Жуткое чувство, нечего сказать. И Черри я тоже видел – хотя видел, разумеется, не буквально. Я ощущал ее близость и запах. Милашка примерно моего возраста, бывшая хиппи – причем с такими достоинствами, что встреть я ее в старших классах, у меня бы на лице все прыщи полопались от возбуждения, – да только вот без глаз! Пустота посреди лица – даже мысленно не дорисуешь. И тут меня, конечно, пробрало. А что с остальными дядюшкиными красотками? У них как, глаза были? Уолтер окликнул меня. Взяв ему виски и пиво, я сказал себе:
– Тише. Головы не теряем. Даже хорошо, что все так сложилось. Рядом с лощиной бродить не будет, вниз не посмотрит.
Уолтер выудил из кармана еще краснышей и запил их виски. Затем залпом выдул одну бутылку пива. Прислонился спиной к стене амбара и угрюмо взглянул на меня.
– Ну и земля, дружище, – сказал он, – все засаду норовит мне устроить. Весь этот гадский участок.
Он уставился вдаль, кивнул, словно добавляя «то ли еще будет». Отпив еще виски, он погрузился в размышления. Мыслей у него вряд ли много было, но все же они часто занимали его часами кряду. Все складывалось как никогда удачно. Я решил порубить поленья, пока не подействуют красные пилюли, а затем вернуться в лощину и все там подчистить.
– Слушай, Уолтер, – сказал я. – Может, тебя в больницу? Только закончу партию – и отвезу. Потом порублю здесь, а после спущусь и приготовлю для еще одной.
Уолтер кивнул – и потихоньку забывался.
Я продолжил колоть полешки. Остаток дорублю на раз-два – фьюить-треск. Оставлю его в больнице и вернусь – фьюить-треск. Возьму ключи Гейба и откачу мопед – фьють-треск! – спрячу неподалеку и пробегусь обратно – щелк!
От удара по полешке рукоятка так брякнула, что у меня хрустнули локти. Головка слетела с топора, словно высморкнутая сопля. Быстро завертелась, рассекая воздух со свистом. И вошла до обуха посредь груди Уолтера Таггса. Он сидел, лениво прижав руку к груди, и два пальца разом отрезало – ровнехонько, ясно дело, – и они скатились на колени. Уолтер широко распахнул глаза и рот, выпрямился, а затем обмяк, мертвее мертвого.
Я думал, с того места никогда и не сдвинусь. Сядет солнце, взойдет луна, Грант вернется домой и вызовет шерифа – а я так и буду стоять, как столб, с топорищем в руках, с бедным Уолтером напротив и бедным стариной Гейбом в лощине, чье тело зажато меж деревьями, а голова упрятана в кусты толокнянки. Разве что Грант, разумеется, меня в порошок стер бы и сжег в лощине – церемониться он бы не стал. И вот стоял я так, считай, целую вечность без единой мысли о том, как спастись.
Но тут, вырвавшись из этого транса, я пришел в движение, начал наводить порядок – и вот что странно: так у меня плавно все выходило, так внезапно я оживился и не тратил впустую ни одного движения. Я бросил топорище в сарай с инструментами, вытащил кусок ковра, на который дядя обычно укладывался под машинами, отнес его к Уолтеру, засунул два его обрубка в карман жилетки с пилюлями и уложил труп на ковер. Что занятно, крови пролилось немного – видимо, сердце перестало биться за долю секунды. Я потащил его к дороге. Был он крупным малым, и все же удивительно, какое обмякшее тело тяжелое.
Так я дотащил его до лощины. Затем взбежал обратно за виски и пивом, залпом выпил все и выбросил банки в мусорную кучу, где лежало много таких же пустых. Схватив цепную пилу, кирку и лопату, я помчался обратно вниз. Уложив инструменты рядом с Гейбом, я подтащил ковер с Уолтером до толокнянки, схватил голову бедного Гейба за хвост и положил ее Уолтеру на колени, а затем протащил их еще дальше.
На склоне оврага, куда Грант сбрасывал старые дядюшкины кучи грязи, рос пучок кустов – в нем я и спрятал Уолтера и голову Гейба. Выбравшись, подтянул ковер к ногам Гейба, завел бензопилу и принялся допиливать дуб.
С этого момента работа замедлилась. Я наказал себе делать надрезы не больше, чем каждые двадцать дюймов – чтобы хватило прикрыть окровавленную древесину в грузовике, – и стиснул зубы, чтобы не закричать от страха, бившегося внутри. Я словно попал в замедленный фильм. Тени лощины отдавали холодом и мглой, и я выдавливал кнопку газа на пиле, дабы заглушить странную, густую тишину, бьющую, как поток из-под земли, грозящую заполнить лощину до краев, накрыть меня с головой и загасить рев бензопилы, как пламя свечи. Безумие? Да, я был безумен! Дядюшка Таггс все стоял у меня перед глазами. Столько всего нужно было учесть – как вытащить тело Гейба, как не попасться полиции, – а в голову лез лишь этот старый козел. Подобно самому рогатому животному, что тыкается липкой мордой в ладонь с немым вопросом, представляешь, да? Его лицо прижалось к моему сознанию холодным, влажным прикосновением, которое я, к своему ужасу, ощутил кожей.
