— Вода! — и, посмотрев на деления, добавил: — Ого, два метра шестьдесят сантиметров. Что надо! Блок питания войдет тютелька в тютельку.
Геннадий сделал запись в книжке, спрятал ее обратно в меховой карман и тут заметил, что Голубев, побледнев, опустился на снег. Геннадий тронул его за плечо:
— Что с тобой?
— Не знаю, озноб по всему телу…
Старшине неловко было сознаться в своей слабости.
— Не робей. Сейчас получишь хорошее лекарство.
Геннадий достал фляжку, налил спирт в пластмассовый стаканчик и протянул:
— На, выпей. И вам, мичман, — добавил он, протягивая второй стакан.
Щеки Голубева разрумянились, улыбка чуть тронула его губы.
— Хорошо… Минимум пития. Максимум удовольствия… — с блаженным видом произнес он, сбросив варежки и растирая руки. — Теперь и поработать впору. Разрешите включить рацию, еще попробую…
Геннадий кивнул. Сам он вместе с Пчелкой размечал боковые отверстия для треножника и мачты, на которую будут крепиться приборы метеостанции.
Солнце продолжало светить. Белые торосы отбрасывали длинные синеватые тени. Низко, над самым льдом, гулял ветер. Пчелке стало жарко, и он расстегнулся, собираясь сбросить куртку, но тут послышался суровый окрик лейтенанта:
— Мичман! Вы в своем уме?
— Ничого, товарищ лейтенант, ничого, — смущенно откликнулся Пчелка, торопливо застегивая молнию.
Работа спорилась. Она приглушила все тревожные мысли. Монтировали приборы на опорной мачте.. Вспомнив, что давно во рту ничего не было, наспех перекусили бутербродами, запивая их горячим какао из термоса. И снова принялись за дело…
Мела поземка. Острые, как иглы, снежинки ударяли Геннадию в лицо, мешая разглядеть высоту ртутного столба. Он нагнулся, став спиной к ветру, и записал показания приборов, хотя книжечка намокла и паста карандаша расплывалась. Подняв голову и глянув вдаль, Геннадий заметил грозовые облака — кумулюсы, собиравшиеся на горизонте, и тревога охватила его: надо предупредить товарищей, не исключено, что опять разразится снежный буран…
17
С той минуты, как корабль исчез под толстой ледяной броней, тревога за товарищей, оставшихся там, среди белой пустыни, в лютой беснующейся пурге, охватила весь экипаж. На этот случай все было предусмотрено: связь, вертолеты дрейфующей станции. Наконец, сами десантники имеют и палатку, и солидный запас продовольствия. И все же…
Максимов безотлучно находился в центральном посту или в штурманской рубке, еще больше, чем всегда, спокойно-сосредоточенный. Сейчас он решил посоветоваться. Для начала дал слово Доронину. Тот доказывал — не следует уходить далеко: ураган пронесется, через несколько часов можно всплыть и начать поиск десантников…
— Тем более мы сравнительно близко от них…
Он показал на карту: ножка циркуля остановилась в кружочке, обведенном карандашом. Таланов недовольно повел плечом:
— Зачем терять время? Куда проще отойти подальше, всплыть и вызвать авиацию. Летчики немедленно начнут поиск.
— Я не согласен, — резко возразил Доронин. — Что мы, так уж беспомощны?! Почему не попытаться снять их своими силами? Ведь там не катастрофа. У них достаточно мощная рация, продукты, теплая одежда, сигнальные ракеты, палатка. Запас живучести на две недели…
— Верно! И все же минуты промедления смерти подобны.
Доронин бросил на Таланова сердитый взгляд.
— Не паникуйте, штурман, на то мы и военные люди. Не они первые, не они последние на полюсе. Мы сделаем все, зависящее от нас, и только в самом крайнем случае обратимся за помощью.
Максимов терпеливо выслушал обоих и решительно поддержал Доронина:
— По данным ледовой разведки, у полюса много открытой воды. Полыньи и майны наблюдаются в большом радиусе. Мы несомненно найдем поблизости одну из них. Оснований для паники нет никаких. У нас все возможности снять десантников своими средствами. К помощи авиации мы прибегнем только в самом крайнем случае.
Оба понимали, что слова адмирала имеют сейчас силу приказа.
Максимов вышел в соседний отсек. Через приоткрытую переборку увидел командира ракетной боевой части.
— Готовим отчет по стрельбе, — встал и доложил Петелин, приятель Кормушенко. Пристально взглянув Максимову в глаза, он спросил: — Товарищ адмирал, а разве нельзя было установить метеостанцию там, где мы всплыли?
Максимов выпрямился и, казалось, стал еще выше.
— Нет, нельзя, — резко сказал он. — В районе полыньи или там, где есть трещины, станция в тот же день может погибнуть.
Максимов вернулся в центральный пост, долго глядел на светящуюся точку, медленно двигающуюся по карте, и не мог успокоиться. Так все было хорошо! Точно, по плану пришли к полюсу. Ракета стартовала нормально. И должна же была случиться такая беда!
— Что слышно? — спросил он вахтенного офицера.
