Зверолов ослабил хватку на шее почти потерявшей сознание собаки. Он стоял, злобно моргая, и, похоже, не мог изгнать из своего тела то угрожающее напряжение, которое им овладело. Он так и застыл на самой грани нападения, и холодный смрад до сих пор вырывался из него с каждым надсадным выдохом. В следующее мгновение рефлексы Патти сработали и вытолкнули ее с тротуара на дорогу, но ей хватило времени подумать, что вонь, которую исторгала эта моргающая горгулья, была ей знакома.
А потом она очутилась в такси. Водитель угрюмо сообщил, что ей очень повезло поймать его на известном лишь ему кратчайшем пути к въезду на автостраду. Патти вытаращилась на него так, словно он заговорил на иностранном языке. Водитель уже мягче спросил, куда ей нужно, и она, не задумываясь, ответила:
– На автовокзал.
Бежать. Одним простым, сладостным махом разрубить все связи с Голливудом, и его бродячими призраками убийства, и таящимися в тенях насильниками, и мерзкими безымянными авторами писем, чье удовольствие – отравлять разум кошмарами. Но, конечно же, сначала ей нужно было собрать вещи. Патти перенаправила водителя к своему дому.
Для этого им пришлось развернуться и вновь проехать по той улице, где она столкнулась со звероловом. Его машина все еще стояла у тротуара, но ни самого зверолова, ни собаки видно не было. Странно: фургон как будто колебался, раскачивался, словно внутри у него происходила какая-то бурная деятельность. Патти взглянула на него мельком, с расстояния в полквартала, но в тенистой безмятежности эта едва заметная дрожь бросалась в глаза.
И тут она вспомнила о Жирной Морде. Она ведь может пожаловаться ему! Его честное и искреннее лицо немедленно заглушило весь страх, связанный с куда более уродливой физиономией зверолова. Ведь что, собственно говоря, случилось? Жуткий инвалид, страдающий от какой-то глазной инфекции, едва не поддался искушению изнасиловать ее, но ей повезло спастись. Этот последний факт был поводом для торжества, а уверенное и отеческое выражение лица доброго доктора обещало, что ее надежно защитят от дальнейших посягательств этого человека. Она даже улыбнулась, представляя себе этот разговор: свое милое смущение, интимную тему, свою горячую девичью благодарность. Это может стать поводом для нежного воплощения ее фантазии.
И она снова направила водителя – предварительно приплатив ему десять долларов – в другое место, на бульвар. Там она немного прошлась, наслаждаясь солнечным светом, плотно пообедала и сходила в кино на два двойных показа подряд.
Но ее настроение могло бы быть и лучше. Патти никак не удавалось забыть о зверолове. Ее пугала не столько его гротескная внешность, сколько неясное ощущение узнавания. Его холодное, враждебное присутствие было словно дуновение ветра из какого-то смутно знакомого ей места. В каком теперь уже забытом сне видела она этот бесконечно древний мир ужаса и чудес, запах которого уловила – и узнала – в этом мужчине? От этой мысли было легко отмахнуться, как от причуды настроения, но она упрямо возвращалась, словно назойливая муха, и после кино, чувствуя себя в сумерках замерзшей и сонной, Патти позвонила Шери.
Ее подруга только что добралась домой, усталая, ублажившая нескольких клиентов, а потом заработавшая несколько синяков в разговоре с Руди.
– Может, мне к тебе заскочить, Шери? Что скажешь?
– Нет, Патти. Я выжата, девочка. Ты как, в порядке?
– Конечно. Укладывайся баиньки.
– Нет, послушай, – если хочешь, можешь прийти. Просто я буду мертва для мира.
– Да перестань. Устала так устала, потом повидаемся. Пока. – Она слышала в своем голосе злость и разочарование, но ничего не могла с этим поделать. Это дало ей понять – когда она повесила трубку, но так и осталась смотреть на телефон, – как близко она подошла к территории Страха. Вокруг стеклянной будки сгустился вечер. На фоне свежей фиолетовой тьмы корчились и плавали неоновые каракули уличных вывесок, словно синие, розовые, золотые морские твари, вьющиеся и кружащие над затопленными тротуарами.
И, словно опасаясь гибели в воде, Патти не сразу смогла выйти из будки на эти тротуары. Их смертоносная холодная странность существовала если и не на дне морском, то точно в чужой, ядовитой атмосфере, которая сожгла бы ей легкие. На протяжении абсурдного мгновения тело Патти противилось ее воле.
Потом она заметила через полквартала бар. И, выскочив из будки, понуро направилась в эту тихую гавань.
Часа три спустя уже не мерзнущая Патти шла к Шери. Была ночь после рабочего дня, и тишина жилых улиц не казалась неприятной. Теснимые деревьями фонари лили прекрасный свет цвета виски. У названий улиц на маленьких флажках из синего металла был комичный привкус, и она зачитывала каждое, едва оно попадалось ей на глаза.
Шери, в конце концов, сказала, что она может прийти. Разбудить ее казалось Патти не мелочной жестокостью, а – это оправдание ей услужливо подкинул алкоголь – всего лишь шалостью. Поэтому она неспешно шагала по спящему Голливуду, упиваясь знакомым всякому ночному гуляке наслаждением бодрствования в дремлющем мире.
