызывают сомнений выучка и отвага русских ратников: сравнительно небольшой белоозерский полк наголову разгромил более чем пятитысячное войско неприятеля. Наверняка не хуже были подготовлены и другие полки. И всё же главные силы Всеволода не предпринимают активных действий (самочинная атака Изяслава не в счет). Владимирский князь явно выжидает. Чего же он ждет? Того, за чем и пришел под стены булгарской столицы, – предложения заключить мирный договор, разорванный булгарами в 1152 г. и, видимо, так и не возобновленный впоследствии. Долго ждать не пришлось: «Болгаре выслалися бяху к нему с миромъ»[228] («съ челобитіемъ» – уточняет «Воскресенская летопись»[229]).
Осторожное, продуманное ведение военных действий было в духе Всеволода Юрьевича: насколько возможно, он избегал большой крови, добиваясь грамотным выбором позиций и точечными ударами по уязвимым местам противника нередко большего, чем дало бы ему генеральное сражение. Яркий тому пример – двухнедельное «стояние» в 1180 г. войск Всеволода (в составе суздальских, рязанских и муромских полков) против вторгшихся в Суздальскую землю ратей Святослава Всеволодича (в ту пору князя черниговского) и его союзников новгородцев, имевшее место на реке Влене (в которой историки видят р. Велю, приток Дубны[230]): «Соуждалци же стояху на горах, во пропастехъ и ломох, ако же нѣлзи ихъ доити полком Святославлимъ. Всеволожа дроужина хотяхоуть ехати крѣпько на Святослава, Всеволодъ же благосердъ сыи не хотя кровопролитья и не ѣха на нь, и посла Всеволодъ Рязяньскии князи, и вогнаша в товары (в стан. – А. В.) Святославле, и потопташа ѣ, а инѣхъ изоимаша, а другие исѣкоша…»[231] Измотанный налетами на свой лагерь, так и не дождавшись решающей битвы, Святослав, опасаясь весенней распутицы, поспешно отступил. Преследовать его не стали, но обоз отбили.
Столь же расчетлив и сдержан Всеволод при осаде Биляра. Если бы не «молодецкая» выходка Изяслава, стоившая ему (и, наверное, не только ему) жизни, да не попытка булгар захватить русскую флотилию, поход 1183 г. мог бы окончиться практически бескровно. (Вновь напрашивается параллель с военно-политической стратегией Византийской империи, которая, усмиряя очередного беспокойного соседа, всеми способами старалась избегать масштабных сражений и отнюдь не желала его сокрушить, понимая, что опустевшее место займет другой, возможно, еще более опасный[232].)
И вот эту кампанию, которая вовсе не ставила своей задачей разгром неприятеля и захват его территорий, но представляла собой радикальное средство принуждения к миру, современный автор сравнивает с крестовыми походами, допуская, что «в случае успеха Всеволод намеревался завоевать всю страну, а на ее месте создать вассальное христианское княжество.»![233]
Завоевывать Волжскую Булгарию никто из русских князей не собирался: ни Всеволод Большое Гнездо, ни его предшественники, ни преемники. Тем более под знаком креста. Правители Владимиро-Суздальской Руси были прагматики: в меру сильный и независимый добрый сосед был им нужнее, нежели слабый, внешне покорный, но затаивший злобу «подручник».
Итак, договор, заключенный, как мы помним, Юрием Долгоруким, отцом Всеволода, продлен на прежних условиях. Везя водою тело скончавшегося от раны Изяслава, «Всеволодъ възвратися в Володимерь, а конѣ пусти на Мордву»[234]. Княжьи дружины не могли вернуться домой с пустыми руками.
За пять веков до Петра Великого
В числе условий договора наверняка была статья, обеспечивающая транзит товаров через владения булгарского эмира. Вопрос: много ли времени понадобилось русским купцам, чтобы воспользоваться этой вновь открывшейся возможностью? Вспомним, какие суда составляли флотилию Всеволода. Лаврентьевская летопись называет их обобщающим термином: «лодьи». Ипатьевская уточняет: «носады и галѣѣ»[235].
По поводу первых особых вопросов не возникает: носад, или насад (более древняя форма – насад) – изобретение отечественное. Это парусно-гребное судно с плоским дном и высоко «насаженными» дощатыми бортами, с круто задранными носом и кормой. Благодаря малой осадке применялось почти на всех речных путях Руси, годилось и для морского плавания. Средневековые насады широко использовались как военно-транспортные суда.
Галея — птица заморская. Или лучше сказать: рыба? Есть версия, что это название происходит от греческого уаХеютцд («галеотис») – «меч-рыба». Начиная с VI в. основной боевой единицей византийского флота был дромон – парусно-гребной корабль с одним или двумя ярусами весел и тараном. Прообразами дромона считаются римские суда либурна и бирема. В «Тактике Льва», византийском военном трактате конца IX – начала X в., греческим термином уаХаіа (читается «галейа») обозначена одноярусная разновидность дромона – легкое и быстроходное судно, предназначавшееся для разведки и патрулирования.
На латинском Западе с XI в. развивался и совершенствовался двухъярусный преемник дромона, пока не обрел законченный вид к исходу XIII в. Этот корабль получил известность под именем galea[236]. В XIII столетии он и остался: одноярусные суда были проще в постройке и управлении, чем двухъярусные, и прототипом военного парусно-гребного корабля последующих веков явился итальянский наследник дромона – судно с одним ярусом весел. Его название galera, вариант латинского galea (от греческого уаХаіа), стало «род