Как я уже сказал, в тот момент я осмыслил свою свободу и в глубине души понял, что время наконец избавило меня от помешательства. Я очистился и был готов для свершения запланированных таинств. Жертва, как и подобает, будет принесена с блаженным рвением, и тех, от чьей службы я отступился, умилостивит то, чем я соблазнился.
Многим позже мы вернулись в западное крыло; Кобольдус подавал нам напитки и ставил рок-альбомы в стереосистему. Аппарат и кассеты я приобрел специально для приема. Гости высмеивали мой вкус, но пришли в восторг от несоответствия аппарата и музыки общей обстановке. Валери танцевала – в основном с Бо Беком, так как Камин не приветствовал подобное недостойное применение своей мускулистой фигуры. Грузный оператор обладал настоящим комическим талантом: вплетал непристойные пантомимы в популярные в тот период движения. Кобольдус неприметно следил, чтобы щедрый поток напитков не иссякал, и вскоре разгорелся шумный разговор, почти полностью состоявший из клеветы на отсутствующих лиц. Гремела музыка, выстраивая часы дня в искусную форму моих замыслов.
По прошествии двух часов я привел в действие свою первую уловку. Бо Бек – на пару с Роджером – долго обрабатывал Валери лестью, дабы склонить ее к первым экспериментам с тем, что они называли жанром порно. Существом он, по сути, был отвратительным – и я заявляю это с абсолютной беспристрастностью; считаю оскорбительным искать оправдания моей мести – причини мне зло сам ангел, я бы с гордостью рассчитался и с ним. Однако, когда я повернулся к этому человеку и небрежным жестом представил ему мою приманку, у меня возник, так сказать, поэтизированный образ того, что я собирался совершить. Я представил, как давлю огромного, набухшего кровью клеща большими пальцами.
А что же за приманка, о которой я упомянул? Весьма проста и надежна! С добродушной наивностью я сказал ему, что его недавний вопрос о подвалах был как нельзя кстати. Роджер тоже осведомлялся о них и загорелся, прознав, что в них сокрыты древние орудия пыток времен инквизиции. Более того, он робко предложил мне кругленькую сумму, если я разрешу в ближайшее время провести повторные съемки в Штернбрюкке. Он снимет новую картину в подвалах – назвал ее снафф-фильмом.
Не знай я, что Бо Бек – человек, принял бы его за робота – такой четкой была его реакция. Он поднялся и кратко дал понять друзьям, что пришло время финального прогона мудреных реплик. Прервал вспышку протеста Натали уверенным поднятием ладони и быстро настроил магнитофон, в котором они собирались проиграть тренировочную кассету. (Я попросил Роджера записать ее перед тем, как его «отзовут», и первые, жестко прозвучавшие вокабулы напомнили мне о порыве мести, и по телу пробежал холодок: «Ктулху фхтагн, ннгйах! Ннгйах!») Он высказал последнее замечание о близости восхода луны, и мы двинулись на прогулку по территории, «полюбоваться травкой, деревьями и все такое».
Разумеется, я знал, как он желал обогатиться на «снафф-фильмах» – как знал и то, что эти фильмы собой представляют. Заинтересовался ими Роджер с моей подачи – такова была роль у бедняги в моей задумке. Что касается Бо – зависть к скромному состоянию, недавно упавшему на его продюсера, было сложно не заметить со стороны; а ведь его амбиции вскрылись примерно годом ранее, когда он тайно использовал капитал и оборудование Роджера, чтобы начать собственную карьеру в жанре крови и секса. Только навыки Бека вкупе с отчаянным, виноватым подхалимством спасли его от увольнения разъяренным начальником, когда все вскрылось.
А потому подкормить все еще терзающие оператора жадность и горечь, подтолкнуть его к импульсивным действиям не составило большого труда. От меня требовалось лишь сделать вид, что «предложение» Роджера показалось мне интересным, и назвать такую якобы предложенную сумму, которую, как я знал, Бек с легкостью способен перебить.
Он особо и не притворялся, что любуется развевающейся на ветру зеленью газона и деревьев, сверкающих в лучах заходящего солнца. А сразу перешел к делу, принявшись засыпать меня вопросами:
– Бастонада? Дыба? Вот чую, ты меня разыгрываешь, Монти. Говоришь, и «Железная дева» есть? И каменные мешки? Прямо настоящие ямы? Знаешь, как-то верится с трудом. Это ж средневековые штуки, да? А дом не такой уж и древний!
– Я и не подозревал, что у тебя такой широкий кругозор, Бо! – воскликнул я. – Ты не иначе как настоящий знаток в этом вопросе! – Я позволил себе немного подразнить его. – На самом деле верхним пристройкам Штернбрюкке едва ли более трехсот лет – на рубеже семнадцатого века, к сожалению, здесь случились беспорядки и дом сгорел дотла. Его заново отстроили на сохранившихся подземных конструкциях – а они датируются десятым веком, если не раньше. Главный вход в них находится вон там, сразу за внутренним двором. Не хочешь ли испытать свое недоверие?
