– Не-ет! – протянула Туманова, резко вытирая с лица слезы. – Нет, нет, нет! – как заведенная повторяла она, все ускоряя темп. – Этого не может быть! Я его не забуду! Что ты такое говоришь?!
– Не забудет она! – невесело усмехнулась Эжени. – Сколько уверенности! Можно подумать, у тебя есть выбор! Забудешь, как миленькая! Вместе со всеми, кто его знал, видел, общался… Глобальное «стирание» – вещь почти безотказная. Он исчезнет из этого мира для всех… кроме меня.
– Но почему?! Почему ты?
– Потому что я – Сознающая. Это хоть и низшая ступень операторов реальности, но нам так легко мозги не запудрить! Широкий охват глобального «стирания» не универсален. Против таких, как мы, оно не работает. Для обычных людей его хватает с лихвой, но с нами надо копать глубже. Меняющий, конечно, сильнее меня в десятки раз, но чтобы я забыла Даню, ему придется шарахнуть своей «амнезийной» трансформой по мне конкретно, о чем он, полагаю, даже не подумает, поскольку не знает, что мы с Данилом знакомы. Так что я-то все буду помнить, к сожалению…
– Почему «к сожалению»?
– А ты не понимаешь? Толку-то от моей памяти?! Пусть я и Сознающая, меня одной уж точно не хватит, чтобы Даню удержать от развоплощения… А помнить я все равно буду, проклятье! Помнить и жить с этой болью… А ты – нет. Ты счастливая, причем, даже сама не понимаешь, насколько!
– Счастливая?! Но я не хочу забывать! Это единственное, что я могу для него сделать – помнить его. Помнить то, что он для меня сделал…
– Ты что, мазохистка?! Наша жизнь и так не слишком часто дает нам поводы для радости, а ты еще хочешь себе на шею гирю боли и чувства вины повесить! Оно тебе надо?!
– Надо! – упрямо заявила Кира. – Я не хочу его забывать! – повторила она, повышая голос. – Он же меня не забыл, а я чем хуже?! Почему я не могу отплатить ему тем же?
– Отвечаю по пунктам, – тяжело вздохнула Эжени. – Я могу тебе объяснить, почему он тебя не забыл. У Дани талант был. Талант потенциального оператора, причем, весьма приличного уровня. Я это в нем только недавно обнаружила. Дремали, видимо способности до поры до времени, а пробудились, когда в них нужда пришла. Сам-то он о них, кстати, даже понятия не имел. Не был даже Сознающим, не говоря уже о чем-то большем. Не прошел инициацию. А потому, по идее, «стирание» тебя должно было его накрыть так же, как и остальных. Однако не накрыло почему-то. И я, кажется, знаю, почему. Тут еще один неучтенный фактор вмешался…
– Какой?
– Любовь, Кира. Самая обычная любовь, только очень сильная. Что она с нашим организмом (а особенно – с мозгом) вытворяет, до сих пор никто толком разобраться не может. И здесь она послужила катализатором возникновения этой аномальной ситуации. Не будучи инициированным, Данил не должен был почувствовать изменения реальности. И не почувствовал бы, окажись «стирание» направлено на кого-то другого. Но его нацелили в тебя, и… Честно говоря, я сама могу только догадываться, что «и» – технология произошедшего для меня пока – загадка, но факт в том, что у Данила каким-то образом включился ментальный защитный механизм, не позволивший «стиранию» зачистить память о тебе. Но ты пока – не оператор и даже не на подходе, а потому с тобой так не получится.
– Эжени, ты же сама говорила, что при определенном старании оператором может стать любой!
– Но не за несколько часов! Это ж надо полностью свое мировоззрение пересматривать, отношение к жизни. Такое с кондачка не делается. Да и зачем? Эта память для тебя – как яд! Она тебе всю жизнь отравит! Ладно я – со мной все ясно – обречена помнить и мучиться, но ты-то какого черта хочешь свою красивую головку под эту гильотину сунуть?! Мало тебе боли и чувства вины? А как насчет ненависти? Жажды мести? Ты думаешь, что только Даню помнить будешь? Если «стирание» не подействует, ты и Меняющего запомнишь! Ну, что лицом закаменела? Вижу ведь, что запомнишь! И однажды захочешь отомстить.
– А разве не должен он заплатить за то, что сделал с нами?
– Меняющий выше добра и зла. Он ни к кому не испытывает ненависти. Он просто…
– Ну да, бабки рубит! – зло перебила ее Кира. – Ничего личного – только бизнес! Словно самый заурядный киллер – работает на какого-то урода, который меня ненавидит! И это, по-твоему – высшая ступень развития человечества? Как-то не вдохновляет, ей богу!
– Я не собираюсь с тобой спорить, – пожала плечами Эжени. – Все равно каждый при своем мнении останется. Только Меняющего тебе не достать. Его, вообще, мало кто в этом мире достать сможет. Разве что такие же, как он. А их на Земле наперечет. Да и не станут они со своими связываться. А вот ты этой массой отрицательных эмоций свою жизнь гарантированно в ад превратишь. И это когда у тебя есть отличный шанс снова зажить спокойно и счастливо! Завтра ты забудешь свои последние горести и злоключения, а тебя все вспомнят: муж, родственники, друзья, коллеги…
– Но Дани среди них не будет.