— Толстая ледяная броня, товарищ адмирал, — коротко ответил тот и показал на бумажную ленту эхоледомера: перья вычерчивали две неровные линии с причудливыми зигзагами, будто рукой ребенка выведенные горы и крутые спуски…
Максимов, приглядываясь к ленте, увидел вдруг, что обе линии слились в одну.
— Сошлись… — в радостном возбуждении произнес он и не успел кончить фразу — со стороны донесся голос наблюдателя: «Полынья!»
«Наконец-то!» — подумал Максимов. Сердце ныло, и хотелось только одного — скорее всплыть и начать поиск.
По приборам эхоледомера Максимов определил, что над лодкой чистая вода. Он подумал: хорошо, что полынья сравнительно близко от того места, где всплывали в первый раз.
Доронин осведомился о глубине, скорости хода и приказал немного отработать назад, с тем чтобы далеко не уйти.
Лодка остановилась, можно было поднять перископ. Доронин припал к окулярам, в глаза брызнул пучок яркого света, потом открылось пятно воды с голубоватым оттенком. Максимов вращал перископ, стараясь разглядеть кромку льда. Впрочем, его усилия были напрасны: до льда оставалось еще порядочное расстояние.
— Будем всплывать! — медленно проговорил Максимов.
И вслед за тем послышалась команда:
— Откачать одну тонну из уравнительной!
Лаг показывал — скорость погашена.
Лодку неудержимо тянуло наверх к ледяной кромке.
Максимов и Доронин, как и все находившиеся поблизости, напряглись, притихли.
В перископе открылась полынья во всю длину и ширь, а вокруг нее теснились бесформенные глыбы льда. Доронин поднял руку, и, заметив его жест, командир поста без слов все понял: дальше нужна предельная осторожность.
Всплывать не так быстро, иначе взлетим, как мячик, и со всей силой ударимся о лед. И не очень медленно, тут тоже есть опасность: снесет под ледяное поле и можно повредить корпус.
Доронин только кивнул, а командир поста отозвался:
— Есть, товарищ командир!
Отданы нужные команды: все взгляды обращены к одному-единственному человеку — старшине, командиру поста. Он стоит в позе мага, совершающего таинство, перед его глазами одни лампочки вспыхивают, другие гаснут, и чувствуется, как невидимые силы подтягивают корабль все выше и выше…
Доронин видит серо-голубое пятно и темные ледяные бугры по краям. Только стрелка глубиномера все время отклоняется влево: 16… 15… 14… 10 метров…
И вот открыт люк. Доронин, Максимов и сигнальщик выбрались наверх. Крепкий морозный воздух ударил в голову и опьянил. Перед глазами лежала снежная волнистая поверхность, покрытая застругами. Сквозь завесу перистых облаков светило солнце. Белая пустыня успокоилась.
— Совсем по-другому встречает нас полюс, — обрадовался сигнальщик.
Моряки щурились под лучами ослепительного солнца. Не верилось, что совсем недавно где-то поблизости крутила пурга и корабль был среди плавучих льдов, наступавших со всех сторон. Казалось, сейчас сама природа в союзе с подводниками.
— Радистам настраиваться на волну по УКВ, — напомнил Максимов.
Теперь была одна забота: оповестить десантников, что корабль снова всплыл. Придется помимо подачи радиосигналов каждые три минуты выстреливать сигнальные ракеты.
Минуты летели, в небо взмывали новые и новые ракеты: красные, белые, зеленые… Они растворялись, таяли в высоте. Пустыня молчала…
Глядя в бинокль, Максимов думал: а что, если все попытки ни к чему не приведут?.. Он вспомнил и о том, что вопреки своему обычаю ласково и заботливо опекать молодежь, к Кормушенко он первое время относился с известной предвзятостью. И все потому, что когда тот попадался на глаза, в памяти точно просыпались от глубокого сна далекие воспоминания. Их Максимов, казалось, давно перечеркнул и не собирался к ним возвращаться. И все же — так или иначе — фамилия Кормушенко напоминала о многом.
«Теперь, только бы их найти, — думал Максимов, — лейтенанту Кормушенко никогда больше не придется почувствовать, что когда-то, до войны, я, по злой воле его отца пережил черные дни…»
— Товарищ адмирал! «Кит-пятнадцать» отвечает!
И тут нее кто-то заметил вдали зеленую ракету. Моряки, расставленные на мостики, закричали: «Они! Они!..»
— Тише! — Максимов припал к биноклю, неторопливо рассматривал казавшиеся совсем рядом, а на самом деле далекие торосы, каждую складку на белом поле, простиравшемся до самого горизонта.
И опять небо прорезала зеленая ракета…
— Они! Наши!
Ракета погасла, а восторги не умолкали. Только Максимов с Дорониным стояли на мостике с невозмутимым видом, еще не веря тому, что все кончилось — они нашлись…
Но, заметив наконец, на снегу темные фигурки, Максимов тоже не удержался, схватил Доронина за руку и по-мальчишески воскликнул:
— Вон они! Видите?!
— Вижу, товарищ адмирал…
…Скоро почти весь экипаж встречал пленников ледяной пустыни.
Кормушенко и Голубев хоть и с посиневшими лицами, но шагали твердо, уверенно, стараясь не показать усталости. Пчелка сидел на санках. У самого корабля мичман хотел было подняться с саней и не смог. Так, вместе с санями, матросские руки и подняли его на палубу.