Стоило нам подойти к лестнице, ведущей в подвалы, его, кажется, испугал зияющий колодец каменной кладки с грубыми и жестоко скошенными ступенями, явно оставшимися от более темного и безжалостного века человечества. Впереди нас ждала еще одна лестница, намного ужасней, чем эта, и ему придется бороться со страхом; но пока что малейшее колебание могло сгубить весь план. Колоссальный масштаб и жреческая суровость каменных стен пробились сквозь невежество даже такого человека, как Бек, пронзив его инстинктивным ощущением древности. Он пошатнулся, совсем чуть-чуть, когда его обдало первым холодным порывом ветра из подполья. К счастью, профессиональное желание визуального воздействия распалилось и оказалось сильнее, чем зачатки ужаса перед незапамятным. Я достал фонарик из сундука сразу за порогом, и мы нырнули внутрь: Бек поспешил вперед первым, замирал на поворотах, примериваясь, как будет падать свет с разных ракурсов, и болтал без умолку.
Рвение его отчасти объяснялось жадностью, поскольку для жанра, курьезно названного готикой, лучших декораций, чем те коридоры, переходы и сводчатые залы, не найти на всем континенте. В то же время возбуждение его было вызвано и страхом. Полагаю, могу утверждать, что он не успел осознать, что боится.
– Боже мой! – сказал он. – Немыслимо. Только глянь на эти железные двери! А статуи в закутках – что это вообще такое?.. Да тут все будто с экрана уже сошло! Еще поворот? Как же глубоко они идут, и во всех направлениях! Снова вниз?! Да ты шутишь. Послушай, как голос эхом отдает! Словно вдалеке кто-то противно смеется – господи, вот бы получилось так записать! Конец-то вообще далеко?.. А эта засохшая дрянь на потолке… прямо как Винсент Прайс, а? Мы под рекой? Хочешь сказать, мы прошли долину, что за домом? Невероятно! Я бы развесил факелы по всем коридорам. Черт, да я успею пару кадров с Вэл и Камином отснять, прежде чем мы завтра уедем! Так, в качестве дополнительной сюжетной линии, а в следующий раз заняться только снаффом. На какой глубине эти твои комнаты пыток?
Его голос лился, разлетался брызгами и расходился рябью по вековой тьме, пока луч света не встретил еще более жуткую тьму впереди. Мы подошли к Развилке. И абсолютный, атавистический страх перекрыл поток слов Бека. Под его неровное дыхание мы подошли к лестничной площадке и посмотрели вниз, туда, куда вели обшарпанные, смердящие ступени.
Подобную реакцию я предвидел – ибо как он мог не растрогаться? Чем ниже, тем больше меняется характер каменной кладки, поскольку величайшие, глубочайшие коридоры не рылись обитателями древнего лабиринта, а, скорее, были целью, к которым подкапывали новые соединения. Впалые залы и ведущую к ним лестницу вырыли другие рабочие; иные ремесленники вырезали на пропитанных морской солью камнях барельефы, что и по сей день презрительно извиваются; их коллеги и соратники вышли к ним навстречу примерно в пяти милях отсюда, чтобы встретиться под землей.
Я направил мощный луч вниз – толпы кальмаров затанцевали тенями на камнях; когда нас обдало леденящим, океанским порывом соленых, глубоко погруженных гротов и древнего разложения, я ощутил, как храбрость в душе оператора содрогнулась и невольно отшатнулась.
Я вмиг притворился, что меня пробил озноб, и достал из кармана смокинга серебряную фляжку. Ром был сочным, как жидкий огонь в семьдесят пять градусов крепости. Я изобразил, будто сделал глоток щедрее, чем на самом деле. Предложил фляжку Бо Беку, и тот сделал вид, будто отпил совсем немного, однако ж его выдало резкое движение горла. Но он тут же отбросил притворство и отпил снова, опустошив флягу наполовину.
Бек не привык признаваться самому себе в беспричинном ужасе, и все же ни один человек в здравом уме не устоит перед ощущением векового присутствия, какое возникает на Развилке. Он порывисто заливал спиртным унизительный приступ страха, но средство для цели выбрал недостаточно эффективное. Выпивка лишь приглушила тревогу, о чем говорила его скованная походка при спуске по скользким от тумана ступеням. На полпути оператор остановился, и беспокойство выплеснулось гневом:
– Послушай, я карабкаться не соглашался! Сколько нам еще осталось?! Господи, как же холодно! И воняет, как… как… Боже, как же здесь воняет! У тебя правда там дыба, каменный мешок и подобные фиговины? Мы же много дверей проходили – что за ними? Не пустые ли ты мне поиски тут устроил?
Судя по всему, алкоголь все больше одолевал его разум.
Я разыграл самый беспроигрышный гамбит. Задохнулся от досады на самого себя за то, что привел его сюда; за то, что не заметил, как сильно он перепугался – то есть не перепугался, а, конечно, всего лишь забеспокоился. Нам надо немедленно возвращаться. Естественно, я имел все упомянутые предметы, но они подождут. Роджер точно так же среагировал, а повернул назад и того раньше.
Бо Бек разразился шутливыми ругательствами, назвал меня тем еще шутником и объявил, что все эти мои невероятные «ходы» вызывают у него только крайнее восхищение. Остаток пути вниз он ступал с важным видом, шел первым. Я заботливо отдал ему фляжку, дабы помочь согреться, и он допил ром за следующую сотню ярдов.