иям) халтурой, так тебя непременно объявят пособником гитлеризма. Нафиг-нафиг.
Однако, как выяснилось, действительно мужественным людям, а не таким эскапистам, как автор этих строк, было не пофиг, и Кочетов, в своём «Чего же ты хочешь?», «проехался» и по Ромму. Очень деликатно (не назвав ни фамилии режиссёра, ни названия фильма) упомянув сам по себе феномен фильмов-намёков с подмигиванием, он высказался по существу: есть, мол, такие режиссёры, которые, снимая фильмы якобы о фашизме, на самом деле подразумевают советский строй.
И ведь точно: вскоре это уже стало поистине моровым поветрием — и в литературе (Стругацкие), и в кино (все интеллигенты просто тащились от фильма «Кин-дза-дза!» Данелии, снятого, правда, уже в начале перестройки, но всё в том же тухловатом жанре толстого намёка. Ах, если бы Данелия остановился на «Осеннем марафоне», то мы бы не узнали, какой печальной может быть деградация профессионалов; когда уже нечего сказать, лучше, наверное, вовремя ставить точку, но оставлять по себе благодарную память).
На якобы «документальный» фильм Ромма Кочетов, устами одного из своих героев, намекнул таким образом:
Недавно я смотрел одну хроникальную картину о фашизме. Так там, видела бы ты, как дело представлено! В зале, понятно, смех. Хитро представлено, я тебе скажу. Вроде бы оно о Гитлере, а намёк на нас. И такой эпизодик, и другой. В зале, понятно, смех — народ не дурак, понимает эти фокусы. Так что ты думаешь? Этому-то, кто такую картинку склеил, премию отвалили! Вот работают люди! Это нехорошо. Это подло. Если ты с чем-то не согласен, ты будь честным, выступи, открыто выскажи своё мнение, своё несогласие. Но вот так, из-за угла, всё перевёртывая с ног на голову, это же очень грязное дело!
Кто-нибудь скажет, что и «Семнадцать мгновений весны» — это «намёк на нас». В каком-то смысле (из разговоров Штирлица с Борманом тогдашние интеллигенты делали вывод, что примерно так же разговаривают «бонзы» Политбюро. Увы. Судя по стенограммам, там было всё просто и прагматично, без всяких философических бесед о природе власти). Да, но каков уровень! Лиознова была той же национальности, что и Ромм, но это именно тот случай, когда можно сказать, что у таланта нет национальности. У таланта, подчеркнём. В отличие от.
Вернёмся к Михаилу Ромму. В своё время, как мы знаем, он снимал «добрые фильмы о добром дедушке Ленине», но потом, под влиянием «ветров», изменил свою «творческую манеру»; он стал упражняться в модном тогда стиле «под итальянский неореализм» и снял тягомотину ни о чём — «Девять дней одного года». А почему в «Обыкновенном фашизме» он дал волю своей неприязни к «обыкновенной советской власти», — это понятно, о чём сам Михаил Ильич говорил своим людям с обезоруживающей прямотой:
После 1917 года я вообще надолго забыл, что я еврей. Меня заставили вспомнить об этом в 1944 году, когда возник проект организации «Руссфильма». По этому проекту в Москву допускались работать режиссёры Пырьев, Александров, Герасимов, Савченко, Бабочкин и Жаров. А Эйзенштейн, Райзман, Рошаль, Ромм и прочие, носящие аналогичные фамилии, должны были остаться на национальных студиях в Алма-Ате, Ташкенте. Проект этот не был осуществлён, но в последующие годы мне частенько напоминали разными способами, что я — еврей: и по случаю космополитизма, и в связи с организацией судов чести, и при формировании моей съёмочной группы, и во времена («дела») «врачей-убийц».
Словом, Михаил Ильич получил серьёзную психологическую травму, но, как он говорил, «слава Б-гу», получил и возможность расквитаться за притеснявший его «сталинизм» (наградивший его пятью, пятью, Карл, Сталинскими премиями) и, в частности, собственноручно вырезал из своих фильмов все эпизоды с участием Сталина, шестьсот метров плёнки! Правда, от своих Сталинских премий он не отказался, потому что в таком случае пришлось бы возвращать их денежный эквивалент, по сто тысяч тогдашних рублей за каждую (по тогдашним ценам — просто фантастическая сумма: да, так изощрённо притеснял Сталин Михаила Ильича). Самооскопление Ромма, кстати, доходило до смешного: так, например, в фильме «Ленин в 1918 году», в том его эпизоде, где Ленин беседовал со Сталиным, Сталина «покаявшийся» Ромм «вырезал», в результате чего выходило так, что Ленин, как последний дебил, беседует с пустым местом.
Одним словом, понятно, почему, бичуя в «Обыкновенном фашизме» германский антисемитизм, на самом деле Ромм сводил счёты с теми, кто в 1944 году, имея в виду его национальность, не дал ему поучаствовать в создании «Руссфильма» (вообще-то это стало бы поводом для анекдотов, если бы в состав так и не созданного «Руссфильма» вошли бы «Эйзенштейн, Райзман, Рошаль, Ромм и прочие, носящие аналогичные фамилии» — как если бы в СССР не существовало множества вполне интернациональных киностудий, которым можно было бы предложить свои профессиональные услуги).
