Тут миссис Диринг засмеялась:
– Самое забавное, что мы совсем забыли про мой фальшивый живот. Он лежал прямо там, на полу, но никто не обращал на него внимания, все смотрели только на ребенка. Мы чуть не подожгли дом, когда, после их ухода, бросили в камин мой бедный, глубоко беременный живот!
Ее веселость быстро улетучилась, и она снова помрачнела:
– Позже в тот день нас обеих накрыло. Когда все это стало укладываться в голове. Поздравления для меня, цветы для меня и ни одного цветочка для нее. Люди говорили ей, что она должна быть счастлива иметь такую «прекрасную младшую сестру», быть хорошей и помогать матери. Именно из-за других людей, их отношения к нам, мы все больше и больше осознавали масштаб того, что натворили, и то, насколько все это неправильно. Но какой у нас был выбор? Мы делали это ради ребенка… В то же время я делала это ради Эмбер, а она – ради вас. Мы с ней были связаны чувством вины, как каторжники кандалами. В ту ночь мы впервые поссорились. Мы с Эмбер заранее условились, что она не будет кормить грудью, приготовили молочную смесь и планировали по очереди давать ее Грейси. Потом малышка проснулась с плачем, и, пока я подогревала бутылочку, плач прекратился. Когда я пошла проверить, там была Эмбер, и она кормила ребенка грудью! Она пыталась сказать, что грудь налилась, ей больно, но я заявила, что так будет только больше молока. Я знала, что на самом деле физическая боль – только малая часть всего, была и другая, от того, что она не кормит грудью своего ребенка, но мы не должны были сбивать малышку с толку, приложив ее к груди не той из нас – ее мнимой сестры, и мы не должны были сбивать с толку себя. Ей нужно было остановиться! Избавиться от этих чувств! Наверное, Эмбер думала, что я вытащу ее из неприятностей, в которые она вляпалась, и на этом моя роль закончится. Но разве это возможно? Мы обе погрязли в этом на всю жизнь. Мы делали все, что могли, только со временем становилось все более размытым, чьим ребенком была малышка. Я иногда забывала, что она на самом деле не моя. Но юридически она была моей, согласно свидетельству о рождении: мать, я, Миллисент Энн Диринг, отец, Лестер Рейберн Диринг. Мы покрестили ее в церкви Святого Андрея. На бумаге была печать прихода – да, мы солгали в церкви, когда давали клятву, и мои замечательные соседи, крестные родители, ни о чем не подозревали. Это я держала Грейси на руках, пока викарий лил воду ей на голову, а Эмбер сидела на пустых скамьях и смотрела на меня холодным, пустым взглядом.
Миссис Диринг помолчала, словно заново переживая тот день. Затем она сказала:
– Под конец, уже когда Эмбер шлялась где-то по ночам, почти в беспамятстве от запрещенных веществ, я поняла, что отсутствие дочери съедает ее изнутри. Ей нужна была эта дрянь, наркотики помогали ей избавиться от мыслей. Позволь я дочери сесть в тюрьму и заплатить за то, что она сделала, она бы, возможно, не чувствовала себя такой виноватой, так я иногда думаю. Однажды она упрекнула меня в том, что я позволила отцу диктовать дома условия и именно это вынудило ее рано выйти замуж. Я должна была сдерживать его, когда он, пьяным, нападал на нас, бросался с кулаками на Дэнни, бил Эмбер. Я пыталась остановить его! Я помогла ей, когда она пустила свою жизнь под откос!
К тому времени миссис Диринг уже практически кричала. Внезапно, осознав это, она остановилась на середине фразы, осторожно убрала волосы с лица и пригладила их.
– Только представьте, она ушла из дома Стюарта практически в том же, в чем пришла. Она даже не взяла обручальные кольца, только восемьдесят восемь тысяч долларов – самый минимум, чтобы я могла разобраться с долгами. Она ухаживала за ним годами, пожертвовав молодость старому, прикованному к кровати человеку! Что это за муж для молодой здоровой женщины? Думал, что может встречаться с кем-то молодым и красивым, испить из источника молодости? Жеребец – вот пара для кобылы, а не сутулый мерин, которому уже пора отдыхать на лужайке! И это я сказала ей взять хотя бы те деньги. Моя дочь могла бы ни в чем не нуждаться. Вместо этого ей приходилось иногда брать дополнительную работу, ползать на коленях, собирая орехи, или срывать ягоды – у нее даже руки окрашивались от этого. Сезонная работница – вот кем она была, а ведь могла прожить всю жизнь как королева!
Возможно, почувствовав, что наговорила лишнего, миссис Диринг прикусила губу, после чего, казалось, стала подбирать слова, избегая бестактности.
– А все из-за чувства вины. Думаю, иногда Эмбер уже была готова открыть вам наш секрет, в эти моменты она хотела отмотать назад то, что мы наделали. Я потратила деньги Стюарта, расплатившись с долгами за ремонт дома и купив все необходимое для лошадей. Я нарушила закон, чтобы помочь дочери, и она не могла подвергнуть меня риску попасть в тюрьму.
Едва сдерживая эмоции, миссис Диринг посмотрела за горизонт.
– Потом бывало, что она неделями не выходила на улицу, даже не высовывала нос из окна. Часами держала Грейси на руках, наблюдая за ней, пока та спала. Могла проводить так всю ночь, не смыкая глаз. Я говорила ей: «Эмбер, перестань, не делай этого с собой». Боюсь, эти ночи принесли ей больше вреда, чем те, когда она гуляла с дурной компанией.
