Медленно произнося последние слова, почти наслаждаясь ими, он внимательно смотрел на меня.
– Прости, что я так говорю, но Эмбер не из тех, кому нужен мужчина любой ценой.
– А, похоже, ты тоже хорошо ее знаешь. Так же хорошо, как и я. – Он улыбнулся и одновременно не улыбнулся (вот уж где нужно придумать новое слово), и снова наши взгляды встретились, породив напряжение. – Тем не менее я оставляю ее в очень уязвимом положении. Молодая, красивая, скорбящая. И, не будем забывать, состоятельная.
Тут он внимательно осмотрел несколько язв на своем предплечье, потыкал в них пальцем, словно впервые заметил… и снова поднял на меня пронизывающий взгляд, будто специально, чтобы я почувствовал себя неловко.
– Недостойные мужчины могут ею воспользоваться. Обмануть, внушить, будто любят ее. А на самом деле они любят только ее красоту. Пикантность. Жажду жизни. Они захотят прибрать к рукам ее саму вместе с ее состоянием.
– У Эмбер есть мозги, – сказал я, и по моему голосу было очевидно, насколько меня неприятно поразило то, на что, казалось, он намекал.
– Есть, есть. С этим не поспоришь. А еще она способна на сильные эмоции, на самом деле Эмбер полностью отдается им. Ее эмоции могут захватить ее, закружить, как ветер, и забросить бог знает куда, если она не будет очень осторожна. Эмбер бывает импульсивной, безрассудной, непредсказуемой. Ты, конечно, замечал в ней это? – спросил он, наклонив голову с той же едва уловимой улыбкой.
Я сглотнул, чувствуя, что Стюарт берет надо мной верх, но затем он продолжил, не дожидаясь ответа:
– И все же именно в этом ее необыкновенная красота, правда, Итан? Эмбер словно дикая лошадь, которую никто не может укротить. Любой, кто думает, что он может, – дурак. Дурак, если думает, что сможет обладать ею.
Мы оба будто стояли на краю пропасти, и я почти потерял равновесие, так что пришлось развести руки в стороны и поднять ногу, чтобы не рухнуть. В этот неловкий момент, когда нервы были натянуты до предела, вошла Эмбер и сразу поняла, что дела мои не слишком хороши. Стюарт посмотрел на нее долгим взглядом, лег и устало сказал:
– Может быть, я и сам был дураком.
Эмбер посмотрела на него, не совсем понимая, что он имеет в виду, но догадывалась: речь про нее. Мы обменялись обеспокоенными взглядами. Правильно ли я поступил, придя сюда? Правильно ли она поступила, попросив меня прийти? Как будто в тот краткий миг, когда наши взгляды встретились, мы с ней передали друг другу все сомнения без единого слова. Я почувствовал, что Стюарт наблюдает за нами. Внимательно. От него это не укрылось.
От Эмбер тоже не укрылось, что от него не укрылось, и, чтобы отвлечь внимание, она немного слишком весело спросила, принести ли нам горячего чаю. Зеленый с жасмином, улун, мятный, обычный черный? Последнее, что я помню о той встрече, – Стюарт задремал с невероятной проворностью хренового актера. Похоже, он увидел то, что ему было нужно, и теперь мне пора было убираться. И в то же время я отлично понимал тогда, да и осознаю сейчас, что в тех обстоятельствах у меня могла разыграться паранойя.
Миссис Грант всегда приходила в семь утра и оставалась до половины девятого вечера – она проводила в доме долгие часы, за что, как сказала мне Эмбер, получала щедрое вознаграждение. Каждый вечер перед уходом миссис Грант должна была удостовериться, что Стюарт опорожнил мочевой пузырь и принял снотворное. Сиделка была ответственной и надежной, так что ей доверили связку ключей, и она приходила и уходила с четкостью механической кукушки, живущей в швейцарских часах. Когда ее не было, Стюарт пребывал в долгой, глубокой дреме, трудно отличимой от потери сознания. Эмбер иногда беспокоилась, не умер ли он, и проверяла его пульс. Он не просыпался от прикосновения к запястью, не просыпался и когда Эмбер шевелила его руку, но, к ее облегчению, слабый пульс всегда обнаруживался. Я повторял себе, что осталось недолго, однако порой не мог отделаться от назойливой мысли: Стюарт может вечно оставаться в таком вегетативном состоянии, быть живым юридически и мертвым со всех других точек зрения. В долгие темные часы неумолимой ночи, когда смерть могла постучаться в дверь в любой момент, Эмбер иногда накрывало страхом, и она не хотела оставаться одна. Я старался развеять ее страхи как мог, прежде чем уйти домой. Не буду врать, расставание тяжело мне давалось, и после пятиминутных объятий я заставлял себя сделать труднейший шаг – за дверь.
И вот однажды вечером это произошло. Мы, как обычно, обнялись, и Эмбер громко закрыла дверь, на тот маловероятный случай, если Стюарт подслушивал и следил за тем, когда я уйду. Только на этот раз я остался – у меня не было сил уйти, да и она не хотела этого.
