Трудно сказать, кого терять хуже было. С Фредом все у меня под носом произошло, но ушел он быстро, а вот судьба Джо Уиддлса творилась на моих глазах с целую неделю.
Наблюдая, как жаб этот уничтожал Фреда, я усвоил: он безжалостен и умен. Началось все как: первые пару недель с нашей первой стычки он ошивался неподалеку. С наступлением сумерек, иногда чуть раньше, начинал квакать прямо у края участка. Больше всего ему нравилось раздражать меня, когда вечером я выходил покормить Фреда и Оскара в загоне. Как оказалось, то была подсказка, завуалированное предвестие задуманной жабом катастрофы, – и от мысли, что мне эту подсказку ни в жизнь было не разгадать, его злобная ухмылочка наверняка стала на добрый фут шире.
Надоедать он стал мне с регулярным постоянством, но на второй неделе освоил хитрость – для начала квакал час или около того, стихал, а потом спонтанно и беспорядочно подавал голос до самого утра. На первых порах, когда он стрекотал без перебоя, у меня получалось отрешаться от звука. Однако же стоило ему начать голосить попеременно, и я прислушивался к тишине в ожидании, зацикливаясь на жабе все больше и больше. Конечно, концерты его действовали мне на нервы, – я все время пребывал в напряжении, как натянутая струна банджо.
В ночь смерти Фреда я вслушивался в молчание с таким напряжением и остервенением, что все остальные звуки стали попросту невыносимыми. Дюжину раз полагал, что всё, закончил он на сегодня, и каждый раз, когда он снова пускался трещать, меня пробивал холодный пот. К полуночи сосредоточился я так предельно, что тиканье часов внезапно стало оглушительно громким. После двух движений стрелки я снял их, влепил ими по столу и продолжил вслушиваться в безмолвную ночь. Я настроился. Жабу всего-то и надо было, что довести Фреда до истошного хрюканья.
Фред, разумеется, частенько и по своей воле похрюкивать начинал, обычно ближе к восходу луны; вот и тогда у него началась истерика как раз в момент появления полумесяца. Сразу понятно было, что это не совпадение. Слишком уж идеально все совпало, просто чертовски удачно.
Но кто не хочет видеть – хуже всякого слепого. В тот момент я знал одно: с этим жабом надо держать ухо востро. Я достал квадрофон, способный перетрубить даже расовый мятеж, высунул его в окно и оглушил Фреда, лишь бы он заткнулся. Но предупреждение Фреда не утихомирило. Напротив, он так испугался, заверещал пуще прежнего – громче, чем два расовых мятежа. Мне словно дьяволы поперечной пилой по мозгу заелозили.
Я сильно вскипел, так что чуть свои же зубы не прикусил. Схватив пулемет воздушного охлаждения пятидесятого калибра, я спустил семь лент Фреду в голову, – и лишь после осознал, что произошло. Не успел понять – а все уже закончилось.
Касательно Джо Уиддлса – как я уже сказал, с ним было все иначе. Он, его ферма и три его лучшие свиноматки – все они стали следующей жертвой этого жаба. Я понимал, дело идет к катастрофе – во всяком случае, понимал, что ничем хорошим дело не кончится, – целую неделю. Неотвратимое бедствие стервятником нависало над крышей дома бедного Джо Уиддлса, ночь за ночью в течение семи дней.
Первой ночью стала следующая после смерти Фреда. Я возвращался с болот вдоль ручья, вечерело. У фермы Джо Уиддлса – тропинка пролегала мимо его сарая, – мне пришло в голову, что жаба этого давно не слышно. И ровно в ту же секунду он заквакал. Меня охватило отчаяние – кваканье доносилось из сарая Джо Уиддлса.
В долине всякий знал, почему Джо Уиддлс на дверь сарая такой большой замок вешал. Там он держал трех свиноматок – три самых сладких, задорных, шелковистых бочонка свинины высшего сорта; на них только глянь – уже сыт будешь. И вот стоял я у сарая, а беззащитные свиноматки в загонах были обречены, и не было на земле такой силы, что могла бы им помочь.
Тогда я вспомнил, как предложил Джо бочку чистейшего бензина в обмен на приятный вечер с одной из свинок для моего Фреда. Джо отказался. Подумал немного, а потом заявил, что Фред очень уж зауряден для его девочек. Я вовсе не обиделся.
Я все понял, согласился. Даже такой серьезный боров-красавец вроде Фреда не сравнится с теми свиноматками.
Но невинность дамочек уже было не вернуть. У всякого в Галче волосы дыбом бы встали, узнай они, кто там со свинками находился в сарае, кто с ними бог знает сколько времени пробыл. У меня-то точно встали. И не только волосы – в штанах тоже. Вот как сильно меня ситуация потрясла.
Я от всей души сочувствовал Джо, моему давнему славному соседу.
А потому решил, что не стоило взваливать на него бремя знания. Девочки были подпорчены. В скором времени Джо поймет, как опорочены их желания, но лучше бы отсрочить открытие тайны и отомстить за них – всяко это будет ему утешением.
С той поры ни разу не пришлось мне пожалеть о своем решении, потому как оказалось, Джо не довелось узнать об осквернении его крошек – от этой истины он был избавлен.
