Высший уровень советской «хорошей семьи» — это семьи высокопоставленных советских функционеров и дипломатов. Селились на Кутузовском и в высотках на Котельнической и на Баррикадной (интерьеры можно увидеть в фильме «Москва слезам не верит»; правда, там была представлена профессорская квартира, но профессора и особенно академики по статусу приравнивались к партийным функционерам и даже превосходили их, потому что академики могли иметь личные дачи, а партноменклатура — только казённые, о чём мы можем судить, в частности, по тому, как быстро вдову Брежнева изгнали с принадлежавшей государству дачи).
Уровень чуть пониже (по статусу, но не по деньгам) — это разного рода прихлебатели при власти, типа отца Генки Зародова, блистательно описанного Кочетовым, или профессора болтологических наук Кузнецова из «Курьера» (Кузнецов — переходный тип от брежневского к горбачёвскому паразитизму). Ещё чуть ниже — уровень достаточно благополучных, но уже имеющих реальную специальность университетских профессоров гуманитарных и точных наук, заведующих отделами крупных издательств и редакций (представлен в фильмах «Дочки-матери» и «Валентин и Валентина»).
Ниже уже начинался средний класс «служащих» (наша семья принадлежала именно к такому среднему классу, таких было очень много, но опять же с многочисленными градациями и нюансами), ниже шли разного рода «пролетарии», и тоже с многочисленными градациями (многое зависело от квалификации, статуса завода, статуса жилья — от общежития до частной квартиры и так далее, от более или менее передового статуса рабочего).
Вот такая вот получалась чисто феодальная пирамида — точно такая же, по сути, как средневековая, которую мы помним по советским учебникам истории: на вершине — король, ниже — бароны, ниже — епископы, ниже — просто дворяне, ниже — купцы, ниже — ремесленники и в самом низу — крестьяне.
Вот именно: советское общество было, по сути, чисто феодальным и практически не допускало перехода из касты в касту (продвижение, как мы уже говорили, было возможно только по средне-армейской и средне-производственной линии). Никаких браков «простых колхозниц» с сыновьями дипломатов не отмечалось — и не потому, что это было «запрещено», отнюдь; теоретически никаких преград к каким-либо бракам не существовало, однако касты были, по сути, практически непроницаемыми, и «отдельные исключения» существовали для, так сказать, «трудовой богемы», в частности, актёров: например, прекрасный актёр Михаил Иванович Филиппов (Боже, как он говорит; такой грамотной, образной и изысканной речи я не слышала больше ни у кого, потому что теоретически она должна была кончиться давным-давно), последний муж Натальи Гундаревой, первым браком был женат на дочери генерального секретаря Андропова — да, но она была филологом по образованию, а Галина Брежнева, до определённого момента, в мужей предпочитала брать цирковых, хотя и цирковые, и драматические актёры, хотя и будучи, по своему генезису, людьми подозрительными и политически безграмотными, тем не менее, как правило, не выказывали и склонности к диссидентству, а если иногда из их среды кто-то обманом и эмигрировал за рубеж — то исключительно по меркантильным и «творческим» основаниям, когда, например, артистам балета не давали танцевать те партии, которые они хотели; да, но это был демарш не против советской власти, а против администрации собственного театра.
Завершив это отступление, обратимся к рассмотрению того, какой была советская «золотая молодёжь», и выделим в ней вышеупомянутые градации.
Фильм «Дочки-матери» всячески рекомендую к просмотру, потому что, помимо прекрасных актёрских работ, он примечателен тем, что очень наглядно показывает, какими были реальные отношения молодёжи из разных страт советского общества. Фильм был снят Сергеем Герасимовым в 1974 году, то есть всего через пять лет после публикации «Чего же ты хочешь?», и, следовательно, представляет картину того, что мог более или менее пристально наблюдать Кочетов и что наверняка повергало его в ужас и даже в отчаяние.
По сюжету, молодая девушка Ольга Васильева (сирота, выросла в детском доме, учится в ПТУ, живёт в общежитии и да, на Урале — вспоминаем сакральный вопрос: «Она что, с Урала?»; следовательно, по реальному, а не по пропагандистскому советскому статусу положение у неё «ниже некуда») приезжает в Москву, чтобы увидеть (просто увидеть, без всяких меркантильных соображений), ту, которую она на основании письма из её личного дела считает своей матерью. Дверь квартиры ей открывает (тогда это было просто, без всяких домофонов) хозяйка и мать семейства Елена Алексеевна (в прекрасном исполнении Тамары Макаровой) — пожилая преподавательница балетной школы (или, скорее, танцевального кружка), бывшая балерина. Недоразумение вскоре выясняется; Елена Алексеевна не имеет ни малейшего отношения к рождению Ольги; Ольга собирается немедленно уехать, но хозяйка оставляет её пожить у себя: с одной стороны, ей по-человечески жаль девушку (да, были времена, когда люди иногда, в некоторых случаях, жалели совершенно посторонних), но ей и самой, несмотря на внешнее благополучие и наличие семьи, очень неуютно и одиноко, хотя она это искусно скрывает, и за то недолгое время, которое Ольга провела в доме Елены Алексеевны и наблюдала за нравами её домашних, они, можно сказать, стали подругами по несчастью, несмотря на огромную разницу в возрасте, в статусе, в материальном положении, в воспитании и образовании.
