олько в 1957 г. было выписано 35 млн рецептов (один рецепт в секунду). В аптеках можно было увидеть таблички: «Милтаун кончился», «Милтаун будет завтра».
Успех милтауна объясним с культурологической точки зрения. Это было еще одно воплощение мечты о том, что качество жизни можно изменить с помощью современной химии. Именно тогда, без иронии, стали писать о «таблетках для счастья». Интересно, что милтаун не противопоставлялся психотерапии, напротив, в статье 1955 г. говорилось, что он помогает раскрыться пациенту в диалоге с психотерапевтом.
Милтаун показал другим игрокам на фармакологическом рынке, где делаются миллионы — совсем не на лекарствах от артрита и гипертонии. Корпорация, которая лучше всех уловила направление ветра, — это Hoffman La-Roche. В 1960 г. она выпускает на рынок либриум (хлордиазепоксид) — первый бензодиазепиновый транквилизатор, который реализовывал свое действие через главный тормозный нейромедиатор — ГАМК. Логика проста: чем активнее работает ГАМК-система, тем сильнее тормозятся центры «бодрости» в мозге и тем слабее становится тревога. Через несколько лет в формулу либриума были внесены изменения и получился валиум (диазепам) — наверное, самый известный транквилизатор.
Такова особенность истории противотревожных лекарств. Их разрабатывали в горячке конкурентной борьбы. Коммерческий успех валиума затмил успех всех психотропных средств, да и не только психотропных. В странах Запада в 1968–1987 гг. валиум был самым продаваемым лекарством. Только в 1978 г. было продано 2,3 млрд таблеток.
В 1960-х гг. в США разворачивается общественная критика транквилизаторов. Во-первых, идея «таблеток счастья» не вызывает поддержки у контркультурной молодежи, бунтующей против образа жизни среднего американца, запрограммированного на бытовой успех и хватающегося за все, что угодно, только бы остаться на плаву в финансовом и житейском смысле слова. Во-вторых, в 1960-х гг. слабеет доверие к фармакологии.
Правительство США тем временем начинает так называемую «войну с наркотиками», крестовый поход против использования в рекреационных целях любых психотропных веществ. С конца 1960-х гг. транквилизаторы занимают свое место в образной системе «токсичного», неэкологичного образа жизни современного человека. Пуританский взгляд на психику человека плохо совмещался с достижениями современной психиатрии.
В 1970-х гг. СМИ разжигают новую тему, связанную с транквилизаторами, — зависимость. Публикуется множество историй обычных людей, которых врачи «подсадили» на валиум. В 1979 г. сенатор Эдвард Кеннеди инициировал сенатское расследование, посвященное бензодиазепинам, и на первом же слушании сказал следующее: «Главная проблема с наркотиками в США сейчас, не считая алкоголь, — это диазепам».
В итоге к 1990-м гг. общественное мнение в США изменилось настолько сильно, что к транквилизаторам стали относиться как к наркотикам, а к их пользователям, соответственно, как к наркоманам.
В наши дни первой линией лечения тревожных расстройств являются антидепрессанты, воздействующие преимущественно на серотонин, а не на ГАМК. Если от транквилизаторов ждут быстрого эффекта в отношении тревоги, то от лечения антидепрессантами ждут продолжительную ремиссию с хорошим прогнозом. Транквилизатор, конечно, поможет облегчить приступ панической атаки, но не повлияет на риск развития следующих атак.
Нейробиология тревожных расстройств значительно обогнала психофармакологию. Препаратов с принципиально иным механизмом действия и эффективностью, которая была бы выше, чем у антидепрессантов, транквилизаторов и прегабалина[35], пока не изобрели. В отличие от 1950–1960-х гг., когда разработка лекарств во многом зависела от случайных открытий, современные ученые двигаются от определения нейробиологических аномалий (терапевтических мишеней) к поиску веществ, нормализующих работу мозга.
Исследования близнецов с применением нейровизуализации показали, что сокращение объема гиппокампа повышает восприимчивость к стрессам. Известно, что гиппокамп активно коммуницирует с амигдалой и гипоталамусом, областями мозга, контролирующими различные физиологические и поведенческие проявления тревоги. Видимо, из-за уменьшения объема гиппокампа ослабляется его тормозное действие, центры стресса чрезмерно активизируются и посылают надпочечникам больше тревожных сигналов, из-за чего выделяется больше кортизола. Кортизол, очень токсичный для гиппокампа, убивает его клетки. Порочный круг замыкается — гиппокамп уменьшается, тревожность растет. Пока непонятно, из-за чего происходит изначальное сокращение объема гиппокампа.
Понятно, что тревожные расстройства, подобно расстройствам настроения, возникают под влиянием двух групп факторов: наследственной предрасположенности и влиянию среды.
