Меня родила в чаще леса
Или под юртой остяка,
Или в расселине утеса…
Жилище ханта-остяка поэт правильно называет юртой, а не чумом, не ярангой или кибиткой, скажем. Выходит, знал поэт детали быта сибиряков, их обычаи, образ жизни и государственное устройство. Настолько точно, насколько позволяли доступные источники. В источниках информации о Сибири поэт недостатка не испытывал. В имевшемся у него пятом томе «Окончание записок путешествия академика Лепехина», изданном в 1822 году, находилось описание его «Путешествия от Тюменя до города Архангельска», в которой есть строки: «Зимние вогульские жилища, юртами прозываемые, состоят из нескольких изб».
В библиотеке Пушкина был и 4-й том «Записок Путешествия академика Фальца» (1824), в первой части которых описано «Путешествие от Санкт-Петербурга до Томска». В эти годы Пушкин внимательно читает 9-й том «Истории государства Российского» Карамзина, б-я глава которого вся посвящена завоеванию Сибири. Не могли миновать его внимания и статьи знаменитого историографа Сибири П. А. Словцова, публиковавшего свои «Письма из Сибири» в «Московском телеграфе». В них описывалось его путешествие от Тобольска до Березова и от Иркутска до Якутии, делался критический разбор Строгановской Сибирской летописи, изданной в 1821 году Спасским. Одних этих книг было вполне достаточно, чтобы использовать накопленные в них сведения не только для «Лукоморья» и «Сказки о царе Салтане», но и в целом ряде других произведений о Сибири.
Верста двадцатаяПо морю, по окияну
А лежит наш путь далек
Восвояси на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана.
Если столица царя Салтана могла находиться на Иртыше, в Искере или Тобольске, то плыть в нее «восвояси» и на восток можно было единственным известным русским мореходам океаном — Северным Ледовитым, или, как его еще иногда называли, Океаном-морем студеным. Подтверждение тому мы найдем во многих летописях. В Архангелогородском летописце содержится сообщение: «В лето 7005(1497) князь великий Иван Васильевич всея Руси послал послов к датскому королю… И они пришли на Двину, около Свойского королевства и около Мурманского носу морем-акияном».
Ходили «морем-акияном» и на восток. Летом 1601 года промышленный человек пинежанин Левка Иванов Шубин, прозвище Плехан, с товарищами в числе 40 человек вышел на четырех кочах из устья Северной Двины «большим морем-окияном» на восток… Плехан сообщал, что около острова Вайгач «русские люди в Мангазею не ходят, потому что отошел далеко в море, да и льды великие стоят. А ходят "Югорским Шаром", прибрежным к материку водами. На острове Вайгач место пустое, людей нет».
О плаваниях по «морю-окияну» и островах на нем Пушкин мог слышать от своего лицейского друга Федора Матюшкина. В августе 1817 года товарищ Пушкина, Пущина и Кюхельбекера Матюшкин уходит в плавание к северным берегам на шлюпе «Камчатка». Прощаясь с ним, Пушкин дал Матюшкину «длинные наставления, как вести журнал путешествия» и долго изъяснял ему настоящую манеру «Записок», предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать «всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы»{11}.
Инициатива постановки вопроса в правительстве об отправке экспедиций на поиски земель у северных берегов Сибири исходила от капитана Головнина. Указание о снаряжении экспедиции дал сам Александр I, а подготовка экспедиции была поставлена на уровень высшего государственного значения. В московских и петербургских гостиных северная экспедиция не сходила с уст. Во вторую свою экспедицию — Колымскую Матюшкин совершал исследования совместно с Ф. П. Врангелем. Недавний выпускник лицея, коллежский секретарь Федор Матюшкин оказался подготовленным в области астрономии и географии настолько основательно, что ему была оказана честь исполнять важнейшую в экспедиции обязанность штурмана. Качество преподавания в Лицее выдержало испытание Севером.
Другу Матюшкину, очарованному Севером настолько, что в личных альбомах знакомых вместо стихов он рисовал карты сибирских берегов и очертания островов, посвятил Пушкин строки: «…Иль снова ты проходишь тропик знойный и вечный лед полунощных морей?..»
Федор Матюшкин не был единственным из близких к Пушкину, побывавшх в «морях полунощных». Старший брат лицейского друга Пушкина «Кюхли», будущий декабрист Михаил Кюхельбекер, совершил в 1819 году под командованием А. П. Лазарева плавание в Карское море, к берегам Новой Земли. По возвращении в Петербург он рассказывал в кругу знакомых о своих наблюдениях над природными условиями и животным миром возле юго-западных берегов Новой Земли. И, может быть, именно от него впервые услышал Пушкин, что в Карском море, на южном острове Новой Земли имеются большие озера, изобилующие лебедями. Как знать, не послужил ли рассказ Кюхельбекера основой сюжета о царевне-лебеди, которая гуляла по волнам Карского моря «мимо острова крутого»?