Не пойми с чего, я вспомнил одну пору его жизни – буквально пару лет назад, когда братья провернули свою гаражную аферу в Хилдсбурге. Дядюшка к авантюре парней никакого отношения не имел, но наверняка все знал – не мог не знать, ведь если какая домохозяйка заезжала к нему на чудной новой машине, то выкладывала кругленькую сумму и уезжала с новым карбюратором, аккумулятором и так далее – которые на деле были подержанным хламом. И об обманных контрактах не мог не знать – тех, что племянники подписали с мексикашками, которых потом застрелили.
Никакой связи между этими делишками и дядюшкой, хоть он и часто составлял парням компанию, иногда тратил на них свой талант и, пожалуй, был главной причиной, по которой у племянников завелись постоянные клиенты после первого месяца или около того. Нет, дядюшка ошивался с ними не для махинаций. Он нянчился с этими придурками ради зрелища, иной раз давал парням толчок, чтобы те не завязли на месте, – ровно так же, как во время ремонта принимал привередливый, считай, презрительный вид, тыча в двигатель отверткой или гаечным ключом. Вот так дядюшка развлекался. Люди-то считали, что ремонтом он оживляет механизмы, а на самом же деле он лишь поддерживал их в рабочем состоянии, чтобы подольше наблюдать, как они умирают.
Часть ствола, прижавшая Гейба, упала на землю. Он соскользнул на колени и плюхнулся на ковер.
Даже в смертельном, укороченном виде Гейб походил на дубовый пень, который хрен выкорчуешь, но в этот момент я ощутил, будто лента фильма снова ускорилась и я обогнал свои эмоции. Гейба оставил за кустами вместе с его головой и Уолтером.
Потом сбегал за лопатой. Принялся зачерпывать песок с самого конца лощины – там он был плотнее – и заваливать им следы волочения и пятна крови, а также присыпать окровавленные чурбаны. Из-за этого на них образовалась корка, но зато она перекрыла цвет. Я забросил разбитую пилу в грузовик и стал закидывать ее этими чурбанами. Крупные, засахаренные комочки песка осыпались с сырой плоти арбутуса, когда та подпрыгивала, приземляясь в кузов, и в сумерках зрелище походило на ночной кошмар после ужина из ростбифа с кровью и пончиков с джемом. Перед тем как набрасывать чистую древесину, я устроил передышку. Поднял взгляд к небу и обомлел. Солнце уходило за горизонт! От него осталась одна красная половина, опутанная черными ветвями дубов.
Я вскочил. Завертелся. Вздымал поленья в воздух, направляя их к кузову, но работал вполовину не так быстро, как требовалось. Мне стало по-настоящему страшно, но боялся я не Гранта, не закона, а дядюшку – словно он неясным образом мог настичь меня, обездвижить и прервать мое жуткое действо. Погрузив всю чистую древесину в грузовик, я понял, что песочные чурбаны проглядывают в щелях – и пошел допиливать дуб. Солнце скрылось за горизонтом с первым упавшим куском. Небо еще светлело, но тени лощины слились в единое целое. Я стиснул зубы и продолжал резать, вспоминая дядин взгляд. Его взгляд, когда он делился, куда хотел бы присунуть язык и пальцы проходящей мимо женщине, его маленькая, самодовольная улыбочка, когда он рассказывал все это, притираясь мозгами к чужим ушам, ковыряясь в чужом разуме так же, как в машинах клиентов своих племянников, наблюдая притом с ухмылкой, как парни – наглые и крайне тупые – скандалят, обманывают, крадут и натужно пробиваются обратно за решетку. Его взгляд, когда он проезжал в черном фургоне вместе с Черри и гладил ее по затылку, копаясь в ее нервах и попутно крутя баранку. И ее глаза – опустевшие и скудные, как циферблаты со снятыми стрелками. Я остановился. Напилил я на деле мало, но и к черту. Противиться желанию смыться из лощины становилось все сложнее.
Я выключил пилу, загрузил дерево в грузовик, закрыл задний борт кузова на засов. Постоял немного во вновь разлившейся тишине, среди теней, растекшихся бассейном, чувствуя, будто ушел под воду с головой, а ноги налились свинцом. Заканчивать последнее дело мне не хотелось. Они лежали, ждали, когда я всуну их в грязь, и дабы не подпустить их молчание к себе вплотную, следовало что-то сказать.
– Ладно, – сказал я. – Вот лежите вы, парни, а мне надо бы вас поскорее похоронить и делать ноги. Сначала, Гейб, я достану из твоего кармана ключи от мотоцикла. Мне это ой как не по душе. Но в глубине души ты и сам знаешь – произошел несчастный случай, трагедия – то бишь, если ты и вовсе что-то еще знаешь, то в курсе, что он… Что дядюшка…
И стоило мне это выдавить, как я понял, что произносить его имя не стоило, но не успел я замолчать, как он возник рядом. Появился прямо за спиной.
В сердце чуть клапан не заело. Я вскрикнул, подскочил и повернулся – и увидел пустоту. Вокруг не было никого, кроме меня, моего грузовика и поломавшегося трактора. Я стоял в лагуне из теней, пока сердце с глухим стуком возвращалось к прежнему ритму, и слушал, как стрекотание сверчка подгрызает края холодной, скрипучей тишины. Я встрепенулся. Взял кирку и лопату и устремился к оврагу, туда, где спрятал парней.
Жутковато было тащить ключи из кармана Гейба, тогда как лицо его смотрело на меня сбоку, с коленей Уолтера. Но я справился и выпрямился. Ощутил, что снова готов взяться за дело, что чуть поднапрячься, и я, быть может, выпутаюсь из переделки. Я схватил кирку и ударил ею по склону.