Что до меня, в ту самую ночь, в субботу, я начал замышлять ловушку для этого жаба и намеревался поймать его в вечер следующей пятницы. Так уж сталось, что время я подрассчитал неверно – шесть дней мне потребовалось только на то, чтобы выторговать у ведьмы с южного болота фунт Зловещего джема. И вот под вечер следующей пятницы, через пару часов с прихода сумерек, повозка ведьмы подъехала к моему жилищу. Я загрузил бушель угля в кузов, затем забрался на сиденье, и вместе мы поехали на ферму Джо Уиддлса.
Я все детально спланировал, чтобы уложиться за одну ночь. Ибо Джо Уиддлс, как правило, валялся пьяный в стельку на полу кухни с заката пятницы до заката субботы. А больше мне и не нужно было – если только, конечно, не отвернулась бы удача.
Ведьма отвезла нас к перегонному аппарату Джо Уиддлса, и я помог ей разжечь угли и расплавить все его колбы и змеевики и погрузить получившиеся куски меди в повозку. Она отдала мне фунт джема и ретировалась на свое болото, а я поспешил к амбару.
С собой я прихватил свой усиленный огнемет – для двух старых собак Джо, что спали у ворот на скотный двор. Я думал, что настроил его на режим обжига, а на деле случайно перевел его в режим испепеления. У ворот встрепенулись не только собаки, но и обе пахотные лошади Джо и две ослицы – крайне любопытные животины, я вам скажу. И вот, когда я разошелся с огнеметом, весь скотный двор смело` с шумом не громче шелеста оседающей пыли. Все замерло, кроме курицы с горящими перьями на хвосте, несущейся к стогу сена. Но было ясно, что перегорит она раньше, чем доберется до цели, так что я приступил к важной задаче – поработал тридцатифунтовыми ножницами по металлу над замком. В два счета я оказался в сарае. За все шесть дней ни разу не случилось, чтобы этот жаб заквакал до темноты, а значит, на все про все у меня оставалось два-три часа.
Скрывать не буду – прежде чем приступить к делу, я всласть попользовался тремя охальницами. Жаб-то целую неделю кряду с ними похабился. Эти разнузданные паршивки так развратились, что с готовностью шли на любой блуд, какой только представить можно. Признаюсь, не помню, сколько времени у меня на этот этап ушло. Позже я натянул резиновые перчатки и смазал всю троицу Зловещим джемом. Затем вышел из сарая и повесил на дверь дубликат замка. Стог сена Джо извергал двадцатифутовые языки пламени – похоже, курица постаралась. Однако стог стоял поодаль от дома, где валялся пьяный Джо, да и ветра не было, так что я пошел домой поспать.
Больше я старину Джо Уиддлса живым не видел – и до сих пор меня гложет горе, до самых костей. Измученный тяжелой ночью, я проспал до следующего вечера. А Джо Уиддлс тем временем встал к полудню и, пошатываясь, вышел на улицу. Мальчик, что помогал ему по хозяйству, был тому свидетелем. Джо нетвердо выбрел из дома и обомлел от увиденного и неувиденного. Отойдя от шока, он в первую очередь подумал, разумеется, о свиноматках. Он вскрикнул и бросился к сараю.
Поняв, что они на месте, он, должно быть, не выдержал и утешился с ними, поскольку три часа спустя, когда его помощник и соседи зашли внутрь, узнать, куда он запропастился, его уже подкосил Зловещий отек. Вместе они дотащили бедного Джо Уиддлса до постели; причиндалы его походили на кабачок, а бедра – на пару дирижаблей. Умер он за полчаса до моего пробуждения, а свиноматки, разумеется, отдали концы часом позже.
А что же с жабом? В ту ночь он не явился, решил держаться в стороне. Поскольку уже следующей ночью вернулся и донимал меня из-за дома, где раньше жил Фред, а теперь остался лишь Оскар. Специально выбрал то место, чтобы, видите ли, соли мне на рану посыпать.
Любой другой к этому моменту, возможно, сбросил бы карты; или спросил бы себя, стоит ли тратить усилия в таких сложных обстоятельствах. Но я – что ж, сдаваться – не в моем характере, и обещаю вам, что вряд ли это когда-то изменится. Что я сделал? Поклялся, погрозив кулаком в сторону кваканья: «Мистер Жаб, – сказал я, – а ну назад. Иначе найду тебя и пройду по тебе, как дерьмо по гусю».
Но как? Я бы никогда и не придумал, если бы не опросчик. Человеком он был толстым, циничным, никогда не смотрел ни на кого прямо, только искоса. Встречались мы уже не впервой: всегда, когда он посещал Галч, заезжал в долину после.
Приехал он через пару дней после случая с Джо, и на этот раз спрашивал про потоотделение и моем отношении к этому процессу в различных ситуациях.
Я отвечал на вопросы, хотя настроение у меня было паршивое. А потом я кое-что отметил в этом опросчике. Его дыхание. С ним было что-то не так. Моментом позже я осознал: изо рта у него несло лягушатиной.
Мириадам лягушек и жаб так и не удалось привнести лягушачий привкус в водохранилище Галча – источник питьевой воды и место купания для горожан. Почему же? Да потому что недостаточно быть злобной, бородавчатой и гадливой тварью. Нет, подпортить воду не всякое земноводное сможет, а вот тот самый жаб – без труда. Пораженный тем, как был слеп и с какой угрозой столкнулся, я откинулся на спинку стула и перевел дыхание.
Водохранилище Галча! Чистейший, прохладный водоем – что же еще могло быть истинной целью жаба с самого начала, Мучить меня и близких было задачей вторичной; так, чтобы мерзости свои в узде держать. А основная работа – загрязнение этого чудесного водоема. Вот к чему он с первых дней стремился.