Мои стоянки ежедневно меняются. Сегодня в Тересполе, рядом с головным перевязочным отрядом доктора Шебуева. У Шебуева очень мрачное настроение.
— Заглянул я в здешние казематы, — рассказывает он, сильно волнуясь. — Сыро, тесно, со стен течёт. Это такой ужас, если нас запрут в крепость. А запрут безусловно.
— Почему вы думаете, что именно нас? Ведь мы совершенно разбиты, да ещё к тому же прославленный корпус. Какой смысл обрекать нас на крепостное сидение, когда для этой цели отлично годится любая дружина ополченцев?
— Конечно, так было бы логичней. Но именно потому, что этого требует логика, сделано будет как раз наоборот. Да вот идёт адъютант генерала Белова штабс-капитан Сальский. Давайте спросим его.
У Сальского был встревоженный вид, и он сразу же зачастил короткими фразами:
— Всего вероятнее останемся здесь. Есть приказ: включить в состав брестского гарнизона семьдесят седьмую и восемьдесят первую дивизии. Мы же временно занимаем крепостные форты. Знаем мы это временно. Словом «временно» подслащают пилюлю. Чтобы сразу не огорошить. А на деле это будет весьма долговременно.
— Ну, не очень-то долговременно, — вставляет Шебуев. — Больше месяца мы тут не продержимся.
— Тем хуже, — волнуется Сальский. — Скорее в плен попадём. — И добавляет с глубоким раздражением: — Впрочем, все хуже. Куда ни посмотришь — дыбом волосы становятся. Валяются груды камней. Вагоны подвозят доски, песок, проволоку, колья. На каждом шагу — кучи строительного материала. Неподготовленность ужасающая. Сплошной кабак. Действуют без всякого плана. Сейчас одно, а через два часа — другое. Вот решили посадить в крепость семьдесят седьмую и восемьдесят первую дивизии. А назавтра скажут: «Зачем посылать, когда там уже заняты позиции четырнадцатым корпусом? И все полетит кувырком.
— Что же вы предлагаете, капитан?
— Мириться. Нам ведь надеяться не на что. В один год промышленность не создаётся. Вон французы — и те сознаются, что отстали от Германии на шестьдесят лет. Куда же нам?..
Из Тересполя переехал в Речицу. Здесь расположился парк Кордыш-Горецкого (сейчас промежуточный). От Тересполя до Речицы, если ехать через Брест-город, вёрст восемь. Но прямиком — через крепость — версты четыре. Какой-то молоденький поручик вызвался быть нашим проводником. Подъезжаем к крепостной заставе.
— Ваш пропуск?
Офицерик загорячился:
— Я вам сегодня двадцать раз показывал пропуск. Часовой продолжал настаивать:
— Без пропуска не пушу.
Поручик долго рылся в карманах и сердито ворчал:
— Пейсатых пропускают, а офицера ни за что не пропустят. И наконец предъявил какую-то бумажку.
Солдат, не глядя, сказал:
— Ступай.
— Ваш пропуск? — обратился он ко мне с Коноваловым.
— У меня пропуска нет, — сказал я.
— У нас пропуск общий, — закричал офицерик и опять сердито забормотал: — Жидов пропускают, а офицеров...
Из будки вышел жандарм, осветил наши лица и, найдя их достаточно благонадёжными, приказал: пропусти!
Мы ехали по цитадели мимо огромных казематов. Было темно и душно. Мы слезли с лошадей. Солдаты, как тени, бродили по узким коридорам. Каменные, покрытые.слизью стены действовали, как холодное прикосновение смерти.
— Вот так погреба! — воскликнул поручик. — Тюрьма, по-моему, куда лучше.
— По тюрьме, по крайней мере, не стреляют из тяжёлых орудий, — раздался неожиданно чей-то голос, и из темноты показался высокий пожилой офицер лет пятидесяти. — Командир дружины, — отрекомендовался он. — Капитан Сидорович.
Капитан, по-видимому, человек словоохотливый и соскучившийся по слушателям, немедленно принялся выгружать перед нами свои крепостные наблюдения:
— С четырёх часов осматриваю крепость. Ну, знаете, из меня песок сыплется, но по сравнению со здешней крепостью — я мальчишка. Я, знаете, из артиллеристов. Странствую с дружиной шестой месяц. По ночам, когда попадёшь на бивак, где блохи тебя жрут, в халупе воняет, из дверей дует, ревматизм щемит, — вот и начинаешь жалеть, что в артиллерии теперь все по-новому, ни черта я там не понимаю... Бродил я, знаете, по крепостным дорогам и вижу: стоят пушки замаскированные — только дула торчат. Вот они, думаю, все новейшие диковинки: панорамные прицелы, угломеры и прочая штука. Подошёл я поближе, вглядываюсь, глаза протираю, и вдруг: ах ты, Боже мой!.. Старая знакомая! Образца семьдесят седьмого года. С дымным порохом, со старинной зарядкой, с банником. Чуть не прослезился от умиления...
Капитан презрительно фыркнул:
— Послушайте, неужели с этими мертвецами мы будем от немцев защищаться? Двух дней не продержимся. Для чего только розовый грим наводят на эту старую развалину? Как посмотришь, сколько денег ухлопывается на все эти проволоки, насыпи и земляные работы, — знаете, мерзейшие мысли лезут в голову...
