Хотелось сразу ответить, да вот беда — у Доронина не оказалось под рукой мегафона, а в свисте ветра все равно ничего не разберут, и он только помахал рукой в знак благодарности.
Катер тут же развернулся и лег на обратный курс. Он быстро отдалялся от атомохода, на полном ходу мчался вперед и скоро затерялся среди валов, что катились один за другим и где-то на горизонте сливались в серо-свинцовую массу.
— Слышали? — спросил Доронин, будто очнулся после долгого сна.
— Так точно, слышали! — откликнулся вахтенный офицер. — Значит, все в порядке? Можно поздравить вас, товарищ командир!
— Меня меньше всего. Себя поздравляйте, — буркнул Доронин и стал поспешно спускаться вниз, чтобы объявить по трансляции о встрече с адмиралом и повторить его слова.
Через полчаса лодка входила в гавань.
Если Максимов не отлучался в Североморск или еще дальше — за пределы Мурманска, он ежедневно в восемь ноль-ноль являлся в штаб. Еще с курсантских лет из всего распорядка корабельной жизни ему больше всего полюбился торжественный ритуал подъема флага, эти непередаваемо прекрасные минуты, когда все останавливается, все отступает на задний план. Эти священные минуты знаменуют начало трудового дня, а кроме того, моряки отдают почести боевым товарищам, всем известным и безвестным, кто когда-нибудь сражался под этим флагом и сложил свою голову.
И сегодня он стоял в одном строю с офицерами, старшинами, мичманами, взяв руку под козырек, следя за тем, как бело-голубой флаг бежит наверх и трепещет на ветру…
По пути в каюту Максимов увидел Доронина и протянул ему руку.
— Небось сердитесь на меня? Не дал отоспаться, с утра пораньше вызвал на доклад.
Доронин молодецки тряхнул головой:
— Привычны, товарищ адмирал.
Они вошли в каюту.
— Рассказывайте.
Максимов сел, откинувшись на спинку кресла, и стал слушать обстоятельный доклад командира корабля. Доронин извлек из папки плановую таблицу и другие отчетные документы, принялся рассказывать, как прошли пять суток — от выхода атомохода с базы до старта ракеты. Получалось — поход как поход, ничего особенного… О том, что случилось за несколько часов до старта, Доронин сообщил скрепя сердце. Скрыть такое немыслимо, и признаться в грехах тяжело… Он неторопливо все изложил, подчеркнув, что в этом происшествии есть большая доля вины Таланова. Лень и беспечность дают себя знать…
Максимов кивнул понимающе.
— Что вы можете сказать насчет лейтенанта Кормушенко?
— Решил открыть Америку, будто инструкции по уходу за техникой устарели, вроде корабль значительно быстрее можно изготовить к бою…
— А вы знаете, вероятно, он прав! — оживился Максимов. — Представьте, я тоже об этом все время думаю.
— Возможно, и прав. Только, товарищ адмирал, посудите сами, разве можно накануне похода устраивать эксперименты?! Я их с Талановым крепко продраил… А в остальном ничего худого о Кормушенко сказать не могу. Парень разворотливый, старательный, толк будет…
— Очень хорошо, — удовлетворенно сказал Максимов.
Когда доклад был окончен, Максимов вскинул голову, тряхнул седой шевелюрой и достал из сейфа фотопланшет.
— Теперь я продолжу. — Он дал знак Доронину подойти ближе. Оба наклонились над снимками, сделанными с самолета в момент взрыва ракеты.
— Можете полюбоваться своей работой. Тут эпицентр взрыва, а тут — центр цели. Как видите, почти абсолютная точность попадания.
И, отложив планшет, он выпрямился во весь рост.
— Командующий флотом доволен стрельбой и, скажу по секрету, решил наградить вас, Иван Петрович, ценным подарком.
Доронин смутился, покраснел.
— Мне бы лучше своих поощрить, товарищ адмирал.
— Кого именно?
— Хотя бы ракетчиков, энергетиков, боцмана. Ну, и Таланова. Все же он обеспечил стрельбу.
— Согласитесь, Иван Петрович, у нас есть скверная черта. Мы чересчур либеральны, терпимы к ленивцам и болтунам. Порой возмущаемся, глядя на них, кипим, из себя выходим и сами же зло поощряем.
— Неудобно обойти… Все-таки командир боевой части… — нерешительно произнес Доронин.
Максимов возмутился.
— Запомните раз и навсегда: мы должны оценивать людей по делам. И только по делам, а не по должностям и званиям.
— Вы правы, товарищ адмирал. Если говорить откровенно, я бы скорее поощрил лейтенанта Кормушенко.
— Не торопитесь. Без году неделя на корабле. Еще посмотрим, на что он способен. Ну, хорошо, готовьте представление на остальных. Кроме Таланова… Я буду ходатайствовать перед комфлотом.
Доронин повеселел:
— Есть! Будет исполнено.
Дверь в каюту была плотно закрыта. Максимов приказал во время разговора никого к нему не впускать. На телефонные звонки отвечал коротко, односложно: «Занят. Не могу! Звоните позже!» И все время о чем-то думал.
Доронин уже поднялся, считая, что дела закончены, но Максимов, как видно, не собирался его отпускать. Прошелся по каюте, отдернул шторку иллюминатора, в лицо брызнуло солнце.