Михаил Ильич был человеком трусоватым, что он, надо отдать ему должное, признавал и сам (с тех пор, как он в молодости жесточайшими методами «реквизировал» хлеб у русских крестьян, со слезами благодарного умиления созерцавших его местечковую физиономию, утекло немало лет, и былая удаль уступила место осторожному тихушничеству), и потому, чтобы отомстить Кочетову за его вполне абстрактный намёк, высказанный в романе, мобилизовал, в качестве стенобитного орудия, вышеупомянутого Лейба Абрамовича Хентова, сиречь «Эрнста Генри».
И тут начался чистый детектив.
Итак, вышеупомянутый «Эрнст Генри» составил обращение в ЦК КПСС на имя Брежнева и наскрёб целых двадцать человек подписантов — как академиков (Арцимовича, Сагдеева, Энгельгардта, Мигдала, Понтекорво, Алиханова), так и малоизвестных писателей-завистников (вспоминаем фильм «Шапка»), и, для внушительности и объёма, нескольких «старых большевиков», которых явно использовали в качестве полезных идиотов. Состряпанное этим Генри обращение пестрило привычными штампами, рассчитанными на партийную реакцию. Роман-де:
— рисует «нечистоплотную карикатуру на советскую молодёжь» (С чего это? Даже фарцовщика и бездельника Генку не назовёшь конченым человеком: в конце романа он начинает задумываться и проявлять признаки раскаяния; вся остальная молодёжь романа как раз демонстрирует крайне положительные советские свойства: молодые рабочие очень трезвенные и трезвые, во всех отношениях; молодые ребята в ответ на соблазнительные речи Юджина Росса поют «Священную войну», а стриптиз уже немолодой Порции Браун досматривать не желают и с возмущением изгоняют, благодаря идейному Феликсу, эту соблазнительницу);
— «чернит наше общество» (А что — изящные пародии на Глазунова и Солоухина, не названных по имени — это очернение?);
— пытается «посеять рознь между различными слоями этого общества» (Как раз наоборот: с упорством, иногда утомительным, Кочетов призывается именно к солидарности всех слоёв советского общества);
— «науськивает людей физического труда на советскую интеллигенцию» (Где? От этого откровенного вранья впору только развести руками: наоборот, между интеллигентным инженером Феликсом и рабочими его цеха царит полное взаимопонимание и даже трогательная взаимная симпатия);
— призывает к «культурной революции» в нашей стране (А что — антипатия к абстракционистской и псевдорусской мазне — это призыв к «культурной революции»?);
— возвеличивает Сталина (Не возвеличивает, а объективно оценивает и защищает его имя и наследие от совсем уж явной клеветы);
— выступает против «нынешней партийной линии» (Где? В чём? Разве что в неприятии «голубя мира», но ведь голубь — это далеко не вся «партийная линия», которая по-прежнему строилась на милитаризации и военной антиимпериалистической и наступательной риторике и наращивании вооружений);
— грязнит Итальянскую компартию (Как это? По сюжету романа Итальянская компартия сама изгоняет из своих рядов оппортуниста и ревизиониста Бенито Спаду, а итальянские рабочие-коммунисты описаны в романе с огромной симпатией);
— атакует известный антифашистский фильм «Обыкновенный фашизм» (Ха, так ради этого это подмётное письмо и писалось: Кочетов, как мы видели, не упоминал этот фильм по названию, а просто осуждал саму тенденцию снимать фильмы-намёки).
В общем, Лейб Абрамович написал совершенно клеветническое, по всем пунктам, письмецо и расторопно привлёк к его поддержке завистников и полезных идиотов. Никто из них, судя по всему, не читал не только сам роман, но даже и то письмо, которое они подписали.
Адресованное лично Брежневу, оно по бюрократическим каналам было передано Демичеву, а тот разослал его для ознакомления секретарям ЦК и членам Политбюро. Понятное дело, никто из них не хотел пятнать себя участием в этой грязной игре, не сулившей партийцам никакой пользы, кроме вреда. Брежнев, как мы знаем, роман Кочетова читал и даже сам звонил автору, надеясь встретиться с ним и обсудить его произведение. Остальные же «бонзы» Политбюро роман или не читали, или читали, но помалкивали. А напрасно, между прочим: сочинение Лейба Абрамовича было очень легко опровергнуть по всем пунктам, сличив его инсинуации с реальным содержанием романа. Да, но такова была тогда политика партии — всё, что можно, заметать под ковёр, что напоминает эпизод из фильма «Дом, в котором я живу», когда женщина, уже на последних часах беременности, в ней, в беременности, ещё сомневается и думает, что это вот-вот рассосётся.
Однако, к счастью, нет такой грязной истории, которую хотя бы отчасти не искупил всего один честный человек.
В данном случае им был помощник Брежнева Виктор Голиков, который написал своему патрону пространное и аргументированное письмо. Оно стоило бы того, чтобы процитировать его полностью, но, учитывая лень моих дорогих читателей, чёрт бы их всех побрал, приведу из него только отдельные выдержки:
Прежде всего не подлежит никакому сомнению, что это письмо организовано определёнными группами, которые занимаются систематически подобными вещами, делали это неоднократно и раньше. Причём делается это всегда с определённой целью — запугивать всех «сталинизмом».