стиславъ за Волокъ»[67]. Современные исследователи считают, что возглавивший экспедицию Мстислав – отнюдь не Юрьевич, не брат Андрея Боголюбского: по одной версии, это его сын Мстислав Андреевич, по другой – племянник Мстислав Ростиславич[68]. Что же касается Амори I, его отношения с Мануилом становились все теснее: в 1167 г., по возвращении из завоеванного ненадолго Египта, он женился на внучатой племяннице императора Марии Комниной, а в 1171 г., теснимый Саладином, новым правителем Египта, прибыл за поддержкой в Константинополь и объявил себя вассалом императора. Где в это время находился Мстислав Юрьевич, да и был ли он жив, неизвестно.
Вид Константинополя с востока – со стороны Малой Азии. Из «Восточной Империи» Бандурия. Венеция, 1729 г.
С отступлениями от канонов
Есть еще один аргумент в пользу «греческого» происхождения второй жены Юрия Долгорукого, довольно неожиданный и достаточно спорный. Е. В. Пчелов, специалист в области генеалогии и геральдики, отмечает: «В этом контексте любопытно предположение о том, что на известной иконе Дмитрия Солунского (ныне в собрании Третьяковской галереи) изображен Всеволод Юрьевич, чьи византийские черты лица резко контрастируют с половецким антропологическим типом Андрея Боголюбского, выявленным в процессе реконструкции М. М. Герасимова»[69] (и, добавим, с мадьярским типом Мануила I Комнина, смуглолицего сына венгерской принцессы, – мнимого деда Всеволода).
Икона, о которой идет речь, была обнаружена в 1919 г. в подмосковном городе Дмитрове, в нижней церкви Димитрия Солунского Успенского собора. Устная легенда связывала ее с личностью великого князя Всеволода Юрьевича, в крещении Дмитрия. Действительно, большинство исследователей датировало икону концом XII – началом XIII в., то есть временем княжения Всеволода Большое Гнездо. Да и сам город Дмитров – изначально крепость, основанная по случаю его рождения и названная в честь его небесного покровителя. Известие об этих событиях содержит Тверская летопись: «О Дмитрѣ. Въ лѣто 6663. Сущу князю Георгію Суждальскому Володимеричу въ своей области на рѣцѣ на Яхромѣ и сь княгинею, и мѣсяца октобря 19 день родися ему сын Дмитрій, и нарече ему имя Всеволодъ, и постави на томъ мѣстѣ въ имя его градъ, и нарече его Дмитровъ»[70].
Учитывая время создания и место нахождения иконы, некоторые ученые предположили, что она представляет собой княжеский портрет. Такого мнения, в частности, придерживался Д. С. Лихачев: «Со стендов Третьяковской галереи смотрит на нас выразительное изображение известного всем по “Слову” Всеволода Большое Гнездо – в образе Дмитрия Солунского (святого патрона этого князя)»[71].
Специалисты в области иконописи относятся к изложенной версии скептически: средневековые каноны не допускали портретного сходства изображаемого святого с конкретным человеком. «Более того, даже иконный образ самого святого отнюдь не является его портретом. Поэтому весьма опрометчиво усматривать в лике Дмитрия Солунского лицо Всеволода III»[72]. Но те же исследователи отмечают, что дмитровская икона «стоит особняком в иконографии Дмитрия Солунского. И лик, и поза, и жест святого необычны для иконных образов христианского воителя»[73]. Особенно выделяется в их ряду лик: св. Димитрий изображен с усами и небольшой бородкой – вовсе не так, как на других иконах, где он представлен безбородым и безусым юношей. И тот факт, что иконописец отступил от канонического образа святого, внес в его лик особенности облика православного воина-мужа, говорит об исключительности стоявшей перед художником задачи. Учитывая личность заказчика, можно понять и содержание этой задачи. Разумеется, речь не идет о портрете в понимании живописцев более поздних эпох. Но типологическое сходство изображенного на иконе святого воина с нареченным его именем князем (соответствие этнического типа, православного обличия, даже характера – чего стоит полуобнаженный меч в руке Димитрия!) вполне могло иметь место.
В связи с этим достойно упоминания и другое живописное произведение – так называемая Ктиторская композиция, фреска, размещенная в аркосольной нише в юго-западном углу церкви Спаса Преображения на Нередице[74]. Согласно атрибуции Ю. Н. Дмитриева, эта композиция могла быть создана около 1246 г., то есть примерно полувеком позже других фресок храма, построенного в 1198 и расписанного в 1199 г.[75]; на ней в образе предстоящего перед Христом храмоздателя (ктитора) увековечен, по мнению исследователя, князь Ярослав Всеволодич; заказал же фреску в год его кончины, разумеется, сын Ярослава – Александр Невский, в ту пору новгородский князь[76].
