Однажды в июле мы собирали Лиама в школу под включенное на полную мощность радио на кухне, поскольку я хотел слышать, что происходит в мире, а не одно только шипение бекона, хлопанье ящиков для столовых приборов и крики «Завтрак стынет!» на весь дом. Внезапно Джанет, бросившись к радиоприемнику, велела мне выключить огонь, быстрее! Когда я подошел к ней, мы оба не могли поверить своим ушам. Что?! Разбомбили «Воина радуги»[24]? Затонул прямо здесь, в Оклендской гавани, прошлой ночью? Один человек погиб? Фотограф Гринписа, Фернандо Перейра. Ошеломленные и возмущенные, мы обменялись взглядами, общий враг объединил нас. Вот только кто был этим «общим врагом»? Первая мысль, которая пришла мне в голову, – американцы. Они наказали нас за то, что мы не хотели видеть здесь их военные атомоходы. Возможно, это работа секретных агентов ЦРУ. Они выждали некоторое время, чтобы избежать подозрений, но кого они хотели одурачить?
А потом это стало казаться слишком очевидным, и я подумал: а может, на самом деле это был СССР? Хотели таким образом подставить США? Что, если это работа КГБ и их секретных агентов? Во время гонки ядерных вооружений, холодной войны все было возможно. Первый взрыв пробил в корпусе корабля дыру, настолько большую, что через нее мог бы проплыть серый кит, а через несколько минут после этого на корме произошел еще один. На судне праздновали день рождения. И это была именно та вечеринка, на которую Эмбер точно пошла бы, получи она приглашение.
Поскольку Джанет начинала работать только в час дня, ей приспичило потащить нас в гавань. Такие вещи, сказала она, случаются не каждый день. Мне эта идея не понравилась. Я не хотел чувствовать себя зевакой, который глазеет на подобное, но она настаивала, что мы должны выказать поддержку. Признаться, главная причина, почему я не хотел идти, заключалась в том, что я не хотел встретить там Эмбер, а шансы были высоки. Вскрывать старые раны не входило в мои планы.
Даже издалека я видел толпу людей и полицию, а когда мы приблизились к пристани Марсден, невозможно было не заметить шок на лицах людей. Это было похоже на коллективное чувство утраченной наивности из-за проникновения безликого зла в наш идиллический рай. Не теряя времени, Джанет потащила нас к кромке воды, где мы увидели корабль, на четыре пятых затонувший, его мачта уходила вниз под углом. Грустное зрелище: некогда гордое и смелое судно напоминало левиафана, плавающего на боку, раздутого и мертвого, в морской воде, усеянной обломками и смешанной с дизельным топливом. В солнечном свете лужи переливались маслянистыми цветными узорами, словно по гавани разлилась радуга. Это было импрессионистично и многозначительно, но, судя по озадаченному выражению лица Джанет, думаю, она меня не поняла.
Люди сидели на ступеньках полицейского участка, закутавшись в одеяла, будто провели там всю ночь, – кажется, это были члены экипажа, – и тогда меня осенило, что «Воин радуги» был их домом, где они, собственно, и жили. К середине утра сцену переполнили доброжелатели, которые принесли горячую еду и выпечку, а также термосы с супом и кофе. Жестяные банки быстро наполнялись банкнотами и монетами; одежду жертвовали спонтанно, некоторые снимали ее с себя прямо там. Джанет решительно добавила в общую кучу свое шерстяное пальто, и, поскольку на мне не было ничего такого, что я мог бы ей отдать, я крепко обнял ее, чтобы она не простудилась. Если Эмбер и была неподалеку, я ее не видел, но с тех пор я часто задавался вопросом, присутствовала она там или все же нет, и если да, то видела ли она меня и Джанет вместе или нет. Инстинкт подсказывал мне положительный ответ на оба вопроса.
В начале ноября в будний день я лежал дома на диване и смотрел прямую трансляцию предварительного слушания по делу двух французских агентов (поймали только их из тринадцати или даже больше участников операции). Не то чтобы я бездельничал и пялился в телевизор, вернее, практически так и было, но только потому, что мне прооперировали грыжу, которую я заполучил, помогая подруге Джанет с переездом, и поэтому я все еще был нездоров и «активно восстанавливался». В зал суда репортеров не пускали, но это не мешало им снимать фасад Верховного суда и толпы людей. Если бы Эмбер была среди них, ее трудно было бы не заметить, потому что, даже если камера пронесется мимо тысяч болельщиков на стадионе регби, она будет единственным человеком, выбивающимся из толпы. Высокая, стройная, с эффектными светлыми волосами – просто то, как она себя держала, уже притягивало взгляд.
Фургон без окон в сопровождении полицейских машин с орущими и мигающими сиренами подъехал к толпе журналистов, щелкающих камерами. Обвиняемые прошли, съежившись и укрыв головы, за ними закрылись тяжелые двери здания суда. Внутри два агента признали себя виновными по меньшему, заранее оговоренному обвинению, и через пару минут все было кончено. Шок, ведь я планировал наблюдать за всем этим несколько дней. По мере того как мое разочарование утихало, появилось чувство, что Эмбер тоже смотрит трансляцию, ощущение, что я нахожусь там же, где и она. Я спрашивал себя: не думает ли она случайно обо мне сейчас? Тогда я понял, что мне не на пользу целыми днями валяться дома в постели вот так – с длинной сороконожкой шва через весь живот.
