Впрочем, я лишь сочувственно покачал головой по поводу смены гипса Гранта.
– Что ж, Гейб, – сказал я, – предложение мне по душе. Заканчивать буду пораньше, чтобы покупателям древесину тут же и отгружать, а не копить запасы.
– Главное, оставляй столько же, сколько увозишь, на остальное мне начхать. Начинаешь завтра утром. Деревья помечу.
Я хотел уточнить, как именно, – пообгладывает те, что надо срубить?
– А ваши-то связки надо из лощины поднимать? – спросил я. – Меня и для этого нанимаешь? Раз уж ваш грузовик не у дел?
Я боялся, что Гейб снова разозлится – потому что грузовик его как раз и покалечил, когда он пытался сменить тормозные колодки, – но реакция меня удивила. Он устремил взгляд куда-то вдаль.
– Как знать, – сказал он. – Может, и не захотим сами напрягаться. Руби пока, а там посмотрим. И не забудь, нам тоже по два корда делаешь.
– Разумеется. Станок ваш использовать?
Гейб пожал плечами.
– Как хочешь.
Я сомневался, хочу ли. Потягивал выпивку, размышляя, как все же неудивительно, что братья готовы отдать внаем всю работу и даже продавать свои корды древесины. Сначала казус со станком. Потом травма Гейба. Он поднял кабину грузовика дядиным подкатным гидравлическим домкратом с насосом, залег с исподу и принялся выбивать передний левый барабан тупым зубилом и кувалдой. (Об этом он тоже рассказал Билли Вейлу, но уже не хохотал, как при рассказе о происшествии Гранта.) И тут – вжик! – домкрат складывается и грузовик оседает Гейбу на голову. Лежал он на густой траве и под вал подложил колесо, так что голову ему не размозжило, но рука-то была выпрямлена, так в ней обе кости и надломились. А потом сверх того у них сломался грейдер, но об этом я услышал позже. Если подытожить, то, на мой взгляд, старый дядюшка Таггс оставил после себя одни неприятности. Дядюшка Таггс, Черри (его лапуля) и Ральф (большой, злой, вонючий старый пес) исчезли в начале прошлого лета и не взяли с собой ничего, кроме старого черного ремонтного фургона. Все авто, инструменты, всяческие комплектующие и детали так и остались на своих местах – как обычно, разбросанными, заржавевшими или сложенными в кучу. И похоже, вся рухлядь приносила парням одни хлопоты. Я встал.
– Договорились, Гейб, – сказал я ему. – Увидимся утром. Шериф нового ничего не откопал?
Вопрос, казалось, на мгновение сильно переполошил Гейба. Что странно, ведь к шерифу за поисками дяди обратились сами братья. С того времени минуло уже как два месяца – и ни одной подвижки в деле. Вдобавок последний раз дядюшку Таггса видел Грант Таггс за три месяца до исчезновения – так что, возможно, реакция Гейба вполне объяснима. Парни, чай, потеряли всякую надежду снова увидеть родственника и, верно, уже и думать о нем забыли.
– Сдается мне, – произнес Гейб минуту спустя, – ни черта они не откопали.
По дороге домой я обдумывал наш договор и все больше радовался подвернувшейся работенке. Из тех лощин страх сколько кордов можно выудить. Дома я сразу сел за телефон и менее чем за пятнадцать минут договорился о продаже трех с оплатой по факту.
Чуть опосля восхода я въехал на грузовике во двор Таггсов. Как уже упоминал, участок я знал хорошо, и тогда, в лучах раннего солнца, он выглядел, считай, так же, как и много лет тому назад, когда я пригнал свою первую машину – старый «плимут». А меж тем прошло лет двадцать, не меньше. В ту пору братья, может, и гостили здесь, но приезжали мы в первую очередь к дядюшке. Парни тут никогда не жили. Так подумать, все же забавно, что кличку «дядюшка» старик себе сам придумал, ведь у младшей сестры было три взрослых сына. И шутка прижилась – не помню, чтобы к нему по-другому обращались, – но вот в чем соль: семейным человеком его и с натяжкой не назовешь. Иной раз он разрешал племянникам торчать на участке, однако ж, несмотря на нескончаемые переезды, пьянки и замужества их матери, так и не взял сорванцов под крыло – даже на время. Верно, думал, что сестра сбросит на него отпрысков, и так скорее всего и случилось бы, и все-таки помню, каким занятным мне казалось его равнодушное отношение к семье, пусть он и позволял племянникам пользоваться инструментами и чинить свои развалюхи во дворе. Взять хотя бы тот случай с Ронни Партлеттом в старшей школе, прославивший Гейба Таггса на всю округу.
Одним пятничным вечером парни умыкнули бутылку бурбона у отчима Гейба, сели в машину матери Ронни и принялись разъезжать по округе, сбивая почтовые ящики бейсбольной битой, стащенной из школьного спортзала. Вернее, вел Гейб, а Ронни высовывался из окна, лупил по встречающимся контейнерам, как тут на дорогу выскочила кошка, и Гейб резко выкрутил руль, чтобы раздавить ее, – а голова бедного Ронни впечаталась в один из почтовых ящиков. Гейбу дали год исправительных работ на ферме – все это я узнал пару дней спустя, когда дядюшка излагал историю какому-то старику, приехавшему чинить трактор. Старик тот сказал, что Ронни теперь полный овощ, а дядюшка хохотнул и ответил, что вины Гейба тут нет, ведь если так посмотреть, то Ронни, видит бог, и до аварии умом не блистал. Тогда меня слова дядюшки поразили; так он ответил, будто для него меж Гейбом и Ронни нет никакой разницы, словно один не был ему роднее другого.