Муж Елены Алексеевны, демонстрирующей редкостную воспитанность и деликатность, — вузовский преподаватель каких-то наук, кажется, математических. В исполнении Иннокентия Смоктуновского — это именно то, что надо: человек считает себя неудачником, но тщательно это скрывает, постоянно шутит с кривой улыбочкой уязвлённого человека и, честно говоря, всех заёбывает свой хандрой и скрытой завистливостью, доходящей до кульминации тогда, когда к ним гости, проездом, заезжает по-настоящему деятельный и профессионально успешный друг семьи, открытый и дружелюбный, получающий удовольствие (в отличие от мужа Елены Алексеевны) от своей деятельности.
В семье этих супругов — хандрящего невротика и собранной, справедливой и, в общем, очень несчастной женщины — растут две дочери-студентки гуманитарного профиля (одну из них играет Лариса Удовиченко, на что обращаем особое внимание). Елена Алексеевна просит их показать приезжей Ольге Москву, но вместо этого они усаживают её на лавочку и начинают утонченно (как им кажется), но совершенно зверски, в психологическом смысле, над ней издеваться. Почему? Потому что она из ПТУ и да, с Урала, потому что она, в отличие от них, одета по-провинциальному дубовато, носит шапку-ушанку (а что ещё нужно носить в суровом климате его родины — кружевную шляпку с перьями, что ли?). При этом Ольга, надо отдать ей должное, ведёт себя очень достойно, не злится, хотя прекрасно, несмотря на её кажущуюся простоту, понимает, что над ней издеваются, и, в общем, одерживает моральную победу, хотя дочкам-фифам, Ане и Гале, так, естественно, не кажется.
Из этой, в частности, сцены, очевидно, каким глубоким, по сути, был неинституционализированный раскол советского общества — раскол между теми, кто делал, и теми, кто, так сказать, выдрючивался, лучше не скажешь.
Да, это был раскол не между городом и деревней, не между образованными и необразованными, не между культурными и некультурными (Елена Алексеевна — городская и образованная пожилая женщина, что не мешает ей находить общий язык с провинциальной, малообразованной, молодой и довольно неотёсанной, воспитанной в детском доме Ольгой), а между фифами (не только женского, но и мужского пола, потому что в этом смысле муж преподавательницы балетного училища — такая же фифа, уязвлённая своим неудовлетворённым эгоизмом) и людьми дела (и Ольгой, которая учится рабочей профессии, и Еленой Алексеевной, которая преподаёт балет).
Фифы обоих полов — это бездельники, и не только конкретные бездельники в лице тех «будущих прозаиков», которых высмеял в своём романе Кочетов, но и в лице разного рода служащих, сотрудников, преподавателей, кого угодно, которые, конечно, где-то «работали», но при этом были, так сказать, злостными и озлобленными бездельниками, лучшим оружием которых был дешёвый, ну очень дешёвый снобизм: все, кроме людей труда (физического или интеллектуального) себя за кого-то выдавали (как герой Буркова, повар из «Жизни отдыхающих» выдаёт себя за дипломата; в «Печках-лавочках» Шукшина, фильме 1972 года, тот же Бурков играет поездного вора, выдающего себя за человека напряжённого интеллектуального труда).
И вообще: выделываться, выдрючиваться — это стало каким-то поветрием, так сказать, трендом семидесятых годов, захватившим всех, и поваров, и портних (роль Марианны Вертинской в фильме «Одинокая женщина желает познакомиться»), хотя первую скрипку здесь играла, разумеется, «золотая молодёжь», так хорошо представленная студентками Аней и Галей из фильма «Дочки-матери».
(В советской литературе, современной, кстати, Кочетову того времени многочисленные образы подобных фиф отразила прекрасная, я считаю, писательница Варвара Карбовская, которую я ценю несравненно выше Тэффи, работавшей, но до революции, в том же жанре «очерка нравов». Ну и Виктор Голявкин — разумеется, вне конкуренции).
На прекрасную актрису Ларису Удовиченко я просила обратить внимание на зря. Несмотря на разноплановость её ролей (например, в фильме Евгения Матвеева «Любить по-русски» она создала уже совсем другой образ, образ замученной, но честной и стойкой женщины, которой «повезло» пройти через все катаклизмы краха СССР), её коньком, безусловно, были разного рода фифы, галерея которых поражает и своим разнообразием, и своей детальностью. Это и фифы криминального мира (Манька-Облигация из «Места встречи», да), но это и фифы советского общества семидесятых годов: студентки («Дочки-матери»), снобистские модницы советских учреждений («Самая обаятельная и привлекательная»), уязвлённые несбывшимися надеждами сотрудницы каких-то культурологических заведений («Валентин и Валентина»).