После этой международной саги как-то раз мы с Джанет были в кафе. Лиам хотел заказать кусок киша, и Джанет читала ему лекцию, что он не должен заказывать блюдо, поскольку оно «французское», а «Воин радуги» был взорван «французами». Не пойми меня неправильно, я тоже был в бешенстве от взрывов, но все эти антифранцузские настроения, охватившие страну, а тут еще она, готовая выместить гнев на несчастном ребенке, – я имею в виду, при чем тут Лиам или бедный владелец кафе? В любом случае я сказал ей так, для справки, что некоторые французы осудили нападение: французские журналисты, все те, кто читал их статьи, а еще французские знаменитости и защитники природы, например Жак Кусто, не говоря уже о том знаменитом французском генерале, который борется против ядерного оружия.
– Так что, пожалуйста, не поднимай бунт на корабле! – сказал я.
– Особенно когда рядом французы! – победоносно парировала она.
Лиам сгорбился на своем месте, и, когда его киш наконец принесли, он только слегка поковырялся в нем. Я съел остальное, делая вид, что мне его вкус нравится куда больше, чем на самом деле.
7 февраля 1986 года
Стоял жаркий летний день, я ехал по набережной, Джанет сидела рядом, Лиам возился на заднем сиденье. Мы, как обычно, ехали на нашу обычную воскресную прогулку. Это, как правило, означало, что мы едем куда глаза глядят, главное, чтобы там можно было остановиться. Я вел автомобиль медленно, одной рукой придерживал руль, другая свисала из окна. За пристанью Виньярд полным ходом шли лодки парусной школы. Ярко-белые «Оптимисты» рассекали свинцово-синие волны залива Сент-Мэрис. И тут мое сердце подпрыгнуло: я увидел Эмбер, она сидела на бетонной скамейке. Я уже говорил, ее трудно не заметить. Она сидела сгорбившись, с потухшей сигаретой в руке, в коротко обрезанных джинсовых шортах и майке и большим зеленым синяком на лодыжке (теперь я знаю, что это была татуировка маори – одиночная завитушка Пикоруа). Миссис Диринг и малышка Грейси были примерно в тридцати метрах от нее. Миссис Диринг будто бравировала своим материнством, когда шла в сторону Эмбер, а Грейси скакала впереди, походя на утенка из-за большого подгузника, который уравновешивался толстеньким животиком. В пухлых ручках она держала по рожку мороженого, белые бумажные салфетки разлетались за ее спиной, но она была слишком взбудоражена перспективой угостить старшую сестру (и самой съесть порцию) и не замечала этого. Миссис Диринг напоминала овцу, которая прикидывалась ягненком. Ее голова была вся в кудряшках, видимо для соответствия роли «молодой матери», раз у нее такой маленький ребенок. Две сестры с разницей в поколение, одна – в восторге от жизни, другая – изможденная и утомленная, словно ей уже не о чем мечтать. Впрочем, может быть, это просто мои проекции, а на самом деле во всем была виновата обычная жара.
И все же сердце мое сжалось. Какая насмешка судьбы: этот пухлый карапуз появился на свет, словно лукавый херувимчик, чтобы все усложнить. Это у нас с Эмбер должен был родиться ребенок, а не у ее матери, которой к тому времени уже наверняка перевалило за пятьдесят! Вид Эмбер слишком меня удивил, и мне пришлось резко затормозить на следующем светофоре, чтобы не врезаться в зад здоровенного белого автодома. Воспоминание об увиденном в тот день – об Эмбер и ее сестричке, ростом ей до колен, о белых бумажных салфетках, разлетающихся, как голуби из шляпы фокусника, – застряли в моей памяти, как игла на поцарапанной пластинке. Все крутится, крутится и никак не может пойти дальше.
Всемирный потоп
Май 1987 года
Примерно через два года мои отношения с Джанет постепенно сошли на нет. Я даже не могу сказать, когда именно, потому что это было скорее угасание, нежели взрыв в химлаборатории. Хрупкая женщина с подплечниками должна сопровождаться предупредительной этикеткой. (Наверное, лучше бы я описал это другими словами.)
Джанет считала, что совершила серьезные ошибки в жизни, и часто переживала из-за самой незначительной дополнительной оплошности. Даже что касается такой мелочи, как продукты для ланчбокса Лиама, – все обязано быть безупречным. Хлеб должен быть белым, предварительно нарезанным, тонким, не толстым. (Конечно, открыть рот пошире нельзя, а заставить меня вернуться в магазин за «правильным хлебом» можно, – нормально, да?) Бананы должны быть желтыми, а не зелеными и без коричневых пятен (это же шкурка, Лиам точно не станет ее есть), иначе он так и не достанет их из ланчбокса с картинкой из мультика «Инспектор Гаджет». Не раз я хотел проверить, но Джанет не разрешала. Можно было свихнуться, пытаясь удовлетворить требования этих двоих! Она действительно считала, что есть правильный способ надевать рулон туалетной бумаги на штырек: узор должен быть хорошо виден. Серебристые загогулины – это что, произведение искусства? То, как она вешала туалетную бумагу, позволяло Лиаму с размаху рвать ее, в итоге бумага валялась на полу, ни дать ни взя