Все морщины на лице миссис Диринг, не выражавшем, однако, эмоций, стали заметнее. Я увидел слезу, медленно скатившуюся по щеке, когда мать Эмбер пробормотала еле слышно:
– Не нужно мне было держаться за ферму, пусть бы все шло как шло…
Смена ландшафта
Когда миссис Диринг отвезла меня обратно туда, где мы встретились утром, я уже не мог вспомнить, где припарковал машину. Мы, должно быть, несколько раз проехали мимо нее, а я и не заметил, поскольку был погружен в мысли обо всем, что услышал. Я почувствовал немалое облегчение, когда увидел автомобиль – и штраф под стеклоочистителем, но расходы были ничем по сравнению с тем, что мне еще предстояло переварить. Миссис Диринг нужно было забрать Грейси у ее крестной матери, жены ветеринара на пенсии, которая присматривала за ребенком со вчерашнего вечера. И мы договорились, что я последую за ней. Как только мы съехали с автострады, я продолжил ехать у нее на хвосте. Вслепую. Она включала поворотник, я делал то же самое, она поворачивала, поворачивал и я.
Наконец мы подъехали к семейной вилле в сельской местности, и у меня все сжалось в груди. Конечно, я встречался с Грейси и раньше, держал ее на руках, когда она была маленькой, даже кормил с ложечки, но в этот раз я шел к ней как к своей дочери, моей плоти и крови, по-настоящему моей. Моей и Эмбер. И, могу сказать, это было совершенно по-другому. К тому же теперь она подросла, могла говорить и больше понимала. Никогда не забуду, какой тогда увидел ее. К громадному дубу на веревке была привязана шина, Грейси пролезла в нее, длинные волосы виднелись с одной стороны, худые ножки – с другой. Но стоило ей только заметить машину миссис Диринг, как она моментально ожила и, размахивая над головой плюшевой мышкой, которую держала за хвост, беззаботно поскакала навстречу. Подозреваю, что других игрушек у нее тут не было и она отобрала эту жалкую вещицу у кошки. Из двойной французской двери вышла седая женщина, которая держала на руках болонку и все целовала и целовала ее. Она казалась немного с приветом, но, к счастью, миссис Диринг не стала задерживаться, и вскоре я снова ехал, не отрывая глаз от пыльного бампера ее машины. Менее чем через четверть часа мы подъехали к Конюшням, миссис Диринг с Грейси вышли из своей машины, а я – из своей, не имея ни малейшего представления о том, что я буду говорить. Отчетливо помню, как пытался рассмотреть Грейси, не слишком явно, конечно. Она была хрупкого телосложения, как я, но такой же была и Эмбер. Волосы у Грейси показались мне не такими уж светлыми, темнее, чем в детстве у Эмбер. Может быть, что-то от меня в верхней губе, дуга посередине? В остальном что? Не скажешь, что у нее кривые ноги, просто сверху расстояние между ними чуть меньше, чем снизу, – у меня так же, это было бы заметно, если бы нам с ней когда-нибудь пришлось стоять рядом по стойке смирно. Никакого невероятного сходства, которое бросалось бы в глаза, если не выискивать так усердно – ну, не то чтобы слишком усердно – схожие черты. На самом деле я сделал все возможное, чтобы улыбнуться, поздороваться и расположить ее к себе. Часть меня очень хотела подойти и обнять Грейси, тем более что в задорных ясных глазах и лукавой улыбке было так много от Эмбер. Но я сдержался, чтобы не напугать девочку.
– Грейси, это Итан. Итан Григ. Он был очень близким другом Эмбер…
Миссис Диринг объяснила, кто я такой. Ее голос звучал нервно, да и во всем поведении читалось волнение, как и у меня, наверное.
Грейси рассматривала меня несколько секунд без особого любопытства и, похоже, решила, что я не представляю серьезной угрозы для ее существования. Затем повернулась к миссис Диринг и спросила высоким голосом:
– Мамочка? Можно мне покататься на Сальсе?
Чего я ждал? Она не помнила меня, никогда не слышала ни слова обо мне. А миссис Диринг не могла сказать: «Грейси, это твой настоящий отец», правда? Реакция девочки была вполне естественной. Тем не менее мать Эмбер бросила на меня обеспокоенный взгляд, будто опасалась, что отсутствие у Грейси интереса заденет мои чувства. Но меня это не беспокоило, и я просто сказал:
– Мне бы очень хотелось увидеть Сальсу.
Сальса, знаешь ли, – шетлендский пони. Ветеринар с женой подарили его миссис Диринг примерно год назад, и уже тогда он считался старым. Он был грязным и неухоженным, а из-за всклокоченной темной шерсти казался толстым. Но Грейси это не заботило. Должен сказать, ее навык верховой езды впечатлял. В то время ей еще не было четырех лет, но она уже умела ездить на лошади без седла и могла даже заставить ее перепрыгивать через небольшие препятствия. И как же сильно она хотела демонстрировать свое мастерство всем желающим. Примерно через двадцать минут миссис Диринг предложила девочке показать мне «других своих друзей». Мне выпала честь познакомиться с курами, к сожалению, не помню их имен. И с маленьким белым козленком. Мэтти, кажется? И одноглазым, полосатым, как тигр, котом Пиратом. Пока мы гуляли по территории, я заметил, что многих лошадей нет, их стойла убраны и пусты, низкие двери открыты. Грейси потянула меня маленькой ручкой и привела к загону, где в грязи на боку лежала свиноматка с пятнами как у далматинца.