— И еще одна вещь не дает мне покоя, — произнес Марино. — Такое ощущение, что маньяк рассматривает несколько кандидатур перед каждым убийством. Ну, будто он выбирает, как из меню, и останавливается на том, что может себе позволить. Странно, что каждый раз, когда он выбирает жертву, у нее окно или не заперто, или открыто настежь, или сломано. Мне кажется, что маньяк либо катается по району и высматривает, у кого открыто окно — а это как повезет, — либо у него есть доступ к адресам, и он объезжает несколько домов, возвращается, если надо, пока не найдет подходящий.
Мне эта версия показалась неубедительной.
— А я думаю, что он выслеживает каждую жертву. Ему нужна не просто женщина, а конкретная женщина. Мне кажется, он следит за домом выбранной жертвы, но не всегда она ночует у себя, и не всегда у нее открыто окно. Возможно, убийца приходит к дому и, если обстоятельства складываются для него благоприятно, нападает.
Марино пожал плечами, прикидывая, могу ли я быть права.
— Пэтти Льюис убили через несколько недель после Бренды Степп. А за неделю до смерти Пэтти уезжала из Ричмонда к подруге. Пожалуй, маньяк подходил к дому Пэтти в те выходные, но обломался. Может, все так и было, хотя на сто процентов мы не знаем. Сесиль Тайлер он убил через три недели после Пэтти. А Лори Петерсен — ровно через неделю после Сесиль. Может, ему просто повезло — муж забыл запереть окно. Не исключено, что маньяк как-то пересекся с Лори Петерсен за несколько дней до убийства. Не будь у нее открыто окно в прошлые выходные, он явился бы в эти.
— Вот именно, выходные, — произнесла я. — Кажется, для него принципиально убивать именно в выходные, причем в ночь с пятницы на субботу.
Марино кивнул.
— Да, это неспроста. Лично я считаю, что маньяк работает с понедельника по пятницу, а в выходные отрывается по полной. Не исключено, конечно, что он убивает по выходным по какой-то другой причине. Например, ему приятно сознавать, что каждый раз в ночь с пятницы на субботу весь город, а особенно граждане вроде нас с вами, паникуют, как кошка на шоссе.
Поколебавшись, я решила развить тему:
— Как вам кажется, то, что временные промежутки между убийствами становятся все короче, — не случайно? Неужели причина этой спешки — пресса: маньяка возбуждает шумиха вокруг его персоны?
Марино ответил не сразу, однако, спустя несколько секунд, заговорил более чем серьезным тоном:
— Доктор Скарпетта, этот тип подсел на убийства. Раз начав, он уже не может остановиться.
— То есть вы хотите сказать, что шумиха в прессе не влияет на его поведение?
— Нет, этого я не говорил, — отвечал Марино. — Поведение у него обычное — сидит себе тише воды ниже травы, не жужжит. Возможно, маньяк не был бы настолько спокоен, если б наши доблестные журналисты не облегчили ему жизнь. Все эти сенсационные статьи для него — просто подарок. Убийце и делать ничего не надо — за него все сделала желтая пресса, причем бесплатно. Вот если бы журналисты ничего о маньяке не писали, он бы засуетился, возможно, полез бы на рожон. Пожалуй, начал бы строчить письма, а то и звонить в полицию, чтоб расшевелить журналистов. Одним словом, оборзел бы.
Мы помолчали.
И вдруг Марино ошарашил меня вопросом:
— Вы что, говорили с Фортосисом?
— С чего вы взяли?
— Земля слухами полнится. А статейки просто доводят Фортосиса до белого каления.
— Это он вам сказал?
Марино небрежно снял солнечные очки и положил их на панель приборов. Он поднял на меня свои маленькие глазки — они поблескивали недобрым блеском.
— Нет. Но Фортосис сообщил об этом двум моим добрым друзьям. Один из них — Болц. Второй — Таннер.
— А вы-то как узнали?
— А у меня всюду уши — и в нашем министерстве их не меньше, чем на моем участке. Я всегда знаю, что происходит, а иногда знаю даже, чем все закончится.
Снова повисло молчание. Солнце садилось — оно было уже ниже крыш, и длинные тени ползли по лужайкам и по шоссе. Марино только что приоткрыл дверцу, которая могла привести нас к взаимному доверию. Он что-то знал. Он усиленно на это намекал. Я осмелилась распахнуть эту дверцу.
— Болц, Таннер и остальные сильные мира сего весьма огорчены тем, что секретная информация просачивается в прессу, — бросила я пробный камень.
— С тем же успехом они могут впадать в депрессию из-за дождя. Да, утечки информации случаются. Особенно если вы живете в одном городе с «дорогушей» Эбби.
Я натянуто улыбнулась. Так оно и есть. Поведай тайну «дорогуше» Эбби Тернбулл, а уж она позаботится о том, чтобы твои секреты попали в желтую прессу.
— От Эбби один геморрой, — продолжал Марино. — У нее все схвачено, даже в нашем департаменте. Можете мне поверить: шеф полиции чихнуть не успеет, как ей уже об этом известно.
— Кто же ее информирует?
— Скажу только, что есть у меня кое-кто на подозрении, но доказательств нет, а без них, сами понимаете, никуда не сунешься.
— А знаете, кто-то залез в мою базу данных, — сказала я таким тоном, словно это уже было известно каждой собаке.
