На мгновение я обомлел. Чуть не ударил по стеклу молотком для проверки, чем потратил бы драгоценное время, – но передумал и бросился к двери, не теряя ни секунды. Я прижался к ней плечом, однако же услышал топот шагов. Но я ведь замер! Так и было – звук-то доносился снаружи! Кто-то еще забежал на лестницу с улицы.
Я слушал, как цокот изящных, крючковатых ножек, приближавшихся к двери, замер. Когда шаги приблизились к повороту, то в нескольких дюймах от меня раздалось щетинистое копошение; волосатая тушка, цокая, делала оборот.
Топот дошел до лестничной площадки и потом… Казалось, что с того момента все происходило одновременно: запинка, крик, сильный удар и – стук, стук, стук ботинок о стены лестничного пролета. А затем, секундой позже, – долгий, глубокий полустон, оборвавшийся тишиной.
Тело будто застыло, но сожми я тогда рукоять топора чуть сильнее, она бы расплавилась и засочилась сквозь пальцы. Но вот потихоньку, медленнее, чем привык, я открыл дверь.
Пэшка сидела внизу на пролете, направив лампочку в мою сторону.
В передних лапах она удерживала человека, собрата. Ни один его мускул не двигался, пока лапы осторожно наклоняли тело то в одну, то в другую сторону, дабы покусать хорошенько, но глаза бедняги – очень долго они смотрели на меня осмысленным взглядом, моля о помощи. И до самого конца кормления мобильная камера пэшки то и дело подъезжала к лицу, а затем удалялась, как назойливая муха, поглощающая выражение его лица.
А потом скрипнула входная дверь. Скрипнула дверь, и по лестнице зашумело второе паучье шевеление.
Новоприбывшая пэшка замерла, достигнув площадки за поворотом лестницы. Короткие лапки соприкоснулись с лапками первого паука – тот будто дал пять другу, не прерывая кормления. После чего второй развернулся и поскребся обратно тем же путем, каким пришел. Я захлопнул дверь и крадучись подбежал обратно к окну. Незваный гость торопливо удалялся по тротуару в поисках новой цели.
Я знал, что следовало сделать, и если бы тогда колебался, то начал бы все обдумывать, прежде чем что-то делать, и никогда бы не решился, так что я бросился назад, распахнул дверь и прыгнул за порог. Всем весом ушел в свободное падение и нанес смертельный удар.
Ах, как сочно хлюпнула его маленькая головка под подошвами!
Все коленки вокруг меня судорожно дернулись и застыли волосатой короной из иззубренных углов. Далее – вылазка за бонусом и обратно внутрь.
Я прекрасно протянул бы в магазине до конца съемок. Ведь знал, как теперь защитить свое укрытие. Я сорвал одно глазное яблоко и выбежал на улицу, чтобы призвать рафт с камерой.
Старался держаться поближе к уличной двери, крича и размахивая тегом. Но засекший меня рафт завис посреди проспекта, чтобы продолжить снимать носовыми камерами происходящее в парке.
И когда я сделал пару шагов, чтобы бросить жетон, две пэшки вырулили из-за ближайшего угла и отрезали меня от двери. Во второй раз за день мне пришлось ловить бонус на бегу.
Они гнали меня прочь от парка – благо в этом направлении мне не грозило столкнуться нос к носу с кучей прибывающих пауков. Кольцо замкнулось, и вырвавшиеся из него статисты разбегались обратно по сторонам. Собственно, как и я. С каждым поворотом я все больше отрывался от пэшек, пока они не переключились на людей, пересекших разделявший нас отрыв. Благодарить надо было не свои уставшие ноги, а сами приборы – все они теперь стали такими. Ведь таскали на старых рессорах полные мясным зоопарковым пюре брюхи в сорок кило.
Я видел много желанных целей – мертвых пэшек, – но слишком много беготни было вокруг, чтобы ими поживиться. Я свернул на улицу, явно не сулившую ничего хорошего, – толпа, преследуемая пауками, бежала мне навстречу. Тут же и истребитель с тянущейся следом дымовой лентой протаранил всех и врезался в кирпичную стену. И вот передо мной оказалась кирпичная гора размером в четверть квартала, из-под одного края которой торчала передняя часть пэшки. Я подбежал к ней и начал рубить короткую лапу. Клац, клац, клац – и она шлепнулась на землю. Меня разом ударило пронзительным гудком и порывом ветра. Подскочил я едва ли не на метр и увидел, как прямо рядом со мной опускается на воздушную подушку рафт.
– Ты какого хрена творишь? Просто возьми тег, придурок! – прокричал мне режиссер, холеный симпатяга с микроусиками, обрамлявшими губы, который для пущей выразительности размахивал свободной рукой.
Я уставился на него. Бросил ему тег. Пренебрежительным движением он кинул мне пачку бонусных денег. Я сунул их в карман и принялся за вторую лапу. Студийный коп снова выстрелил в рупор. И замахал обеими руками, забыв о клаксоне:
– Прекрати сейчас же! Порча собственности студии – уголовное преступление!
– Чего, на хрен? – крикнул я. – Нам можно с ними хоть что делать! Все, что можем!
– Он же мертв!
– А я эксперимент провожу. Этот пэшка – мой! Я тег его достал!
– Да что же ты за идиот такой! Если по площадке будет бегать тугодум с педипальпами, какой может быть реализм?
По выражению его лица мне стало ясно: я что-то унюхал.