Изначально Эмбер хотела, чтобы я остался, только для ее спокойствия, будто была ребенком, который не может заснуть без плюшевого мишки, но, как бы ни было мне стыдно признаваться, затем я остался снова, и еще раз, а потом это стало почти регулярным. Честно говоря, я уходил утром только за час до появления миссис Грант, точнее, за полчаса, так как вскоре и это уже было в порядке вещей. Мы с Эмбер все больше привыкали к сложившейся ситуации, и я подталкивал ее к некоторым поступкам, на которые она никогда раньше бы не пошла. Я будто метил территорию, с каждым разом делая их дом все больше нашим с ней. Мы спали (сначала только спали) над Стюартом, в комнате для гостей на втором этаже; его спальня была на первом этаже, и между нами оставалось два лестничных пролета. Поскольку он не мог в одиночку добраться даже до ванной, которая находилась всего в нескольких шагах от него, а дом был немыслимо большим, мы чувствовали себя в полной безопасности. Миссис Грант тоже всегда обреталась на первом этаже – ей незачем было ходить куда-то еще. Она бы не стала подниматься, он бы не смог. Да и с чего вдруг Стюарту приспичило бы это сделать? Ему достаточно было нажать на красную кнопку звонка, который миссис Грант сама вкрутила в прикроватную тумбочку, прямо рядом с ним. Звонок мог разбудить даже мертвого. Стоит нажать на красную кнопку – и Эмбер прибежит.
Все было настолько безопасно, что то ли боль, то ли разочарование из-за всей этой ситуации подтолкнули нас или нашу любовь, заслонившую собой все вокруг, попробовать испытать, как это было бы, останься в доме только мы вдвоем. Я знаю, звучит ужасно, но нас ослепила всепоглощающая любовь и это бесконечное испытание тем, что мы не могли быть по-настоящему вместе из-за умирающего старика, который по безумной юношеской ошибке стал ее мужем, тогда как такое вообще не должно быть разрешено законом. Мы с Эмбер не осознавали, что правильно, а что нет, мы не видели стрелок морального компаса. Мы были молоды и страстно влюблены и вследствие этого, как два сумасшедших, жили только настоящим.
19 января 1984 года
Мы поднимались в комнату для гостей, намереваясь отделить себя от него двумя лестничными пролетами. Мы хотели уйти с его этажа как можно дальше и быстрее – в наше личное пространство. Я уже начал легкомысленно раздевать Эмбер, блузка упала на верхнюю ступеньку первого пролета, лифчик повис на нижней стойке второго. Поднявшись на вторую ступеньку, я стянул с Эмбер сначала юбку, а затем трусики, несмотря на то что она пыталась сопротивляться, словно я ее щекотал. Так же легко я снял босоножки на ремешках, одну за другой. Эмбер была совсем обнажена, а я полностью одет, и я нежно опустил ее на пушистый белый ковер, покрывавший лестницу, и принялся целовать, обнимать, целовать, еще и еще. Будучи не в силах терпеть, Эмбер поторопила меня, и мы перешли к тому, что уже невозможно было откладывать. Я был сверху, как будто в позе для отжимания, опирался на прямые руки, ее ноги и руки обвились вокруг меня. Она так отзывалась на мои движения, что мне пришлось прикрыть ей рот рукой, чтобы она не шумела.
После наступило спокойствие, чудесное умиротворение. И вдруг позади нас из ниоткуда раздался характерный скрип. Испугавшись, я быстро повернул голову, словно сработал рефлекс. Эмбер же не пришлось поворачиваться – лежа на спине, она лишь слегка приподнялась и сразу увидела, на кого я смотрю.
К моему величайшему ужасу, в нескольких метрах за нами стоял человек. Это была не миссис Грант, как мы вначале подумали, а Стюарт. Он всем весом опирался на трость, сжимая ее обеими руками с такой силой, что костяшки пальцев побелели, – казалось, будто кости выпирали из кожи. В полосатой пижаме, больной и умирающий, он стоял внизу, и на его лице застыло выражение абсолютной боли и ужаса от полного осознания нашего предательства. Я никогда не забуду его выражение, не забуду бешеный хрип, вдох-выдох-вдох, слюна, текущая из уголка рта, запавшие глаза, такие жуткие, что словами не передать. Волшебный пузырь, в котором мы с Эмбер находились, лопнул, и в одно мгновение мы оказались в суровой реальности, безвоздушном пространстве. На нас навалилось понимание того, что мы наделали… и стыд, невообразимый стыд.
Стюарт заметно дрожал, вскоре все его тело почти конвульсивно забилось, словно у него вот-вот начнется припадок. Израсходовав последние запасы энергии, чтобы пойти посмотреть, что происходит, он едва держался на ногах, трость ходила ходуном под тяжестью его тела. Одежда Эмбер, разбросанная по лестнице, должно быть, подгоняла его, он задыхался, через силу делая каждый следующий шаг наверх. Положение, в котором мы находились, не позволяло двигаться. Если бы я пошевелился, то обнажил бы ее. Мы трое были как восклицательный знак: мы с ней – линия, он точка. Затем во внезапной вспышке дикой ярости он замахнулся на нас тростью и несколько раз ударил меня по спине. Я повернулся, чтобы отразить следующие удары рукой, и, пытаясь разоружить его, схватил трость и постарался вырвать ее. Он держал рукоятку удивительно крепко. Потребовалось приложить больше силы, чем я ожидал, чтобы трость вылетела из его руки. Я не хотел этого, но Стюарт потерял равновесие и наклонился градусов на тридцать в мою сторону. Когда трость с грохотом упала где-то позади нас, я в оцепенении, не в силах ничего предотвратить, наблюдал, словно в замедленной съемке, как тощее тело Стюарта опасно накренилось, словно он падал в бассейн головой вперед.