— Весна стучится к нам в двери.
— Пора, — отозвался Доронин.
— Весна, весна, — задумчиво произнес контр-адмирал. Он подошел к Доронину совсем близко и положил руку на плечо. — Стреляли вы хорошо, Иван Петрович. Даю маленькую передышку, отдохните, займитесь мелким ремонтом. А потом… — Он намеренно сделал паузу и продолжал, растягивая слова: — Потом вашему экипажу будет поручено одно весьма серьезное дело.
— Какое, разрешите узнать? — насторожился Доронин.
— Э-э-э… Пока не скажу.
— А все-таки? Никто, кроме нас двоих, не узнает.
— Не выпытывайте. Все равно не скажу. Секрет, военная тайна… — улыбнулся Максимов, взглянул на часы — было время обеда — и пригласил Доронина в салон.
9
Было Восьмое марта, торжественно-суматошный день. Пожалуй, самый суматошный из всех праздников в году. Веселое возбуждение ощущалось с самого начала. В вестибюле играл оркестр, прожекторы освещали ковровую дорожку, и на широкой мраморной лестнице, ведущей в зал Дома офицеров, откуда-то вдруг появился целый цветник хорошеньких девушек, в наимоднейших платьях и с немыслимыми прическами.
По настоянию самих женщин в этом году все было задумано просто и интересно: гости проходили в зал, там их ждали сервированные столы. Моментально собирались знакомые, сколачивались компании.
Открывала торжество председатель женсовета Анна Дмитриевна Максимова, одетая в свое неизменное темное платье с белым воротничком и белыми манжетами из гипюра. Уставшая от дневной беготни, она понимала всю значимость момента и сейчас старалась настроить себя на шутливо-деловой лад.
— Товарищи женщины! — начала она. — Обращаюсь именно к вам, ибо сегодня ваш, то есть наш праздник. Приветствую и поздравляю вас, дорогие подруги. Приветствую и поздравляю наших мужей, сыновей, братьев, отцов и даже дедов. Им посчастливилось иметь таких хороших подруг, как мы…
Переждав вспышку смеха, Анна Дмитриевна продолжала:
— Не сочтите это самохвальством. Я не стану подкреплять мое утверждение цифрами и фактами. Издавна известны подвиги русских женщин… Нам, подругам военных моряков, часто приходится расставаться с нашими близкими. Мы и в мирное время привыкли к тому, что опасности и трудности сопутствуют мужьям и отцам, женихам и братьям… Только мы условились веселиться, а поэтому слушать мою команду. — Она повернулась к девушке в матросской форме, стоявшей у импровизированной мачты, и уже совсем другим голосом произнесла: — Смирно! Флаг веселья и дружбы поднять!
Девушка потянула шкертик, и под звуки корабельного горна и шумные аплодисменты всего зала пополз вверх бело-голубой флаг. Когда он развернулся, гости засмеялись еще громче, увидев на нем забавную рожицу веселого человечка, расплывшегося в улыбке до самых ушей.
— За наше здоровье, друзья! — сказала Анна Дмитриевна, подняв высоко бокал, наполненный шампанским, и первая чокнулась с мужем. Через секунду в шумном говоре, звоне бокалов утонули короткие слова, которыми она обменялась с Максимовым.
Пир начался.
Некоторое время спустя гости разошлись по комнатам отдыха. Крутился барабан лотереи… Слышались выстрелы духового ружья в комнатном тире. Танцевали. Конечно, солидные — вальс и танго, кто помоложе — последнюю новинку бодрый, ритмичный «Липси».
Перед Геннадием и Верой, скромно стоявшими у окна, проходили в танце молодцеватый Доронин, невозмутимый Южанин и многие другие, знакомые и незнакомые офицеры со своими дамами. Особенно эффектно выглядели Талановы. Он — в новом костюме с иголочки, три орденские ленточки на груди. И она — высокая, стройная блондинка. Голубое джерсовое платье удачно гармонировало с нежно-розовым лицом, высокой прической: шелковистые Волосы ее были перевязаны голубой лентой.
Откуда ни возьмись появилась Анна Дмитриевна.
— Вы что же не танцуете?
Верочка бросила смущенный взгляд на Геннадия.
— Он стесняется…
— В таком случае идемте, я вам найду другого кавалера.
Анна Дмитриевна взяла Верочку за руку, подвела к Максимову. И они закружились в вальсе…
Талановы не играли, не танцевали, с отрешенным видом людей, которым все это наскучило, переходили из одной комнаты в другую.
— Стандартные удовольствия. Не могли придумать что-нибудь интереснее, — произнес он.
— Тсс… Максимов! — дернула его за рукав жена.
Максимов, в веселом, добродушном настроении, обходил гостей. Через минуту они поздоровались, и Талановы поспешили выразить благодарность за веселый праздник.
— Я-то при чем?! — удивленно глянул на них Максимов. — Женщины все организовали, их и благодарите.
— Положим, товарищ адмирал, — Таланов шутя погрозил пальцем, — мы знаем эту кухню: от вас все исходит…
— Если уж хотите знать правду — все исходит от начальника политотдела. Впрочем, это не существенно, — сказал он и собирался идти дальше, но Таланов его задержал:
— Товарищ адмирал! Можно вам задать один вопрос?
— Пожалуйста.
— Мне кажется, у вас есть ко мне какие-то претензии?