Да и само название «Карское» поэт мог воспринимать как Черное, воспроизводя его от татарского «кара», что значит черный. Значение татарского «кара» Пушкину было известно. От этого корня образована фамилия его старшего друга и покровителя Карамзина — потомка татарского мурзы. Если мы ко всему вспомним, что во времена Вилли Баренца и долгое время после Карское море в литературе называлось Татарским, а Лукоморье считали подвластным тюменскому татарскому царю, то мы сможем понять и оправдать такой перевод Пушкиным названия моря и появление в «Сказке» у холодных берегов острова Буяна морского дядьки подводных витязей — Черномора. Уверенность, что этим мы обязаны татарскому языку, придает следующее. Собираясь писать о Сибири и Ермаке, Пушкин понимает, что без знания языка коренной национальности невозможно проникнуть в душу народа, глубоко изучить его историческое прошлое и культурное наследие. Он приходит к выводу о необходимости изучения языка сибирских татар и приобретает редчайшую в наше время книгу — «Словарь российско-татарский», собранный в тобольском главном народном училище Иосифом Гигановым и изданный в Санкт-Петербурге в 1804 году. При всей постоянной нехватке денег Пушкин приобрел и бережно хранил эту, предназначенную не для развлекательного чтения книгу. Понятно, что она годилась только для одной, вполне определенной цели — изучения татарского языка.
Если бы Пушкин приобрел один только словарь, тогда это можно было бы отнести к разряду случайностей. Однако в его библиотеке мы находим и двухтомник, название которого стоит привести полностью: «Грамматика татарского языка, сочиненная в Тобольской главной школе учителем татарского языка Софийского собора священником Иосифом Гигановым и муллами юртовскимисвидетельствованная». Издана «Грамматика» в Санкт-Петербурге в 1801 году при Императорской академии наук. Уровень издания — самый высокий, что свидетельствует о понимании царской администрацией важности сохранения национального языка, как элемента культуры и основы самосознания татарского народа, а также как средства межнационального общения между пришлым населением и коренной национальностью. Не случайно все три книги написаны учителем главной Тобольской школы, в которой учились и русские, и татары. Кто же он такой, сибирский просветитель Гиганов?
Известный в Тобольске своей ученостью священник Иосиф Гиганов был дядей и наставником в юности Г. С. Батенькова, будущего помощника сибирского генерал-губернатора Сперанского, подполковника Корпуса путей сообщения и декабриста. Успешно делавший карьеру в ведомствах Аракчеева и Сперанского, сибиряк Батеньков был принят в обществе и окололитературных кругах, коротко знаком с Александром Бестужевым, Кондратием Рылеевым, Иваном Пущиным, Владимиром Раевским и особенно дружил с А. А. Елагиным и его женой Авдотьей Петровной, близкой родственницей В. А. Жуковского, т. е. входил в круг друзей Пушкина.
Не исключено, что Пушкин мог на квартире Сперанского в Санкт-Петербурге беседовать с Г. С. Батеньковым о сибирских делах и через него заполучил редкие татарские книги. Редкие хотя бы потому, что при их написании представители двух разных религиозных конфессий православный священник и мусульманские муллы в деле просвещения и создания учебника сумели к общей пользе найти общий язык. В данном случае — татарский.
Впрочем, вернемся к Пушкину и его «Сказке». Определив, что Карское море Пушкин мог со словарем Гиганова переводить как «Черное», попробуем отыскать на нем остров Буян, мимо которого постоянно проплывают торговые корабли.
Верста двадцать перваяЧудный остров
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом.
Остров Буян задолго до Пушкина существовал в русском народном творчестве: легендах и сказках. Остров Буян — остров счастья, «страна желанная», фантазией народных сказителей помещался в студеном северном море: «На море-океане, на острове Буяне, стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, рядом нож точеный и чеснок толченый». Это всего лишь присказка. А если говорить серьезно, то в острове Буяне воплощалась вековая мечта народа о справедливости и счастье.
У Пушкина остров Буян тоже место, где несправедливо обиженные и заточенные в бочку мать и сын освобождаются от узилища и обретают свободу, покой, довольство. То есть волею небесных и природных сил устанавливается торжество справедливости. У легенды об острове счастья давние и глубокие северные истоки.
Академик А. П. Окладников считал, что в русский фольклор легенда об острове Буян пришла из устного творчества северных племен, полагал, что русские с необыкновенной легкостью воспринимали многое из аборигенной культуры, черпая сведения из их преданий и мифологии.