— Жаль, канонерку прохлопали, — сокрушался Карлос. — Могли бы и ее утопить, да разве в этом черном дыму увидишь что-нибудь! Ни черта не разберешь! Погоди, я с ней еще посчитаюсь!..
Минут через двадцать на палубу поднимались промокшие, дрожащие пленные. Одного втащили связанным.
— Еле выловили, — говорили матросы Карлосу. — Вот дурень, никак не давался. Жить, что ли, не хочет.
— Развяжите его! — приказал Карлос.
Пленный стоял неподвижно. Он был очень молод, и шея у него была тонкая, мальчишеская.
— Ты что же… — начал было Карлос и шагнул навстречу мальчишке.
Пленный завизжал, в руке у него мелькнул пистолет. Раздался выстрел, и Карлос медленно опустился на палубу. Максимов вырвал у пленного пистолет, но в это время прогремел еще один выстрел.
Они лежали близко друг от друга: Карлос — лицом вверх, пленный — лицом вниз…
Максимов сидел на стуле в командирской каюте. На этом стуле всегда сидел Карлос. На этой койке он спал, правда очень мало, всего несколько часов в сутки. За этим столом он просиживал ночами. Читал вот эти книги…
Никогда не забыть дом на окраине Картахены. Три каменные ступени вверх… Он впервые пришел в этот дом вестником большого горя. Запомнились глаза матери Карлоса. В них было столько боли, столько нечеловеческой муки… Он не утешал ее. Они долго сидели молча, не зажигая света, в комнате, погруженной в полумрак. А потом вернулась откуда-то сестра Карлоса — Лаура, невысокая хрупкая девушка с черными завитками на лбу.
До сих пор в ушах Максимова звучит плач этих женщин.
Потом мать ушла. Они остались с Лаурой вдвоем, вспоминали брата, но Максимов видел, что его слова не приносят ни ей, ни ему утешения.
— Спасибо вам, сеньор, — сказала девушка на прощание. — Приходите к нам чаще.
Максимов дал себе слово — пока идет война и он находится на флоте, не оставлять без внимания семью Карлоса. Он часто навещал этот дом. Лаура всегда вызывала в нем желание защитить ее, согреть добрым словом. Она встречала его у калитки и, улыбаясь, высоко поднимала руку, сжатую в кулак:
— Вива руса!
И тут же выходила мать, звала в дом, называла сыном. На столе появлялось охлажденное вино, фрукты, а Лаура приносила и раскладывала перед ним портреты знаменитых испанских тореадоров и увлеченно, темпераментно, как только умеют испанские женщины, рассказывала о корридах. Максимова эти рассказы ничуть не трогали. «Отвратительное зрелище, — говорил он. — Что же тут может нравиться, если несчастное животное погибает после изощренных пыток?!» Лаура выходила из себя, доказывая, что бой быков есть высшее проявление мужества. Человек побеждает зверя. Максимов не соглашался: «Мужество может проявляться во многом другом, например когда люди защищают свою родину». Они подолгу спорили, но расставались друзьями.
Может быть, эти частые походы в семью Карлоса и вызывали кое у кого подозрение… Возможно, русский дон Мигуэль и нравился Лауре, только она для него всегда оставалась ребенком…
Давно все это было. Давно… И Лаура… И вопросительный взгляд библиотекарши.
— У меня к вам просьба, — сказал тогда он. — Разрешите взять с собой это приложение.
— Я думаю, вам известны правила читального зала. Отсюда литература на дом не выдается.
— Нет правил без исключения. Вы тут командуете, и от вас все зависит. Я принесу, когда скажете, не беспокойтесь.
Максимов протянул журнал и слегка коснулся ее руки.
— Ну хорошо, возьмите до утра…
— Спасибо. Может быть, у вас есть ко мне какая-либо просьба?
Глаза ее лукаво сверкнули, а лицо порозовело.
— Представьте, есть, — сказала она. — Дело в том… я изучаю немецкий язык, на заочном… Грамматика очень трудная. Может быть, вы мне поможете, а? Как видите, я завожу знакомства не без корысти.
Она поняла сразу, что он не ожидал такого внезапного посягательства на его свободу, и еще больше смутилась. Но он принял вызов, достал из кармана ручку, блокнот и спросил:
— Где вас искать?
Спохватившись и боясь, как бы этот бородач не подумал черт знает что, она еще раз поспешила внести ясность:
— Увы, здесь никто хорошо не знает немецкого, и вы для меня настоящая находка.
— Как сказать… Кто для кого. — Он чуть сдвинул брови. — Журнал пришлю с краснофлотцем, а сам буду на той неделе.
Она кивнула ему с видом человека, посвященного в тайну, и, оглянувшись, шепнула:
— Меня зовут Анна. Анна Белкина.
Максимов ответил вполголоса:
— А меня вы уже знаете, Максимов… Михаил Александрович.
— Ну и борода у вас, — засмеялась Анна.
Сегодня у Максимова нет бороды. И нет рядом с ним любимой Анны. Та жизнь промчалась, как в кино… Остались одни воспоминания. Всегда волнующие и желанные.
