Всеволод Большое Гнездо из рода Мономаха. Византийские уроки Владимирской Руси — страница 5 из 37

[54].

Если не царевна, то кто? Рассуждая о возможных матримониальных притязаниях ростово-суздальского князя, не стоит забывать, что бабкой Юрия Владимировича по отцовской линии была дочь византийского императора Константина Мономаха, по коей причине Юрьев отец и получил свое знаменитое прозвище. Дату кончины Владимира Мономаха и предполагаемую дату второй женитьбы Юрия Долгорукого разделяет лишь несколько лет. За это время при дворе василевса Иоанна II Комнина (с чьим отцом Алексеем Владимир Всеволодич воевал за города на Дунае, а с ним, Иоанном, замирился и породнился) не могла развеяться память о подлинно великом князе земли Русской, не могли прерваться царьградские связи семьи Владимира, и новой супругой овдовевшего его сына должна была стать если не родственница, то хотя бы свойственница императора или иная знатная особа из его окружения.

Женитьба на царьградской «боярышне» не была зазорной для суздальского князя. Ведь и «своих» боярышень, а не только княжон брали в жены – из политической или экономической целесообразности – русские князья. Так, дочь богатого боярина Степана Ивановича Кучки, владевшего селами по реке Москве и казненного Юрием Долгоруким за оскорбление княжеского достоинства[55], была выдана замуж за его сына Андрея; Кучковы же «села красные», включая поселение, на месте которого вырос впоследствии город Москва, отошли к Юрию[56]. Другой сын Юрия Владимировича, Мстислав (тот самый, что получит в управление таинственную «волость Отскалана»), княжил в 1154–1157 гг. в Новгороде и был женат на дочери местного боярина Петра Михалковича, игравшего одну из первых скрипок в новгородском самоуправлении. Внук Юрия Долгорукого Мстислав Ростиславич сочетался в 1176 г. вторым браком с дочерью другого знатного новгородца – боярина Якуна Мирославича. Генеалогически оправдать эти браки новгородских князей могло предполагаемое историками происхождение их невест от героя скандинавских саг ярла Рёгнвальда Ульвссона, чьей двоюродной сестрой была шведская принцесса Ингигерд (в крещении Ирина), вышедшая замуж за Ярослава Мудрого, а женой – старшая сестра норвежского конунга[57]. Да и строптивец Кучка, полагают исследователи, был не простой боярин: скорее всего, он происходил из рода племенных князей-вятичей[58]. И его проступком, судя по суровости наказания, явилось неисполнение долга вассала перед сюзереном.

Вторая женитьба Юрия Долгорукого, несомненно, имела политическую подоплеку. Генеалогическое обоснование этого брака, вероятно, также нашлось: если новобрачная не принадлежала к правящему роду (а клан Комнинов был весьма обширен), то таковой ее могли объявить: в истории международных связей Византийской империи подобные случаи известны[59]. Так или иначе, ромейская родня суздальского князя была наверняка влиятельна.

„В 1150 г., в пору первого, довольно недолгого пребывания у власти в Киеве, Юрий Долгорукий сблизился с галицким князем Владимирком Володаревичем, отдав свою дочь Ольгу за его сына Ярослава. Общий враг породнившихся властителей, Изяслав Мстиславич, небезуспешный соперник Юрия в борьбе за киевский стол, выступал в альянсе с венграми и поляками; Владимирко был свояком и союзником византийского императора Мануила I Комнина, который вел затяжную войну с королем Венгрии Гезой. Отныне Юрия и Мануила связывали не просто взаимные симпатии близких по духу и не чуждых по происхождению людей, но общие интересы. Воюя с венгерскими пособниками Изяслава, Юрий Владимирович тем самым помог Византии. А имперские власти, светские и духовные, поддержали своего соратника при его повторном восхождении на киевский трон. В древности и Средневековье союзнические отношения государей нередко скреплялись династическими браками, и примеры таковых мы только что видели. Может быть, на этой благодатной почве зародилась легенда о царском происхождении второй жены Юрия? Уж коли соратники, значит свояки.

Из добрых побуждений

Царьградские связи Мономашичей – сами по себе несильный довод в пользу версии о византийских корнях второй жены Юрия Долгорукого. Что еще могло бы свидетельствовать об этом? Прежде всего – выбор страны, куда отправилась вдова Юрия, покинув Суздаль по воле пасынка. Тут Карамзин, безусловно, прав. Со времен печальницы Рогнеды, которую киевский князь Владимир Святославич отослал с их малолетним сыном в родную ей Полоцкую землю, так повелось на Руси, что изгнанные жены и вдовы князей возвращались в отчие пределы, увозя несовершеннолетних чад своих. Будь вдова Юрия Долгорукого русская родом, или половчанка, или булгарка, зачем бы она поехала на чужбину, в Царьград? Не зная греческого языка, византийской культуры, не имея родственников-ромеев. Логично предположить, что отправилась она с сыновьями на родину.

