Удивленный не меньше Гелиона, Якс повернулся, чтобы помочь Сариссе и Немо вынести кресло с Орсоном Уэверли на центр круга. Глаза биолога скрывала повязка. Две кровавые слезы вытекли из-под бинтов и оставили на его щеках дорожки.
– Капитан? – Слепой поворачивал лицо туда и сюда, стараясь по голосу определить, где находится Гелион.
– Я здесь, Уэверли.
– Послушайте, капитан. Вам нельзя сейчас раскисать. Нам нужна ваша жесткость, так дайте нам ее. Нам придется вести систематическое накопление информации, используя для этого бортовой журнал. И мы должны придать этому процессу официальность, чтобы все отнеслись к нему серьезно. Эта тварь на целые геологические эпохи обогнала нас в приспособлении к этому миру. Поэтому для борьбы с ней нам понадобится коллективный разум, эффективный и быстродействующий, причем создать его нам надо срочно, иначе мы все умрем, а как именно – вы видели.
Эта речь убедила капитана, но не до конца. Он кивнул.
– Разбудите меня, когда подойдет моя очередь. – И снова лег спать.
Уже почти светало. Немо и Орсон Уэверли сидели у печки. Все остальные спали. Уэверли только что выключил журнал, который работал в режиме воспроизведения, и вздохнул. В ушах у обоих все еще звенело от тех сложностей, которыми шелестящая пленка опутала их усталые мозги.
– Ох, Немо. Чего бы я только не отдал за то, чтобы взглянуть на эту тварь – пять секунд, не больше, для общей картины этого было бы достаточно. А вместо этого у меня есть только слова, слова и слова, и они сбивают меня с толку. Мои мозги уже завязались в узел, а все, что я себе представляю, – это мультфильм, дурацкий комикс.
– Так расскажите о нем мне – что вы видите.
Уэверли глубоко вздохнул.
– Две группы отличающихся друг от друга плотоядных патрулируют внутреннее пространство огромной прозрачной сферы. Там же растут густые заросли келпа. Своими корнями келп держится за слой гумуса, устилающего дно сферы, и обе породы подвижных плотоядных – для меня они каракатицы и акулы – тоже укоренены в этой почве или, по крайней мере, связаны с ней длинными гибкими шнурами из какого-то просвечивающего материала, вроде пуповин: они выходят из задней части каждого животного и волочатся за ними по полу сферы.
– М-м-м. Что такое келп и что такое каракатицы и акулы?
Когда Уэверли закончил объяснять, как выглядят эти земные формы жизни, Немо уяснил суть мультфильма достаточно подробно.
– Конечно, – продолжал биолог, – у тех штук, которые вы описывали, щупальцев больше, чем у каракатицы, к тому же они все разные, а у тех, кого я называю акулами, общие с ними только зубы, в остальном они больше похожи на дельфов… Знаешь, я все думаю про эти пуповины. Обе группы находятся в непрерывном движении – и те, которые уже едят, и те, которые еще ждут своей очереди, – а вокруг них такая густая растительность. Почему же эти их шнуры не запутываются – не цепляются друг за друга или за стебли растений – не обрываются, наконец?
– Орсон! Точно! Теперь, когда ты это сказал, я вспомнил, что именно это я и видел. Одна каракатица, пока они все плавали, дожидаясь, как ты говоришь, своей очереди… – Тут Немо ненадолго запнулся, и Уэверли опустил голову – вспомнил двух женщин, таких молодых, полных жизни. – Ее пуповина зацепилась за стебель. И, похоже, она сразу это почувствовала, потому что мгновенно развернулась. Но все же недостаточно быстро, и пуповина порвалась. Тогда каракатица замерла на месте, а потом штопором пошла вниз, ко дну, и больше я ее не видел. В самом деле, удивительно, что это не случается чаще. Но, с другой стороны, их движения так точны, а траектории так прихотливы…
Уэверли молчал, напряженно обдумывая что-то, и Немо застыл – подобно тому, как сложенные пригоршней ладони сохраняют от угасания только что народившийся огонек, так и его неподвижность стерегла свежую мысль Уэверли. Но через какое-то время биолог вздохнул снова.
– Мне все кажется, что эти пуповины служат чем-то вроде вспомогательного соединения с вмещающей их более крупной структурой. Но почему тогда столь важный связующий орган оказывается таким хрупким? Да и как части связаны с целым в смысле питания – будь я проклят, если что-нибудь понимаю. Надо еще раз послушать Яфета.
Немо выбрал из журнала показания Яфета. Первые несколько минут они промотали, остановились только на вопросе, который интересовал сейчас Уэверли. В отрывистых фразах Яфета они слышали боль, лишь слегка уменьшенную приглушением звука. Анджелу и Норрин любили все, в том числе и Яфет. Потом биолог кивнул, Немо добавил громкости, и они стали слушать. Сначала вопрос задал Уэверли:
– Ладно, Яфет. Перейдем теперь к тому, что происходило с ними внутри.
– Они были еще живы – барахтались, пытались вырваться, – но уже медленнее, чем можно ожидать от людей в таком положении. И, по-моему, они уже побледнели. И слегка раздулись – может быть, та жидкость, которая внутри, содержит в себе энзимы? Когда они опустились до самых водорослей… первыми их встретили те, зубастые твари. Вроде рыб, а во рту настоящая пила. Глаза черные, как бусинки, рядами – похожи на глаза дельфов, только зачем-то их очень много. В общем, они набросились на них первыми. Стали рвать с них мясо. Облепили со всех сторон, как муравьи, так что их уже и видно не было. Только кровь… – Тут на пленке послышался стон. – …только кровь, целые облака крови. Окружили их, словно дым. Кровь все скрыла.