Максимов жил на корабле. В войну иначе невозможно. Корабли его дивизиона всегда были в разгоне: ходили на траление мин, днями и неделями утюжили море, встречали и провожали конвои, несли дозорную службу. Чего только им не поручалось… И всегда бывало так: куда корабли — туда и Максимов. Его довоенная квартира на берегу обычно пустовала. Там все напоминало Анну. Не забыть, как она, бледная, худая, с большим животом, неуклюже и бестолково металась по комнате, собирая мужа на сухопутный фронт. Набила полный рюкзак вещей. Максимов отобрал самую малость, самое необходимое.
Анна изо всех сил старалась не плакать и не могла с собой совладать. Губы у нее дрожали, и она беспрестанно повторяла:
— Ты только не беспокойся о нас, Миша, не беспокойся…
Они советовались, куда ей с тетей Олей эвакуироваться, где можно сносно прожить. Остановились на Харькове. Там тетя Оля провела молодые годы, люди ее знают и наверняка приютят.
И в тот же день, когда они расстались, Максимов отправился на фронт. Анна с тетей Олей тряслись в битком набитой теплушке по дороге в Харьков, а он уже сражался в рядах морской пехоты.
С тех пор они не виделись. И Анна и тетя Оля потерялись. Где-то они теперь? Живы ли? Родился ли маленький? Анна обещала сына…
Только ее фотографии, множество фотографий, которые нашел Максимов, украшали стены. В редкие минуты забегая домой, Максимов разглядывал каждую фотографию, будто ждал, что она заговорит с ним, что-то скажет… Иногда в комнату селились офицеры, командированные из Москвы для изучения боевого опыта, или военные корреспонденты — постоянные гости моряков, и все оберегали фотографии, зная, как они дороги хозяину дома.
Глава вторая
Сейчас он вернулся на корабль, пообедал, лег отдохнуть и услышал долгий телефонный звонок. В трубке раздался, как всегда, почему-то хриплый, скрипучий голос начальника штаба ОВРа:
— Михаил Александрович, принимай нового командира на двести пятый…
— С удовольствием…
— Да не откуда-нибудь — из Америки прибыл… Зайцев, Петр Сергеевич.
— Знаю…
— Откуда тебе известно?
— Мы до войны вместе служили.
— Тем лучше! — И начштаба повесил трубку.
Максимов поднялся, надел китель и стал наводить порядок в каюте, нетерпеливо ожидая Петра. И вот он вошел, в своем щегольском пальто и фуражке с целлофановым чехлом. Как положено, взял руку под козырек и чеканным голосом произнес:
— Капитан третьего ранга Зайцев прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Максимов стоял улыбаясь.
— Для начала снимай свое заграничное одеяние.
— Понимаешь, Миша, прихожу в отдел кадров, меня сразу спрашивают: «Хотите к Максимову на тральцы?» Я сказал: «Откуда вы знаете, что именно к нему и хочу?» Они говорят: «Мы все знаем!» И как видишь, решилось, к нашему обоюдному удовольствию…
— Я очень рад.
Максимов смотрел в широкое лицо с темными, сдвинутыми у переносицы бровями, под которыми искрились все те же озорные Петькины глаза.
— Разреши тебе сделать маленький заморский подарок.
Зайцев извлек из внутреннего кармана пальто и протянул бутылку вина. Максимов с интересом рассматривал красочную этикетку.
— Ого! Шерри-бренди, — прочитал он. — На Западе считается самое лучшее вино.
— Не знаю, лучшее ли, во всяком случае, самое дорогое.
Они сели, и Петр, попросив разрешения курить, набил трубку, пустил в потолок голубые колечки дыма и слушал долгий и, трудный для Максимова, рассказ об Анне.
— Да, война разбросала всех, — в раздумье сказал Петр. — Если живы будем — все встретимся…
— Будем надеяться. А теперь, Петр, потолкуем о другом, более важном, — сказал Максимов. — Тебе когда-нибудь приходилось командовать кораблем?
— Перед Америкой три года на тральщике помощником трубил.
— Значит, дело знакомое!
— Знакомое. Правда, обстановку плоховато знаю. Вас куда чаще всего посылают?
— Повсюду гоняют… — Максимов провел рукой по синеве карты Баренцева моря. — Вон куда забираемся, видишь? У острова Медвежий союзников встречаем и порожние транспорты туда-обратно конвоируем…
Зайцев смотрел то на карту, то на Максимова.
Второй час они сидели друг против друга, один — в кресле за письменным столом, другой — на хрупком складывающемся стулике, покрытом куском ковровой дорожки, и говорили почти беспрерывно, останавливаясь только для того, чтобы налить в стаканы и выпить шерри-бренди.
— У тебя никто из наших общих знакомых не служит? — с любопытством спросил Зайцев.
— Есть одна личность.
— Кто именно?
Максимов уклонился:
— Придешь к себе на корабль, узнаешь…
Выпивая за встречу и за успех совместной службы, Максимов не преминул напомнить, что борьба за повышение боевой готовности, о чем ратовал командующий флотом еще задолго до войны, не прошла даром: Северный флот не был застигнут врасплох и в первые, самые трагические дни не потерял ни одного боевого корабля.
Зайцев, хорошо знавший Максимова, счел странным его оживленность и разговорчивость, потому что в прежние времена Михаил слыл за человека неторопливого, основательного, не терпящего лишней суеты. Правда, он любил, когда люди собирались вместе и были веселы, но сам держался при этом в стороне, больше слушал и мало говорил.