Разбудил меня голос Гайдамаки, денщика Болеславского.
— Ваше благородие! — тянул он с унылой настойчивостью. — Ваше благородие! Тут одну большую бочку разбили. Дозвольте и мне...
— Какую бочку? Что ты там мелешь? — недоумевает спросонья Болеславский.
— Да пива ж. Точат пиво прямо из бочек, несут в чайниках, как на Крещеньи.
— Так зачем же ты докладываешь об этом? — живо откликнулся Болеславский. — Ступай к черту!.. Не забудь только принести на пробу. Понимаешь?
— Понимаю.
И Гайдамака исчез, гремя на ходу ведёрком.
Через минуту стали являться другие вестовые. Пришёл Касьянов и разбудил Кононенко. Пришёл Павлов и разбудил Кордыш-Горецкого...
Только часа через два, лоснясь и ухмыляясь, вернулся Гайдамака и объявил с блаженной улыбкой:
— Пиво все полетело... Казаки разобрали в щепки.
— А где же ты нализался? — завистливо спросил Болеславский.
— Сквозь кругом такой запах пива...
— Что, ты от запаха опьянел?
— Так точно...
— Пойдём и мы понюхаем, — предложил Болеславский.
У взорванного пивоваренного завода толпилось несколько тысяч солдат с манерками, баклажками, котелками, чайниками и кружками. В воздухе, пропахшем тухлыми дрожжами и пивом, стоял радостный гул. Толкаясь и матерщиня, солдаты пробирались к огромным чанам с пивом. При нашем появлении все они отхлынули в сторону, и мы вдруг увидали какого-то развязного человечка, который поспешно объявил:
— Я управляющий завода... Всю ночь працювали[63].
— Зачем вы их спаиваете? — спросил я.
Управляющий угодливо заулыбался:
— Hex лучше солдатики пьют на здоровье... Все равно достанется жидам. — И добавил, как-то особенно подмигнув: — Будет скандал...
Толпа все густела. Среди серых шинелей вертелись юркие личности с национальными флажками на пиджаках.
Кажется, идёт подготовка еврейского погрома.
В стодолу входит незнакомый доктор. Он смущённо и недоверчиво всматривается в наши лица и наконец произносит неуверенно:
— Я пришёл вас предупредить... Среди солдат ведётся погромная агитация...
Все молчат. Это приводит доктора в нервное состояние. Он горячится, жестикулирует и выбрасывает целые охапки слов, среди которых чаще всего повторяется: «незаслуженная репутация», «национальная политика», «гнусная клевета»...
И вдруг он обращается резким и взволнованным голосом к Базунову:
— Неужели, полковник, вы допустите?.. Неужели вы не понимаете, что в национальной политике..
— Неужели вы обо мне такого дурного мнения? — усмехается Базунов. — За других не ручаюсь. Но наши солдаты... грабят только патроны...
Доктор торопливо прикладывает руку к козырьку, бормочет какие-то благодарности и уходит.
— Пускай попробует обратиться к полковнику Ефросимову, — говорит Базунов, иронически разглаживая усы.
— Поздравляю вас с десятым августа и с новым секретным приказом, — насмешливо гудит Базунов.
И все лениво протирают глаза.
— Приказ такой длинный, что вы снова уснёте, пока его дочитают, — говорит адъютант.
— Зато поучительный! — ухмыляется Базунов.
— «Матюша! Гуси!»[64] — кричит Болконскому Кириченко. Болконский лёжа читает:
— «Копия с копии. Секретно. Генерал-квартирмейстер штаба третьей армии. Отделение разведывательное. Двадцать третье июля тысяча девятьсот пятнадцатого года. Начальнику штаба четырнадцатого армейского корпуса.
Дежурный генерал при верховном главнокомандующем сношением от двадцать шестого июня сообщил, что в последнее время некоторые общественные деятели стали усиленно получать командировки от Всероссийского земского союза и от Союза городов в действующую армию для раздачи воинским чинам подарков и для исполнения некоторых других поручений. Поручения эти охотно стали принимать на себя такие лица, которые принадлежат клёвым партиям, преимущественно к партии кадетов и социал-демократов, и которые скомпрометированы в политическом отношении как видные деятели революционного движения.
До последнего времени вовсе не было даже установленного порядка, чтобы лица перед отправлением в армию получали удостоверения о своей политической благонадёжности от местных губернаторов. Обычно же они испрашивали разрешение на приезд в армию непосредственно от командующих фронтами.
Такое явление, что именно левые элементы в последнее время ищут возможности побывать в армии, невольно наводит на подозрение, какие именно цели преследуются ими при этом и не вызываются ли такие поездки желанием внести в незаметной форме известную долю разложения и недовольства в ряды войск.
Ввиду изложенного начальник штаба верховного главнокомандующего приказал строго воспретить пребывание среди войск на территории военных действий таких лиц, политическая благонадёжность коих весьма сомнительна, и немедленно изъять их из армии.
Об изложенном сообщается на распоряжение.
С подлинным верно. Старший адъютант штаба корпуса Кронковский».