Молекулярно-генетические исследования продемонстрировали, что наследуемость такой характерологической черты, как тревожность, составляет около 45 % в популяции, а тревожных расстройств — 30–50 %. Вклад негенетических факторов оценивается довольно высоко: 50–70 %.
Факторы окружающей среды (например, продолжительный стресс), вероятно, способствуют развитию тревожных расстройств посредством эпигенетических изменений[36], повышающих риск развития тревоги еще в утробе матери. У остающихся без лечения матерей с тревожным расстройством изменяется функционирование области гена глюкокортикоидного рецептора, что увеличивает риск развития тревожного расстройства у их детей. Вероятно, это связано с тем, что гормон стресса кортизол действует именно на глюкокортикоидные рецепторы.
Примечательно, что ген моноаминоксидазы типа A (это то вещество, на которое действовали первые антидепрессанты) вовлечен в механизм, посредством которого ранняя психотравма влияет на последующую психопатологию. У мальчиков, подвергшихся жестокому обращению в детстве, носительство низкоактивного варианта гена MAO-A повышает вероятность развития асоциального поведения и тревожных расстройств во взрослом возрасте. Однако подвергшиеся жестокому обращению мальчики с высокоактивным вариантом гена МАО-А, не имеют повышенного риска психопатологии в зрелом возрасте.
В основном генетические исследования в нейробиологии расстройств настроения и тревоги сосредотачиваются вокруг генов, участвующих в регуляции моноаминовой системы. Было выявлено небольшое, но значительное увеличение тревожности у людей с определённым вариантом гена переносчика серотонина. Когда людям показывали испуганные и сердитые лица, у них повышалась двусторонняя активность амигдалы. Кроме того, у пациентов с тревожным расстройством наблюдалось снижение связности между амигдалой и поясной извилиной, а также уменьшение объема серого вещества в этих структурах мозга.
Нейрохимики также доказали, что при депрессии и тревожном расстройстве усиливается выработка переносчика серотонина, отчего серотонин, выпущенный одним нейроном, не успевает связаться с рецепторами следующего нейрона. Есть мнение, что активность серотониновых нейронов при симптомах тревоги может быть как пониженной, так и повышенной. В частности, высокий уровень серотонина в амигдале проявляется паническим атаками. В будущем, хочется верить, ученые разберутся во всех нюансах функционирования серотониновой системы и мозга в целом при тревожных расстройствах.
Продолжающиеся исследования подтверждают гипотезу о том, что генетическая предрасположенность может быть общей среди расстройств настроения и тревоги, причем отдельные клинические симптомы являются продуктом как генетики, так и влияний внешнего мира. В частности, эпигенетические факторы могут допускать чрезвычайно сложный диапазон взаимодействий между генами, окружающей средой, социумом и индивидуальным опытом человека.
Тревожные расстройства являются одними из самых распространённых психических расстройств. Эффективное лечение данных состояний сделает человечество гораздо счастливее.
Глава 5. Зависимость
Что такое зависимость, понятно и неспециалисту — это невозможность прекратить употребление какого-либо вещества, при том, что человеку известен вред, который наносит это вещество. С точки зрения нейробиологии, такая проблема возникает из-за изменений в системе вознаграждения. Так называют систему нейронных связей в мозге, отвечающую за то, чтобы у человека была мотивация добиваться жизненно важных целей. Система вознаграждения привязывает удовлетворение биологических потребностей к получению удовольствия. Мозг вознаграждает организм за то, что была решена необходимая для выживания задача.
Дефекты в этой системе возникают из-за генетических или пренатальных факторов и в результате систематического приема психоактивных веществ.
Наличие врожденной предрасположенности к поломкам в системе вознаграждения не означает, что есть люди, обреченные стать наркоманами. Так же, как и с другими болезнями, врожденные риски лишь повышают уровень риска, но не предопределяют судьбу индивидуума.
Начало употребления психоактивных веществ происходит не потому что человек от рождения испытывает потребность в одурманивании сознания. Первое знакомство с наркотиками обусловлено социальными обстоятельствами. Продолжение приема тоже подкрепляется психосоциальными факторами. А вот развитие патологической зависимости представляет собой преимущественно нейробиологический процесс.
Хорошо, если социальное окружение помогает тренировать систему вознаграждения. Человек, приученный к тому, что получению удовольствия предшествует эмоционально монотонная деятельность, с меньшей вероятностью заболеет зависимостью. Об этой важной социальной компетенции — умении откладывать удовольствие — все знают с детства. О ней пословицы вроде «Сделай дело, гуляй смело», и о ней же учение Фрейда о принципе удовольствия, противостоящем принципу реальности.
Если система вознаграждения активируется приемом какого-либо вещества, это событие нельзя считать проявлением патологии. Употребление — это не болезнь. О патологии можно говорить тогда, когда употребление из импульсивного превращается в компульсивное, т. е. свободный выбор становится невозможным и поведение человека попадает под власть биологического механизма зависимости.