– Мне очень жаль, Яфет. – Слушая свой голос, Уэверли опустил уголки рта, точно недовольный никчемностью своих извинений. – Они продолжали тонуть, пока их ели?
– Не совсем. Кормясь, твари все время дергали их, поддерживали на плаву. А потом отступили. Как-то вдруг, все сразу. Еще пару секунд… останки удерживались на месте, потом снова продолжили тонуть. И тогда другие твари…
– Мне очень жаль, Яфет, но мне необходимо, чтобы вы сказали мне, сколько именно…
– Всю плоть! – Это был взрыв ярости, маскирующий непереносимую боль. – Кожа, большие мышцы, все было сожрано. Остались только скелеты, кости, связанные хрящами, сухожилиями. И кое-какие крупные внутренние органы…
– И тогда кормиться начали другие? Которых было также много?
– Да.
– Так все говорят. Простите меня, что так подробно все выспрашиваю. Это необходимо. Мне непонятен сам принцип – ведь тогда второй группе, голожаберным, остается совсем немного.
Прошло время, прежде чем Яфет негромко ответил.
– Да, их тоже было много, этих вторых тварей. Но они как будто вовсе не ели. Просто льнули к телам, прижимались к ним и слегка пульсировали. Я помню, что после тех, первых, у Норрин осталось лицо, почти целиком. Потом пришли те, другие, и закрыли его бахромой своих щупальцев – но вот каракатицы смылись, а она продолжала смотреть на меня.
И вот Орсон и Немо остались в окружении той же тишины, что и на пленке. Во время этой паузы Орсон протянул руку к клавишам и на ощупь выключил журнал раньше, чем продолжился допрос. Еще минуту спустя он поднял обе руки к повязке, которая скрывала его раненые глаза, поправил ее – бинты были в пятнах запекшейся крови. Покончив с этим, он испустил тихий протяжный вздох – единственное свидетельство того, скольких мучений стоил ему этот маневр.
– Возможно, они детритофаги – эти, со щупальцами. Все говорят, что на дне лежали органические остатки – кучки жестких частей какой-то крупной добычи, предположительно водоплавающей. Однако никто не видел того, чтобы каракатицы проникали в грунт. Зато и Гелион, и Пенни видели, как в него проникали акулы – уже сытые и без того сожравшие львиную долю добычи.
– Ладно, Немо, с меня на сегодня хватит. И так уже голова квадратная. Ничего больше не придумывается. Эта причудливая сложность, она просто ошеломляет. Сначала поле плавучих волокон, которые нащупывают и оплетают добычу, в центре купол со ртом и внутренними структурами, да еще и крупные щупальца вроде лепестков – на Базе Два недавно нашли псевдокишечнополостных с такими чертами. Живут в литорально-придонном слое – только размер у них метр в поперечнике от силы, и без всяких этих эндосоматических усложнений. Возможно, существуют и более глубоководные разновидности, и они крупнее, однако чувствительность у них мало развита – они медлительные, ползают по дну, полагаются исключительно на щупальца. А наша тварь, по вашим словам, сначала плыла за лодками следом, а теперь заперла нас здесь и караулит, ждет, когда мы сделаем попытку покинуть остров. То есть она видит, или слышит, или обоняет, или и то, и другое, и третье. Чудовищно. Непонятно. Пойду приму еще таблетку. И посплю. Может, увижу во сне правильный ответ. Но прежде озадачу тебя, Немо. Если наша тварь хоть в чем-то сродни тем псевдокишечнополостным, то она, возможно, обладает их способностью к латеральному расширению, а это значит, что ее нижняя часть опускается в воду примерно на полкилометра, а своими выростами она способна сжать в своих горячих объятиях весь, или почти весь, периметр этого острова, черт бы ее побрал. Отведи меня к моей койке, Немо. Гелион и Якс завтра погибнут. Прости, но мне это представляется неоспоримым фактом. То же самое я говорил и им, но они стоят на своем. Вот почему я хочу сказать сейчас тебе, как бы жестоко это ни прозвучало, – найди на острове возвышения, откуда можно заглянуть прямо в эту тварь, причем под разными углами. Возьми микрофон бортового журнала и закрепи его на удлинитель. Раздай всем бинокли. Я хочу, чтобы их смерть была записана на пленку во всех звуках и рассмотрена во всех подробностях – только тогда в ней будет какой-то смысл. И если наш Полифем отнимет у них жизнь, то мы хотя бы узнаем что-то о нем в процессе. Разбудишь меня через час после рассвета – да смотри не подведи. Я набросаю список вопросов, на которые хочу получить ответы, и проведу последнюю подготовку.
Сразу как рассвело Сарисса Уэйн вскарабкалась на вершину, где вечером сидели Немо и Якс. Там она села и стала наблюдать за приготовлениями, которые уже вовсю шли внизу, в бухте дельфов. Она и Пенни были первыми, кто их начал. С барабана в кормовом отсеке лодки, которой управляла Сарисса, сняли рулон металлической сетки и принесли его в бухту. Один конец закрепили на южной оконечности бухты, а потом она и Пенни, разматывая за собой сеть, переплыли водную преграду в северном направлении и закрепили ловчий снаряд там.