ного продукта; две трети аргентинской промышленности находится в Буэнос-Айресе и Росарио; в Монтевидео сосредоточено три четверти уругвайской промышленности; то же самое происходит в Чили в городах Сантьяго и Вальпараисо; в Лиме и ее порту сконцентрировано 70% перуанской промышленности [104]. Растущее относительное отставание больших внутренних территорий, погрязших в трясине бедности, вызвано не их удаленностью от центра, как утверждают некоторые, а является результатом прямой или непрямой их эксплуатации со стороны старых колониальных центров, превращенных ныне в центры промышленные. «На протяжении полутора веков пашей истории, — заявляет один аргентинский профсоюзный лидер, — нарушаются все принципы человеческой солидарности, происходит крах веры в идеалы, воспеваемые в гимнах и конституциях, усиливается господство Буэнос-Айреса над провинциями. Армии и таможни, законы, составленные немногими, но от которых страдают многие, правительства, которые, за редким исключением, были агентами иностранного господства, — все было пущено в ход, чтобы построить эту надменную метрополию, концентрирующую власть и богатство. Объяснение этому богатству, которое одновременно является и клеймом на его гордыне, можно найти, только увидев поросшую диким кустарником /346/ провинцию Мисионес, заброшенные поселки Ла-Форесталя, отчаяние обитателей сахарных заводов Тукумана и шахт «Тукуя», покинутые порты на реке Парана, бегство людей из Бериссо; центр изобилия, поддерживаемый институтами власти внутри страны, окружает нищета, и это уже нельзя скрыть, с этим нельзя смириться» [105]. В своем исследовании причин отсталости Бразилии А. Гундер Франк заметил, что если Бразилия — это сателлит Соединенных Штатов, то внутри Бразилии Северо-Восток в свою очередь выполняет функцию сателлита «внутренней метрополии», которая расположена на юго-востоке. Поляризация обнаруживается во многом: не только в том, что огромное большинство частных и общественных инвестиций сконцентрировано в Сан-Паулу, но и в том, что этот город-гигант также присваивает себе незаконным путем капиталы, произведенные всей страной, благодаря убыточному торговому обмену, произвольной политике цен, привилегированной шкале внутренних налогов и массовой утечке мозгов и квалифицированных рабочих рук из отсталых районов [106].
Зависимая индустриализация усиливает концентрацию доходов в региональном и в социальном аспектах. Создаваемое богатство не распространяется на всю страну и на все общество, а только укрепляет существующее неравенство и даже его усиливает. Даже «интегрированные» рабочие, которых становится все меньше, не получают ощутимой выгоды от промышленного роста, только на самых высоких уровнях социальной пирамиды пожинают плоды, для остальных горькие, от увеличения эффективности производства. В Бразилии в 1955—1960 гг. в машиностроительной и электротехнической промышленности, в производстве средств связи и автомобилестроении производительность труда выросла примерно на 130%, но в тот же самый период заработная плата рабочих, занятых в этих отраслях, увеличилась в реальном исчислении лишь на 6% [107]. Латинская Америка предлагает дешевую рабочую силу: в 1961 г. средняя почасовая оплата в Соединенных Штатах повысилась до 2 долл., в Аргентине она /347/ составляла 32 цента, в Бразилии — 28, в Колумбии — 17, в Мексике — 16, а в Гватемале едва достигала 10 центов [108]. С тех пор разрыв увеличился. Чтобы заработать то, что французский рабочий получает в час, бразилец должен проработать в настоящее время два с половиной дня. За десять с небольшим часов работы североамериканский рабочий получает столько, сколько житель Рио-де-Жанейро за месяц. А чтобы получить зарплату выше той, которую получает за восьмичасовой рабочий день рабочий из Рио-де-Жанейро, англичанину и немцу достаточно проработать меньше 30 минут [109]. Низкий уровень заработной платы в Латинской Америке переводится на язык низких цен на международных рынках, где регион предлагает свое сырье, чтобы обогащать потребителей из богатых стран. Напротив, на внутренних рынках, где денационализированная промышленность продает свои товары, цены устанавливаются высокие, чтобы империалистические корпорации получали свои сверхприбыли.
Все экономисты сходятся в признании важности роста спроса как стартовой площадки для промышленного развития. В Латинской Америке «очужестраненная» промышленность не проявляет ни малейшего интереса к увеличению рынка массового спроса, который мог бы расти и горизонтально, и вертикально, если бы осуществлялись глубокие преобразования всей социально-экономической структуры, но это означало бы взрыв нежелательной политической активности. Поскольку профсоюзы в самых больших промышленных городах уничтожены или жестко контролируются, покупательная способность наемного трудящегося населения не растет в достаточной мере, а цены на промышленные товары также не снижаются. Перед нами гигантский регион с рынком, потенциально огромным, но реально суженным из-за нищеты большинства населения. Продукция огромных заводов по производству автомобилей или холодильников предназначена лишь для 5% латиноамериканского населения [110]. Только 1 из 4 бразильцев может считаться реальным /348/потребителем, а 45 млн. бразильцев, вместе взятые, имеют такой же доход, что и 900 тыс. избранных, находящихся на верху социальной лестницы [111].