Помимо ремонта у себя на участке дядюшка ездил по одному и тому же маршруту в старом черном фургоне, битком набитом инструментами, предлагал услуги автомеханика. Уже в детстве я считал его странным, высоким, тощим стариком; с ним любили хохмить и сушить зубы деды, а старушки упрекали за сквернословие, хоть втайне оно их и забавляло. Чем-то он походил на окружного проповедника, прославляющего авто, грейдеры и грузовики. Он склонялся над двигателем, осматривал, без остановки беседуя с владельцем машины. А потом как ударял кой-где гаечным ключом, тыкал там и сям отверткой, и – врум! – двигатель, зажужжав, оживал. Этакое возложение рук проводил.
Кроме того, у старого козла всегда водились молодые подружки (местные матери называли их потаскушками), жили они тут же. Дядюшка Таггс был сальным, долговязым старикашкой с бугристой шеей. Внушительный нос свисал крючком и чуть ли не полностью закрывал губы. Рот у него был широкий, беззубый, и если он молчал – когда осматривал двигатель и думал, устремив взгляд вдаль, – то кривился в эдакой загадочной гримасе, будто проглотил лимон, а потом расплывался в улыбке, от которой всегда, сколько себя помню, мне было слегка не по себе. Уже позже, когда я повзрослел – а он постарел, – то все больше удивлялся и досадовал, что с ним постоянно съезжаются девушки. Ежели одна не появлялась на участке больше недели, то сразу возникала другая – с ровно такими же крупными достоинствами, что и у предшественницы. Неприятнее всего было слушать рассказы о том, что и как у них было в постели. Он охотно расписывал, что хотел с ними попробовать или что хотел бы сделать с любой женщиной, пришедшей ему в голову или попавшей в поле зрения. Старый дядюшка Таггс любил потрепаться о перепихонах – будь то реальных, мысленных или по сути своей невозможных, а также всех их способах и формах. Ведь вот в чем дело: к этому у него был талант. И так он задористо, жадно, в подробностях это описывал, что людям оставалось только слушать и смеяться.
Но в тот миг, глядя на старый дом, я понял, что мне никогда по-настоящему не нравился дядюшка Таггс. Неожиданное открытие. Думается, я это всегда понимал, но стало непросто закрывать глаза на этот факт. Было в нем нечто такое, что и в его псе, Ральфе. Начну с того, что Ральф, как мне помнится, с нашей первой встречи выглядел старым и облезлым – а все-таки дотянул до прошлой зимы, и если вспомнить, то и дряхлее не стал. Как, собственно, и дядюшка. Еще Ральф был большим и костлявым. Опять же, как и дядюшка. Но первое, что подмечалось в Ральфе, – пронырливый, голодный вид. И голод этот был чудной, мне его и определить-то сложно, но вот к чему я клоню: пес норовил держаться позади, виться кругом, искоса отслеживая каждое движение, словно насмехался. И в этом они были весьма схожи с дядюшкой – прямо один в один, только дядюшка был в этом деле неприметней.
Из сарая вышел Гейб. В одной руке он держал за рукоятки две цепные пилы, а под мышкой в гипсе – контейнер с бензином. Я подъехал, чтобы он подсел, и я заглянул внутрь: дальнюю часть амбара парни отделили перегородкой (где-то работал генератор – Уолтер выезжал в город за новым; стало быть, оставшийся от дядюшки сломался). Гейб уселся, и я повез нас мимо старого грузовика – он все так и стоял, уткнувшись носом, там же, где слетел с домкрата, – и вниз, к лощине.
Проложенная дорога кишела ухабами, а в конце ее стоял маленький трактор «Джон Дир» – на полковша в грязи, будто вышел из строя в аккурат, когда решил откусить от земли очередной кусок. Подозрительно, согласитесь. До этого случая он работал исправно. Гранту как-то поручили сгрести на нем пару старых, поросших сорняками куч грязи из погреба и септика, вырытого много лет назад – сдается мне, дядюшка попросту не захотел сам с мусором возиться, – и после этого, собственно, дядюшку больше никто не видел. Когда назавтра Грант вернулся закончить расчистку, то не нашел уже ни дядюшки, ни Черри, ни Ральфа, ни фургона. И вот, через три месяца после того, как братья решили обратиться к закону (все-таки люди начали задаваться вопросами), и после того, как шериф разрешил им следить за участком, они снова запустили трактор, дабы немного увеличить денежный потенциал недвижимости, и бац! – тот ломается. У меня едва вышло обогнуть его на грузовике и въехать на дно лощины.
– Что ж, Гейб, – сказал я ему, – гравий, гляжу, у вас крепкий. Ниже спуститься не проблема.
– Забудь. Валим здесь. Снеси все сволочье тут, на подходе.
Да, дружелюбия и обаяния старине Гейбу не занимать. На черта он хотел помечать деревья, если по итогу я нужен был для такой мелочи? Пока я доставал пачку из двенадцати банок пива «Бакхорн», закатывал рукава и включал ту бензопилу, что побольше, – выяснилось, что Гейб даже не утруждался разметкой; он взял из моей упаковки банку, уселся на камень и уставился на меня, как на экран телевизора.