Шери жила в оштукатуренном коттедже, который был чуть невзрачнее дома Патти, но зато больше – в этом районе у каждого коттеджа была небольшая подъездная дорожка и гараж. И, хотя в гостиной горел свет, Патти двинулась именно по подъездной дорожке, в неожиданном приступе проказливости решив напугать подругу. Она крадучись обогнула угол дома и подобралась к защищенному москитной сеткой окну спальни Шери, намереваясь завыть в щель окна, если его оставили открытым.
Окно оказалось полностью поднятым, хотя шторы за ним были задернуты. Подойдя поближе, Патти услышала в темной спальне какой-то шум. В следующее мгновение поднялся ветер и качнул шторы.
Шери и впрямь была в постели, она лежала на спине, и кто-то наваливался на нее, так что Патти были видны только ее руки и лицо, которое широко раскрытыми глазами глядело в потолок, раскачиваясь снова и снова. Патти смотрела на это бурное, волнующееся сплетение секунды две, не больше, и отступила, едва не споткнувшись, подчиняясь примитивному рефлексу стыда, укоренившемуся в ней куда глубже, чем искушенность ее взрослой профессиональной жизни.
Стыд и странный, детский восторг. Она торопливо вышла на тротуар. В голове шумело, ее одолевали смех и страх, такие сильные, что поразили даже сквозь завесу алкоголя. Да что это с ней? Ей порой платили за то, чтобы она смотрела на куда более неприятные вещи, чем простое совокупление. С другой стороны, в спальне висел отвратительный запах, и еще ей показалось, что там звучала назойливая тихая музыка, порочная, неприятная, причудливая мелодия, доносившаяся неизвестно откуда…
Но забавность инцидента быстро притупила эти смутные ощущения. Патти вышла на ближайшую оживленную улицу и отыскала бар. Там она убила полчаса еще за парой порций двойного виски, а затем, решив, что прошло уже достаточно времени, вернулась к дому Шери.
В гостиной все еще горел свет. Патти нажала на кнопку звонка и услышала его – дребезжащий, настойчивый шум, на который никто не отреагировал. В ней немедленно пробудилось легкое подозрение, будто какое-то длинноногое насекомое невесомо пробежало вверх по позвоночнику. Патти почувствовала – как с ней это уже было совсем недавно, – что тишина, которую она слышит, скрывает присутствие, а не отсутствие. Но почему из-за этого она начала – пусть и несильно – потеть? Может, это просто Шери притворяется, что не слышит. Пытаясь перешибить страх решительностью, она ухватилась за ручку. Дверь открылась, и Патти ворвалась внутрь, провозгласив:
– Кто не спрятался – я не виновата, раз, два, три.
Не успела она войти в комнату, как у нее подогнулись колени, потому что гостиную наполняла чудовищная вонь. Это был запах падали, свирепый и влажный смрад, кусавший и жаливший ноздри. Его напор был так ощутим, что казалось, будто он ползает по ней – копошится в волосах и пачкает кожу могильной слизью и серой.
Так и не отпустив дверной ручки, Патти осоловело оглядела комнату, неряшливая обыденность которой сквозь пелену этого сюрреалистического зловония казалась почти зловещей. Вот знакомый ей слой фантиков, журналов и немытых тарелок, особенно плотный вокруг дивана. Тихо бормочущий телевизор носил корону из пепельниц и пивных банок, а на стоявшем напротив него диване лежал недавно открытый пакет чипсов «Фритос».
Но сильнее всего почти видимые миазмы ощущались возле приоткрытой двери в спальню, словно там был их источник. И именно в спальне должна была лежать Шери. Лежать в темноте, мертвая. Ведь какой бы неописуемой и непостижимой ни была эта вонь, значение ее было безжалостно и недвусмысленно: смерть. Патти обернулась, чтобы в последний раз набрать в грудь чистого воздуха, и на нетвердых ногах двинулась к спальне.
Каждая проститутка рисковала напороться на маньяка. Это был ужасный и одинокий способ умереть. Темное, инстинктивное знание их сестринства подсказывало Патти, что подруге теперь нужно от нее только одно: чтобы она привела ее тело в порядок и накрыла простыней. Она толкнула дверь спальни, уронив изломанный ромб света на кровать.
И кровать, и спальня были пусты – пусты, если не считать почти осязаемого облака вони. Вокруг кровати ее клубы и вихри были гуще всего. Одеяло и простыня промокли от какой-то отвратительной жидкости и сбились, покрывшись влажными морщинами и складками. Те объятия, которые она увидела и над которыми посмеялась, – что это было за чудовищное соитие? А лицо Шери, глядевшее вверх из-под сладострастно раскачивавшейся тени, – не было ли в его выражении чего-то большего, чем безвольное удовольствие секса? А потом Патти простонала:
– Господи Иисусе!
Шери все-таки была в спальне. Она лежала на полу, так что из-под кровати выглядывали только ее голова и плечи, и смотрела в потолок. Теперь застывшее на ее лице выражение нельзя было перепутать ни с чем. Это было лицо человека, познавшего Абсолютные Боль и Страх в момент прихода смерти. А она совершенно точно была мертва. Живые мышцы не способн