Противники этой гипотезы полагают, что Византия была выбрана из сугубо практических соображений: ставшие «лишними» на родной земле, русские витязи рассчитывали снискать славу в чужой, но единоверной стране, под началом ее воинственного властителя – православного монарха с повадками рыцаря. Византийские императоры издавна ценили русских ратников – со времен Олега Вещего их охотно брали на службу[60]. Эмиграцию единокровных братьев Андрея, их дружинников, сохранивших верность князьям, и (возможно) бояр их отца некоторые исследователи рассматривают как «элемент альянса, выстроенного Мануилом I против Венгрии»[61]. Участником этого союза, о чем уже говорилось выше, был Юрий Долгорукий[62], его кончина пробила в строе соратников заметную брешь.


Византия к 1180 г., после завоеваний Мануила I Комнина


Андрей Юрьевич уважал союзнические обязательства отца, но вряд ли был заинтересован в том, чтобы поставлять Византии воинов для покорения Венгрии. Есть свидетельства, что «Мануил… мечтавший о восстановлении могущества Римской империи, вынашивал и планы более непосредственной связи Руси с Ромейской империей: предполагая подчинить своей власти Венгрию, Мануил рассчитывал, что это сольет Русь с территорией его державы»[63]. У владимиро-суздальского князя были свои намерения относительно южнорусских земель, и столь тесного сближения с Византией Андрей не желал, напротив, он стремился ограничить ее вмешательство в русские дела. Сохраняя добрые отношения с Империей, он видел их развитие не в послушании младшего старшему, а в уважительном диалоге суверенных государств. В ряде источников прямо декларируется равенство суздальского «самовластца» с византийским императором. Так, созданное при участии князя «Сказание о победе 1164 года над волжскими болгарами и празднике Спаса» открывается знаменательным посвящением: «Благочестивому и верному царю нашему князю Андрею оуставившоу сие праздновати со царем Маноуилом…»[64]. В рассказе о тех же событиях Никоновская летопись, выдавая желаемое за действительное, характеризует отношения Андрея Боголюбского и Мануила Комнина следующими словами: «Симъ убо самодръжцемь обѣма межи собою въ любви мнозѣ живущемъ»[65].

Высылку знатной ромейки с детьми официальный Константинополь мог расценить как недружественный акт. Вряд ли такое развитие событий устраивало Андрея. Трудно сказать, чем формально князь мотивировал необходимость отъезда неугодных родственников, но легко представить, что о приезде их в Византию (а возможно, и об условиях пребывания там) он заранее договорился с имперскими властями. Только вот интересы «альянса» тут не причем: каждая из сторон решала не общие, а сугубо свои задачи. Князь бескровно избавлялся от возможных соперников. Император бесхлопотно получал храбрых и опытных воинов.

Как назывались четыре города, которые Мануил дал в управление Васильку Юрьевичу, мы не знаем. Но известно, что стояли они на Дунае или в непосредственной близости от него. А по Дунаю, на значительном протяжении его течения, проходила граница Империи с Венгрией. То есть речь, возможно, идет о четырех порубежных крепостях в регионе, охваченном войной. И поскольку эта область три года спустя «была отдана» некоему «династу» Владиславу, тоже русскому родом, а имя Василька Юрьевича больше не упоминается в летописях Руси и хрониках Византии, постольку мы вправе предположить: старший брат Всеволода пал в боях за расширение имперских пределов. (Война Византии с Венгрией за земли в Хорватии и Далмации длилась несколько лет; по мирному договору 1167 г. спорные территории отошли к Империи.)

Сложнее обстоят дела с «волостью Отскалана», которую Мануил I дал в управление Мстиславу. В ней комментаторы Ипатьевской летописи видят известный с библейских времен город Аскалон. Меж тем еще Карамзин писал: «Мстислав, по харатейным летописям, в 1166 г. удалился в Заволочье (земли в бассейне Северной Двины и Онеги, освоенные новгородцами. – А. В.). Император Греческий не мог сему Князю дать Аскалонской области, ибо она принадлежала тогда Королям Иерусалимским»[66]. Тут требуется некоторое уточнение. В 1162 г. графство Яффы и Аскалона не являлось королевским доменом – оно принадлежало Амори, младшему брату иерусалимского короля Балдуина III. В 1158 г. Балдуин сочетался браком с племянницей Мануила, признал верховенство императора (хотя и не стал его вассалом) и заключил с ним союз против сирийского атабека Нур ад-Дина. Вскоре свойственные связи двух династий укрепились: овдовевший в 1159 г. Мануил женился в конце 1161 г. на кузине Балдуина и Амори – шестнадцатилетней красавице Марии Антиохийской (1145–1182). В 1162 г. Балдуин умер, детей у него не было, и королем Иерусалима стал Амори I (1136–1174). На следующий год графство Яффы и Аскалона обрело статус королевского домена. Можно предположить, что новому иерусалимскому королю понадобился надежный человек для управления графством (а затем доменом), достаточно знатный и грамотный, чтобы занять эту должность, но не замешанный в местных интригах, и такого человека предоставил свояку и союзнику Мануил. Так что Мстислав Юрьевич действительно мог оказаться в Палестине. Теперь относительно упомянутого Карамзиным похода в Заволочье в 1166 г. Источник не называет отчество предводителя – только имя: «Тое же зимы иде М