– Сам подумай, дурак! Зрение у инопланетян отличается от нашего, друг друга они узнают с помощью этих штуковин – вот и представь: парень прознает секретик и спасает свою задницу! Что скажешь? Крутой поворот. Охрененное камео!
Он был обычным студийным работником и на секунду задумался – а вдруг упускает возможность, с помощью которой сможет продвинуться по карьерной лестнице? Выражение у него было как у типичного потного студийного планктона – такое, будто он изо всех сил сдерживал газ, так как боялся обгадиться. Но затем он встрепенулся. Чтобы зоомясо – и приказывало ему?
– Еще раз тронешь лапку, и тебя моментально арестуют за порчу имущества студии.
Арест за порчу имущества студии. Не пойми с чего мой мозг зациклило на этой мысли. Колесики в башке так резко заклинило, что голова дернулась, как от удара.
– Ах ты кусок серого мяса! – закричал я, схватил кирпич и швырнул в рафт со всей силы.
Бросил с размаху, слишком низко, и кирпич пробил сетку вентиляционного отверстия подушки. Меня самого чуть не прибило! Рафт перевернулся, как монетка – вжух! – ударился верхушкой об асфальт, – бряк-бряк! – отскочил, сделал сальто и снова уселся на поддон. Съемочную группу выбросило за борт – как они полетели! – но оператор зацепился ногой за подставку для камеры, и его свесило головой вниз с края рафта. Солидный бумажник с выплатами выскользнул у него из кармана и шлепнулся на тротуар. На вершину кирпичного холма выполз паук. Рукой – за бумажником – толстенным! – и в карман. Топором – по второму пальпу, одним ударом. Пару лап в руки. И бегом.
Убегать до этого мне надо было не только от пэшек, а теперь и подавно. Рафты отключали камеры, если приземлялись на землю – если только рядом ничего интересного не происходило. Я не знал, как долго работала мобильная камера пэшек после их смерти, когда она отключалась и приземлялась на труп. Или камеру моего донора лап завалило? Их сложно разглядеть. Но в любом случае кадры с камер на теле пауков не мониторили во время съемки – их извлекали, когда тушу забирали с площадки. Да, сначала придется побегать, но у меня есть шанс выбраться – пронести свою долю прямо через ворота выхода. Главное – не попасться с педипальпами на глаза командам на рафтах. Стоило уйти с улицы.
Но у прибывшего паука в пузе не было пюре – пока что. Либо же меня подводили ноги. Я никак не мог от него оторваться, отыскать укрытие, да даже повернуться и застыть.
Судя по всему, мы достигли окраины, и улицы пустовали – как тут невдалеке возникли два рафта; они курсировали по площадке в поисках интересных стычек. Я нырнул за угол, прежде чем они меня заметили.
И оказался в тупике, заваленном бочками и мусорными баками. Я толкнул одну из бочек под лапы пэшки, присел на корточки, одной рукой выставил перед собой оба щупальца, а другой поднял над головой топор.
Паук приближался, высоко задрав передние лапы, готовился схватить меня. Остановился, опустил их и начал корчиться всем телом. Зашагал ко мне – но теперь уже легко, покачиваясь. Щупальца сжались вместе, своими кончиками они ощупали мои. Для меня все как выглядело: я словно остановил в метро поезд при помощи соломинки для сока, осадил кошмар кривыми обрубками. Клыки выскальзывали из пасти и прятались обратно. Он выгнулся, присел, покачивал телом-луковицей. Пританцовывал, что ли? Приятные ощущения от меня ловил? Как сильно надо было ударить штуку, у которой вместо суставов – сварные швы?
И тут из-за мусорного бака вылез еще один, о котором я ни сном ни духом.
Он тащил за собой полусморщенную женщину, но замер и защекотал воздух. А затем бросил ее и метнулся к нам. Я был ближе. Пришлось бросить топор. Труднее – и быстрее – ничего в жизни не делал. Одну из лап я взял в левую руку – и выставил ее в сторону второй пэшки, как только та подошла ближе. Она начала ощупывать обрубок.
Приятных ощущений от меня больше не исходило – мы все это почувствовали. Покачиваться они стали резче, пока стали чуть ли не отжиматься от земли – выгибались, приседали, выгибались снова, – и лапали мои оторванные лапы все быстрее и быстрее. Да, ножки у меня были милые и короткие, но в наших отношениях чего-то не хватало. Они раскачивались и синхронизировались.
О! А вот и насыщенные ощущения! Чуть выше, чуть ниже, а потом – по кругу. Они успели синхронизироваться прежде, чем я успел сделать три шага из переулка – и захотели снова ощупать странного калеку. Первый пэшка был ко мне ближе, и я ткнул в него парой, покрутил ее повыше, пониже – но тут подлез второй, я запаниковал и снова дал каждому по лапке. Далее снова пошли отжимания и расстроенные ощупывания. Мы описали круг в одну сторону и половину в обратную. Дело никак не шло. Они всё проверяли друг друга, то и дело перегораживая выход из тупика.
Мне пришлось войти в образ! Я вроде как понял, чего они хотели, но надо было подыграть им, воспользоваться знанием. У пэшек тоже был тепловой след, размером примерно с добычу, – поэтому наверняка они придерживались, так сказать, профессиональной этики: никогда не есть тепловое пятно с паучьими лапками. Однако встретившиеся им конечности совершали ряд движений, из-за которых режим поедания полностью отключался – и заменялся другим. Я должен был стать пэшкой – чувствовать, двигаться, как они. Сейчас или никогда. Они снова двинулись на меня.