тела над водой и врезалась в берег.
Все, что происходило на поверхности озера, казалось наблюдателям сном. Якс и Немо стреляли по различным частям Ока и окружающему его венчику взрывчаткой. Но разрывы не нанесли заметных повреждений прозрачной субстанции, лишь кое-где вырвав из нее небольшие фрагменты. Сарисса силилась высвободить гарпунный линь из поврежденного ящика с оборудованием выброшенной на берег лодки, в то время как Гелион и Пенни помогали Спарксу извлечь из узкого пространства под приборной панелью Орсона Уэверли: он сам забился туда, благодаря чему выжил – единственный из всех, кто был в лодке, – но теперь лежал там, оглушенный ударом, и истекал кровью. Однако внимание людей на берегу было отдано не тому, что делали их руки, – все их действия совершались машинально, как во сне, а глаза были прикованы к тому, что происходило на воде с Норрин и Анджелой.
Ковер из черной травы продолжал колыхаться, но менее хаотично, чем раньше: теперь его движения напоминали перистальтические сокращения стенок кишечника, продвигающего через себя пищу, – он подвигал жертвы к Оку. А те, словно потерпевшие кораблекрушение, колыхались в мучительно медленных волнах, боролись с их змеиными кольцами, которые то стискивали их, то поглаживали, то поднимали, то окунали, но неуклонно придвигали все ближе и ближе к глазу. Колонисты увидели руку Норрин – опутанная со всех сторон волокнами, она рванулась вверх, пальцами к солнцу, и тут же показались спина и плечи Анджелы, которые выгнулись дугой, силясь вырвать из тошнотворной массы ее голову.
Тут ближайшие к жертвам щупальца начали непристойно вытягиваться, пока два из них не изогнулись достаточно, чтобы вырвать женщин из кишения вокруг. Подняв их высоко в воздух, они понесли их к Оку, где замерли над «зрачком», а тот пульсировал под ними, точно насыщаясь вприглядку. Щупальца разжались. Женщины полетели в красную дыру и, барахтаясь, начали тонуть в золотистом ихоре.
Едва попав в красную бездну, они сразу стали частью иного мира, и тот превратил их в совсем иные существа. Опускаясь на дно громадного Ока, они бились в агонии удушения, однако чужеродная среда замедляла каждое их движение настолько, что они казались участницами комической пантомимы, иллюстрирующей расставание души и тела. Их конечности и лица распухли, золотистый свет внутри сферы стер с них все цвета. Волосы Анджелы причудливо колыхались в замедленном движении, а ее лицо – чудовищная маска с широко разинутым ртом и черными провалами глаз – было обращено вниз, к черным теням, кишащим в глубине, в которую она погружалась. Многочисленные кровеносные сосуды, похожие на мощную корневую систему какого-то растения, теперь то и дело перекрывали их падение, однако всем было хорошо видно, как оживилась и без того активная органическая жизнь на «глазном дне».
То, что произошло дальше, вызвало у тех, кто успел выброситься на остров, изумление столь сильное, что оно походило на гипноз. В какой-то миг, точно борясь с охватившим его вдруг желанием зажмуриться (хотя ничего такого не было), Немо Джонс громко вскрикнул:
– Не отворачивайтесь! Запоминайте подробности! Надо понять его, чтобы знать, как его убить.
Но его товарищи так же мало нуждались в этих заклинаниях, как и сам Немо. Позабыв даже про Уэверли и его серьезную травму головы, они не сводили глаз с разыгравшегося перед ними действа, словно вся вселенная ни в тот миг, ни раньше не знала иных зрелищ. А посмотреть было на что, и было что запомнить.
Потерпевшие катастрофу расположились вокруг походной печки, как возле костра. Ближе всех к источнику света находился Гелион, он был и виден лучше всех, и прямее других держал спину. Но теперь его заставляла держать осанку не гордость своим положением в группе, а, скорее, уязвленное самолюбие и реакция на невысказанные обвинения товарищей, молча жавшихся в тени. В последние пять минут у него шел спор с Немо. Сохраняя свою обычную непреклонность, капитан был странно спокоен. Вот он решительно встряхнул головой, словно отмахиваясь разом и от того, что катермандианец говорил ему до сих пор, и от того, что он мог сказать впредь. В качестве предисловия охватив группу внимательным взглядом, он заговорил сам, сухо и формально.
– Вы либо проголосуете за лишение меня моих полномочий и поместите меня под арест, что я охотно приму, либо дадите мне сделать то, что я намерен сделать, с тем, кого я выберу себе в напарники. Не о чем больше говорить, Джонс. Других вариантов нет.
Катермандианец сидел перед ним на корточках. Свет от печки заливал его лицо, но не разгонял сгустившиеся вокруг глаз темные тени, отчего его взгляд казался зловещим; капитан считывал эту угрозу, но не замечал другого – сострадания. Немо, старательно подбирая слова, заговорил:
– Умоляю, выслушайте меня, капитан. Вы – гордый человек, и в этом ваше спасение и ваша беда. Вы хотите избавить нас от опасности, которой мы подверглись, как вы считаете, по вашей вине, но это не так. Ничего по-настоящему плохого вы не сделали. Да, сглупили, но с кем не бывает! Я сам сотни и сотни раз ходил в дураках. Чудо еще, что жив остался. Это мой план. Или вы хотите, чтобы теперь я чувствовал себя виноватым, позволив другому пойти на бессмысленный риск? Вы же знаете, что я и Якс – лучшие пловцы в нашей экспедиции… – Он умолк, неловко разведя руки. Еще не слыша ответа капитана, он по его кислой улыбке угадал его суть.