Марино бросил на меня пристальный взгляд.
— Давно?
— Не могу сказать. Несколько дней назад кто-то вычислил пароль и пытался получить информацию по делу Лори Петерсен. Нам еще повезло, что мы вообще узнали об этом. Системный администратор допустила оплошность, благодаря которой команды этого взломщика остались на экране.
— Вы хотите сказать, что этот тип, возможно, уже несколько месяцев шарит в вашем компьютере, а вы об этом даже и не знали?
— Именно.
Марино напрягся и замолчал.
— Это известие заставило вас заподозрить кого-то другого, не Эбби? — попыталась я его расшевелить.
— Угу, — лаконично ответил сержант.
— Кого же? — раздраженно спросила я. — Скажите же что-нибудь!
— Сказать я могу только одно — под вас усиленно копают. Эмберги знает о компьютере?
— Знает.
— Полагаю, и Таннер в курсе?
— Да.
— Черт, — пробормотал Марино. — Теперь кое-что прояснилось.
— Например? — У меня начинался приступ паранойи. Думаю, детектив заметил, как меня затрясло. — Что конкретно прояснилось?
Марино не отвечал.
— Что прояснилось? — не отставала я.
Он медленно поднял на меня глаза.
— Вы действительно хотите это знать?
— Думаю, мне лучше быть в курсе. — Я говорила спокойными голосом, хотя страх уже почти перешел в панику.
— Ладно. Скажем так: если Таннер узнает, что мы с вами сегодня катались по городу, он, пожалуй, отберет у меня полицейский значок.
У меня глаза округлились от изумления.
— Не может быть!
— Еще как может. Сегодня утром я зашел к нему в управление. Таннер отозвал меня в сторону и сказал, что он и другие шишки намерены покончить с утечками информации. Таннер, мать его, велел мне держать язык за зубами. Можно подумать, я когда-нибудь трепался! Но он сказал еще кое-что — и вот это-то и показалось мне полным бредом. Дело в том, что мне теперь нельзя сообщать никому из вашего офиса — проще говоря, вам — информацию по последним убийствам.
— Что?
Марино точно не слышал.
— Ни слова о том, как идет следствие, или о том, какие версии появились у полиции. В общем, вы ничего не должны знать. Таннер приказал нам только получать от вас информацию о вскрытиях и экспертизах, а вам ничего не рассказывать. Он сказал, что и так уже прессе известно слишком много, и единственный способ прекратить этот бардак — ничего не обсуждать с теми, кого убийства не касаются непосредственно…
— Да, конечно, — перебила я. — И все же я-то здесь при чем? Раскрытие этих убийств входят в мою компетенцию — они что, забыли об этом?
— Успокойтесь, — мягко сказал Марино. — Мы ведь с вами сидим в этой машине, разве не так?
— Да. — Я взяла себя в руки. — Да, конечно.
— Мне вообще на Таннера с его приказами плевать. Может, он распсиховался из-за вашего компьютера. Или просто не хочет, чтоб полицейских можно было хоть в чем-то заподозрить.
— Пожалуйста…
— Или тут дело в чем-то еще, — пробормотал Марино себе под нос.
В любом случае он не собирался делиться со мной своими подозрениями.
Марино резко переключил передачу, и мы поехали к реке, к югу от Беркли-Даунз.
Следующие десять минут — а может, пятнадцать или двадцать, я не засекала, — прошли в молчании. Я с безразличным видом смотрела в окно. Мне казалось, что со мной сыграли злую шутку, что меня не посвятили в некую тайну, которая для всех остальных уже давно не тайна. Ощущение, что со мной никто не желает иметь дела, становилось невыносимым. Я была на грани истерики и уже не могла поручиться ни за правильность своих суждений, ни за свою сообразительность, ни даже за собственный рассудок — короче, вообще ни за что.
Мне оставалось только размышлять о жалких остатках того, что всего несколько дней назад казалось успешной карьерой. Меня и моих подчиненных обвинили в разглашении информации. Мои попытки провести модернизацию подорвали мою же систему строгой секретности.
Даже Билл больше мне не доверяет. Теперь вот и полицейским запретили со мной общаться. Кончится все тем, что я стану козлом отпущения — на меня свалят все ошибки и промахи, которые были допущены при расследовании последних убийств. Эмберги, пожалуй, придется освободить меня от занимаемой должности — не сейчас, так в недалеком будущем.
Марино бросил на меня взгляд.
Я и не заметила, что мы уже припарковались.
— Сколько досюда миль? — спросила я.
— Откуда?
— Оттуда, откуда мы приехали, — от дома Сесиль.
— Ровно семь целых четыре десятых мили, — бросил Марино, даже не взглянув на спидометр.
При дневном свете я едва узнала дом Лори Петерсен.
Он казался нежилым, пустым, заброшенным. Белый сайдинг на фасаде в тени казался темным, бело-голубые жалюзи выглядели тускло-синими. Лилии, что росли под окнами, кто-то вытоптал — наверное, следователи, прочесавшие каждый дюйм в поисках вещественных доказательств. На входной двери трепыхался обрывок желтой ленты, еще недавно огораживавшей место преступления, а в траве — ее, кстати, давно следовало постричь — виднелась банка из-под пива, очевидно выброшенная из проезжавшей мимо машины.