Гипотезу искусствоведа и реставратора Ю. Н. Дмитриева поддержали многие специалисты, в том числе признанный знаток средневекового искусства В. Н. Лазарев[77]. Их критики сделали упор на то, что Ярослав Всеволодич в принципе не мог быть изображен на ктиторском портрете, так как не являлся храмоздателем Спаса на Нередице: церковь не им была основана и в годы его княжения в Новгороде (1215, 1221–1223, 1224–1228, 1230–1236) не возобновлялась, не перестраивалась, не расписывалась.
Атрибуция Ю. Н. Дмитриева не была первой. Несколько раньше обнародовал свою версию историк искусства Н. Л. Окунев. В рассуждениях он опирался на опыт изучения аналогичных изображений в храмах Сербии. Заказчиком Спасо-Преображенской церкви являлся Ярослав Владимирович, княживший в Новгороде в 1181–1184, 1187–1196 и 1197–1199 гг., а значит, именно он изображен на фреске[78]. Противники гипотезы Н. Л. Окунева напоминают, что церковь расписали после того, как Ярослав Владимирович в очередной раз (и уже окончательно) был выведен из Новгорода[79]. Вряд ли у новгородских мастеров могло возникнуть желание запечатлеть неугодного князя на фреске храма[80].
Ктиторский портрет в аркосольной нише церкви Спаса на Нередице красноречиво свидетельствует о южных корнях изображенного на нем немолодого мужчины. Этому этническому и возрастному типу вполне мог бы соответствовать Ярослав Всеволодич (1190–1246), третий сын «гречина» по матери Всеволода Юрьевича и «ясыни»[81] Марии Шварновны[82].
В сокровищнице знаний
Подведем итог наших рассуждений. Внимательное прочтение наиболее ранних летописных известий об изгнании Андреем своих родственников и приведенные выше доводы в пользу гипотезы о принадлежности матери Всеволода к знатному ромейскому роду позволяют сделать два немаловажных вывода.
Во-первых, она сама и ее младший сын остались в Константинополе. Ведь им не выделили какой-то особой области для поселения, а направлять ищущую приюта соотечественницу, матрону с малолетним дитятей, в военный лагерь на Дунае или в живущую как на вулкане Палестину – такое могли приписать царю-рыцарю Мануилу лишь оторванные от реалий его времени книжники, составители позднейших летописных сводов.
Во-вторых, не будучи царской крови, Всеволод не мог воспитываться при дворе как византийский царевич или чужеземный принц (например, как его современник Бела, младший брат венгерского короля и в будущем сам король, покровителем и наставником которого был Мануил), а значит, русский княжич избежал сомнительного удовольствия с ранних лет познать и усвоить специфические нравы дворца, с его интригами и спесью вельмож, с его вездесущими евнухами, с регламентированным до мелочей распорядком. Но у греческой родни Всеволода, конечно же, были средства, чтобы дать ему начальное образование (пропедиа) на дому, наняв достойного учителя. Когда же ученик подрос и усвоил азы грамотности, он мог обучаться в одной из так называемых грамматических школ, где получали среднее образование (педиа) дети в возрасте от 10–12 до 16–17 лет[83].
Комнины, как и их предшественники Дуки, придавали важное значение воспитанию и обучению своих подданных, привлекали ко двору образованных людей, поощряли тех, кто обнаруживал тягу и способность к научным занятиям. Знание в Византии было великой ценностью, обладать которой стремились и василевс, и рядовой гражданин Империи. В наставники своим детям императоры приглашали лучших ученых страны. Не уступить государям старались их важные сановники. Дети простолюдинов тоже могли учиться: городские и сельские школы были открыты для всех… для всех, кто был способен заплатить за обучение. И люди незнатные и не слишком состоятельные на последние деньги учили своих сыновей, чтобы те могли выбиться из низов, ведь, получив образование, можно было изменить положение в обществе, дослужиться до высоких чинов, достичь власти и богатства… Вот такой страной была Византия XII в. Разве можно представить, чтобы талантливый и честолюбивый княжич остался неучем в такой стране?
Дмитриевский собор во Владимире на Клязьме – дворцовый храм владимирского великого князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Ок. 1188–1191 (датировка Т. П. Тимофеевой; традиционно датировался 1193–1197 гг.). Вид с юго-востока. Фото 2004 г.
Поживи Всеволод в Царьграде подольше, он мог бы поступить в знаменитую Магнаврскую школу[84]