– План был твой. Это уже зафиксировано в журнале. Но необходимость, результатом которой он явился, та переделка, в которую мы попали, – всецело моих рук дело, и это также отмечено в журнале. Мое решение остается неизменным.
Немо встал. Он кивнул и вышел из круга света. Ветер свежел, но Немо покинул низину, где был разбит лагерь, взобрался на зубчатую вершину острова и, найдя там место, подходящее для наблюдения, сел и стал смотреть в бухту дельфов, которая была несколькими сотнями метров ниже. Он просидел там недолго, когда к нему подошел его товарищ – второй оружейник. Какое-то время они сидели молча, глядя на отражение звезд в черном литом стекле озера.
– После нашей драки – ты помнишь? – заговорил Якс, улыбаясь. – Когда я сказал тебе, что у тебя всегда есть причина делать по-своему все, что ты делаешь? Тогда я просто полагался на веру, потому что ты так здорово дрался. Зато теперь я вижу, что был прав. Я бы и за целый год ничего похожего на твой план не придумал, хоть лоб себе расшиби.
– Якс. – Немо тяжело опустил ладонь на руку друга, как будто только и ждал этого вступления. – У меня дурное предчувствие. Теперь я сам его боюсь, этого плана. Думаю, что если Гелион будет участвовать, то ничего не получится. Ты должен проявить упорство – откажись плыть без меня. У него нет интуиции. Он храбр, но неудачлив. А твой бунт отрезвит его раньше, чем чей-либо еще. Заставь его послать меня.
Якс улыбнулся, покачал головой.
– Надо же, целый ураган слов! Ты становишься болтливым в последнее время. Мне жаль, Немо. Я знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о его неудачливости. Но, если он откажется от этого шанса искупить свою вину, это его сломает. И тогда он уже ни на что не будет больше годен. А мне его жаль, он всегда был мне по душе, этот упрямец.
– Дело дрянь. – Немо произнес это угрюмо, глядя прямо перед собой вниз, в бухту. Только тот, чьи глаза привыкли наблюдать за дельфами в темноте, когда они, спустив свои плавательные мешки, залегают спать, выбирая на ночь подходящие укрытия в расщелинах скал, мог различить их сейчас в лунном свете – серебристые торпеды тел, скользящие тут и там под черно-серебристой поверхностью озера.
Он глядел на них хмуро. Таким взглядом мог бы смотреть какой-нибудь бог на разочаровавшие его творения. Конечно, дельфов создал Файрбэрн, не Немо; он лишь придумал план спасения с их участием. Вот он снова поднял глаза на Якса, не в силах ни повторить свою просьбу, ни забыть о ней. Вместо ответа его мускулистый друг отвернулся и стал мрачно смотреть на север, туда, где за пределами острова лежало объяснение их завтрашнего безумия.
Теперь оно походило на огромный гриб, прозрачная сфера все еще виднелась сквозь воду, хотя и опустилась немного ниже, чем раньше. Травянистые выросты съежились. Только щупальца продолжали топорщиться, в лунном свете похожие на корону из рогов. Двое мужчин долго смотрели на эту штуку.
– Он тоже на нас смотрит, – сказал Якс, озвучивая свое решение того спора, который каждый из них мысленно вел с самим собой. Все, что по этому поводу можно было сказать конструктивного, давно было сказано, ничего нового в голову не приходило. – Такой огромный, и все, гадина, замечает…
– Орсона он все же проглядел, – вздохнул Немо. – Такой большой – он мог взяться только из моря, пришел, наверное, сквозь лавовый ход. Если бы мы знали, как он устроен, мы могли бы…
– Что?
Немо беспомощно пожал плечами.
– Кто это там? – Кто-то карабкался к ним наверх.
– Сари, – ответила пилот, которая, несмотря на темноту, выбирала, куда поставить ногу или руку, с такой же уверенностью, как будто в ясный солнечный день собирала ракушки на пляже. – Орсон уже совсем пришел в себя, – объявила она им. – Поел бульона. А теперь хочет, чтобы мы все собрались и поговорили, пока капитан спит. – Немо послышалась в ее голосе жалость – обычно она называла капитана Гелионом. Следом за ней они вернулись в лагерь.
Было уже за полночь, когда капитана Гелиона разбудили. Якс и Яфет объявили ему решение группы. Измученный духовно и физически, он мог расценить любое новое мнение, совместно выработанное его подчиненными, только как скрытый бунт. Он бросил на Якса взгляд, в котором явно читалось: «И ты, Брут», после чего с отвращением уставился на огненные кольца походной печки.
– Мне и так совершенно ясно, что вы и впредь будете поступать, как захотите. Поэтому избавьте меня, пожалуйста, от дальнейшей демонстрации мнимого повиновения. Все время между настоящей минутой и завтрашним днем вы вольны провести, как вам вздумается.
– Нет! Кто-нибудь, поднесите меня к нему. Капитан!