Некоторые наивные люди полагают до сих пор, что страны не выходят за пределы своих границ. Они считают, что Соединенные Штаты почти или совершенно не имеют отношения к латиноамериканской экономической интеграции по той простой причине, что они не входят ни в Латиноамериканскую ассоциацию свободной торговли (ЛАСТ), ни в Центральноамериканский общий рынок. Как того желал Симон Боливар, говорят они, эта интеграция не выходит за пределы, отделяющие Мексику от ее могущественного северного соседа. То, кто придерживается этого наивного мнения, забывают — странная забывчивость, — что целый легион пиратов, торгашей, банкиров, морских пехотинцев, технократов, «зеленых беретов», послов и заправил североамериканских компаний завладевали на протяжении всей трагической истории Латинской Америки жизнью и судьбой большинства народов южной части Западного полушария, что и в настоящее время империя выжимает все соки из промышленности региона. Сила нашего союза — это «сила» отсталых и зависимых стран, соединивших вместе свои рабские цепи.
В официальных документах ЛАСТ обычно превозносится роль частного капитала в развитии процесса интеграции. Но мы уже видели в предыдущих главах, в чьих руках находится этот частный капитал. Например, в середине апреля 1969 г. в Асунсьоне собралась Консультативная комиссия по делам предпринимательства. Она, помимо прочего, вновь подтвердила «ориентацию латиноамериканской экономики в том смысле, что /349/ экономическая интеграция региона должна достигаться главным образом на основе развития частного предпринимательства». Комиссия рекомендовала правительствам ввести общее законодательство для создания «многонациональных предприятий, в которых преобладали бы капиталы и предприниматели стран — членов ЛАСТ». Сохранность замков, таким образом, поручили вору. На конференции глав американских государств в Пунта-дель-Эсте в апреле 1967 г. было решено и занесено в заключительную декларацию, которую сам Линдон Джонсон скрепил золотой печатью, отстаивать создание Общего рынка акций, своего рода биржевой интеграции, которая давала бы возможность в любом месте Латинской Америки купить предприятия, расположенные в любой точке. В других официальных документах дело заходит еще дальше: в них прямо и недвусмысленно рекомендуется денационализировать государственные предприятия. В апреле 1969 г. в Монтевидео было проведено первое отраслевое совещание руководителей мясной промышленности членов ЛАСТ; там было решено «ходатайствовать перед правительствами... о разработке соответствующих мер для передачи в будущем государственных мясокомбинатов частному сектору». Одновременно правительство Уругвая, один из членов которого председательствовал на совещании, выжимало до упора акселератор, проводя политику саботажа против национальных мясокомбинатов — собственности государства в интересах частных иностранных мясохладобоен.
Снижение пошлин, которое постепенно либерализирует торговлю внутри стран — членов ЛАСТ, имеет своей целью реорганизовать в пользу крупных многонациональных корпораций распределение центров производства и рынков Латинской Америки. Верх берет «поэтапная экономика», при которой сначала, что успешно осуществлялось в последние годы, проводится очужестранивание стартовых площадок — индустриальных городов, из которых затем должен будет вестись обстрел регионального рынка в целом. Предприятия Бразилии, наиболее заинтересованные в латиноамериканской интеграции, — это как раз иностранные предприятия[112], особенно самые мощные. Больше половины транснациональных корпораций, в большинстве своем североамериканских, ответивших на анкету Межамериканского банка развития, во второй /350/ половине 60-х гг. планируют или собираются планировать свою деятельность с учетом расширенного рынка ЛАСТ, создавая или укрепляя с этой целью свои региональные отделения [113]. В сентябре 1969 г. Генри Форд II объявил в Рио-де-Жанейро, что хочет включиться в процесс экономического развития Бразилии, «потому что ситуация очень благоприятная. Первоначально наше участие свелось к покупке компании «Виллис оверлэнд ду Бразил», — заявил он на пресс-конференции и подтвердил, что будет экспортировать бразильские машины в различные страны Латинской Америки. «Кейтепиллер трактор», «фирма, которая всегда считала мир единым рынком», — пишет «Бизнес интернэшнл», не замедлила воспользоваться снижением тарифов, как только об этом была достигнута договоренность, и в 1965 г. уже поставляла бульдозеры и запчасти для тракторов со своего завода в Сан-Паулу в разные страны Южной Америки. С тем же проворством «Юнион карбайд» распространяла со своего завода в Мексике электротехнику в различных латиноамериканских странах, воспользовавшись освобождением от таможенных пошлин, налогов и необходимос