– Не будет, – подтвердила Эжени. – Но ты об этом не узнаешь. Не все ли равно? И ему, кстати, без разницы: для «стертых» нет посмертия. А ты все норовишь себе устроить филиал преисподней в этом мире! Разве этого хотел Данил, когда жертвовал собой ради твоего спасения?! Он больше всего на свете хотел, чтобы ты была счастливой, так будь ей, черт возьми! Это единственное, что ты сейчас можешь для него сделать.
– Ты, правда, так думаешь?
– Не имею привычки лгать. Даже во спасение. Думала бы иначе – непременно бы сказала, уж будь уверена!
– Это несправедливо! – в отчаянии выдавила Туманова. – Почему такой выбор: или я, или он?! Почему мы не можем жить оба?!
– А жизнь, вообще, несправедливая штука, – хладнокровно ответила Ермакова. – Пора бы уже привыкнуть. А в данном случае выбор уже сделан.
– Но не мной.
– Не тобой. Но тем, кто превыше всего ставит твое благо. Сейчас тебе остается лишь принять его и сделать все, чтобы жертва Данила не была напрасной.
После этих слов тишина воцарилась примерно на минуту.
– Спасибо, Эжени… – наконец тихо произнесла Кира. – Ты помогла мне принять решение. А теперь дай, пожалуйста, ключ.
– Неужели ты так ничего и не поняла? – помрачнела та.
– Больше, чем ты думаешь. Мне нужен ключ.
– Зачем?
– Попрощаться с ним я, надеюсь, могу?
Ермакова вздохнула.
– А без этого никак?
– Эжени!
– Ладно, ладно! Держи свой ключ. – Ее ладонь нырнула в сумочку и вернулась назад с ключом. Эжени бросила его Кире, и девушка поймала на лету. – Надеюсь, ты не натворишь ничего необратимого?
– Обещать не могу, но сделаю все, от меня зависящее.
Кира открыла дверь и шагнула на порог. Ее остановил вопрос Ермаковой:
– Ты хоть знаешь, где его искать?
– Есть пара идей, – чуть улыбнулась Туманова и закрыла за собой дверь.
День Изменения. 21:20
Посетителей в парке «Зеленая роща» хватало даже в столь поздний час, но на этой глухой аллее по непонятной причине царил этакий своеобразный вакуум – люди как-то не жаловали ее своим вниманием. Вроде бы и скамейки тут имелись, и развесистые ивы с тополями давали обширную тень, защищая от солнца, весьма рьяно палящего, несмотря на близость конца «смены», но подавляющее большинство отдыхающих предпочли расположиться в других частях парка. Возможно, на данный перекос оказывала влияние близость мягко говоря неживописных заброшенных строений за пределами зеленой зоны парка, которые несколько портили идиллическую картину буйства пышной растительности.
Впрочем, единственному человеку, находившемуся в предзакатные часы на одной из скамеек этой аллеи, похоже, не было до вышеозначенного визуального дефекта никакого дела. А отсутствие других посетителей даже рассматривалось им как безусловный плюс. Они сейчас, пожалуй, были бы для Данила Воронцова (а нелюдимым посетителем парка был именно он) совсем некстати в этот вечер.
Он думал. И размышления Данила были таковы, что требовали спокойствия и одиночества. Это был его последний вечер. То есть физически-то он еще просуществует сутки, максимум, двое, если повезет (таков, кажется, интервал между «стиранием» и окончательным развоплощением), но что это будет за существование? Ни знакомых, ни родственников, ни друзей – все перестанут его узнавать. Ну и еще периодически накатывающие волны холода, учащение которых будет свидетельствовать о приближении конца.
У него всего несколько часов, чтобы попрощаться со всеми, кто ему дорог в этой жизни. Вот только, по зрелому размышлению, с кем ему прощаться? С родителями? Да. Можно съездить к ним на Студенческую, но что он им скажет? Прощайте, папа и мама, через пару дней я развоплощаюсь, а завтра вы меня даже не вспомните? Безумие! И сказать-то ему нечего. А просто посетить, ничего не говоря, и провести с ними часок-другой? Встревожатся еще. С ним такого с роду не бывало: с тех пор, как Данил поселился отдельно, заходил он к ним не чаще раза в неделю. А последнее посещение состоялось не далее как три дня назад. Сразу заподозрят, будто что-то случилось, и вопросами замучают. Эх, беспокойное хозяйство! Нет уж, лучше так: позвонить попозже, узнать, как дела, пожелать спокойной ночи – и все.
Кто еще? Друзья? С Эжени он уже попрощался, а Серж, Наташа и Олег… Пусть лучше они ничего не знают.
Кира? Вот ее бы Воронцов сейчас увидел с удовольствием. Но нельзя. Даже если еще не знает, то по его поведению догадается. Через Эжени ей уже известно, что с ней теперь все будет в порядке, и ни к чему отравлять ей эти часы лишним знанием о цене, которая была заплачена за ее спасение. Поэтому, как бы ни рвалась его душа к Кире, надо дергать за поводок и не пускать.
Другие друзья? Их не так уж и много – раз, два и обчелся. В буквальном смысле. Оба женаты, у обоих дети. Занятые люди. Выбрать время для встречи – уже проблема. Виделись три раза в год – на днях рождения. Чтобы встретиться между этими датами, приходилось чуть ли не за месяц договариваться… Куда уж их сейчас так спонтанно вытащить?!